Франс Силланпяя - Люди в летней ночи
И действительно, «к добру» это не обернулось, но сейчас, утром, все было приятным, как только может быть в воскресенье, после Иванова дня. Погода была тихой и настолько сухой, что даже роса не выпала, из чего хозяин, выглянув с крыльца на двор, заключил, что днем быть дождю. Но пока небо было безоблачным и излучало тепло, а горизонт растворился в жарком мареве. Когда Силья вышла за пределы хутора — последним остался у нее за спиной тот жуткий сенной сарай, — солнце, воздух и земля, со всем растущим на ней, были долго ее единственными спутниками. Лесная дорога у нее под ногами была теперь покрыта ровной зеленой травой, в которую врезались колеи от колес телег и повозок, а между ними была протоптанная лошадьми тропинка. В одном месте открывался такой красивый вид, что невозможно было не присесть полюбоваться. И, сидя там, она почувствовала настоящее утреннее воскресное отдохновение. Пускаясь в путь, она полностью переоделась, и одежда сохраняла еще чистый запах амбара. Она и сама заметила это: вспомнился день окончания учебного года, когда она еще была маленькой девчонкой. Наконец, пройдя через лес, она вышла к следующей деревне, где уже ощутилось приближение конечной цели похода. Ей было приятно видеть, что и там девушки в светлых воскресных одеждах. Они торопливо сновали по тропинкам дворов, завершая какие-то свои дела, перед тем как отправиться в церковь. С некоторыми из них она уже была знакома, и они улыбались и кивали ей, здороваясь.
Сухая, проложенная телегами дорога огибала подножие горы и вела из этой деревни в ту, где как бы царила роскошная вилла Рантоо. Но прямо через гору вела пешая тропинка, по ней-то Силья и пошла. Правда, подъем был утомителен, и она вновь почувствовала внезапно мучительную усталость, слабость в коленях и сухость во рту. Наверху, на горе находилось жилище, где обитала одна вдова с дочерью, и у них много раз покупали куриные яйца для Рантоо. Здесь тоже сегодня ощущалось воскресенье. Солнце озаряло серые стены избушки. Из-за веток яблони как-то приободряюще поглядывало знакомое окошко. Невидимый петух кричал где-то здравицу воскресенью. Низко у земли видна была крышка колодца, окруженного пышной весенней травой. Силья помнила, как профессор хвалил воду этого колодца Куккулы и полагал, что колодец как-то связан с родником Хорханоя — тем, вблизи которого цвели кукушкины слезки… Силья свернула во двор — смочить пересохший свой рот, присела на минутку на крыльце и перемолвилась с вдовой и ее дочкой о делах минувшего лета и зимы. Она услыхала, что все время, пока шла Гражданская война, профессор находился тут, в Рантоо, а барышня была сначала в Хельсинки и лишь к концу войны, после многих передряг приехала сюда на помощь к профессору.
— А тот молодой господин, «веселый и красивый», как называла его старая Сийверина, достоверного о нем ничего не слыхать. Одни говорят, что он погиб, а другие — что очень тяжело ранен. Я ни разу не встречалась с барышней Лаурой, так что не могла спросить; она-то небось знает лучше всех, ведь говорили, что прошлым летом они вроде бы малость дружили.
Этот двор находился не на самом верху горы. Но отсюда видны были уже самые далекие ели. Силья ушла и шагала по знакомой тропке — пока не дошла до того места на горе, которое она помнила лучше всего. Там была маленькая поляна, кусты и деревья как бы отступили перед путницей, чтобы она могла получше осмотреть открывавшийся перед нею пейзаж. Своеобразие этого места было, однако же, в том, что здесь на почве гулко отдавались эхом даже самые легкие шаги. Здесь росла трава, но всегда какая-то пожелтевшая, так что казалось непонятным, когда ухитрилась она там вырасти. Поляну пересекала узкая, знакомая всем тропка, и часто случалось, что путник, услыхав этот гулкий отзвук, не мог удержаться, чтобы не произвести опыт, останавливался и топал ногой, как дети, услышав эхо, начинают забавляться им. Замечательная вода колодца Куккулы так взбодрила Силью из Киерикки, что она остановилась и, улыбаясь, произвела тот же самый опыт.
Ее лучистая улыбка могла быть адресована и открывающемуся перед нею виду. Вилла Рантоо стояла на прежнем, собственном месте — так же окрашенная, те же углы и очертания крыш. Тот же заросший березами мысок вытянулся в сверкающей под лучами солнца воде, — мысок, который столько раз напоминал Силье похожий мыс возле отцовской избы, на конце которого она, вернувшись в воскресенье из конфирмационной школы, глядела в летнюю ночь на озеро и ощущала тишину. Теперь мы с Рантоо опять был виден с этой гулко звучащей спины горы. А под мышкой у горы были невидимые отсюда — сауна, пекарня, вмурованный в летний очаг во дворе чугунный котел… она точно знала, как они выглядят именно в таком солнечном освещении, и помнила, как пахнет чугунный котел, мимо которого ей не раз случилось проходить подобным воскресным утром.
Тропа вела вниз, к риге ближайшего двора и затем на настоящую проселочную дорогу, которая спускалась с горы еще ниже, а по обеим сторонам дороги волновались зеленовато-желтые ржаные поля. Все знакомее становились места вокруг, и с некоторыми из них тут были связаны определенные воспоминания. Спустившись в низину, Силья поняла, что гора Кулмала выше, чем она это себе представляла по памяти… До чего же высоко, если смотреть из низины, находится та самая поляна, на которой всегда пожелтевшая трава и откуда хорошо видно, что происходит на скотном дворе Рантоо и на причале… Силья хорошо знала это — оттуда она смотрела и тогда, когда на причале ждали отправления…
Дорога опять пошла немного на подъем, и снова стали видны постройки Рантоо, сделавшиеся Силье еще дороже. И вот перед нею уже развилка дорог, и надо решать — идти ли прямо в Рантоо или сперва в Кулмалу. Силья остановилась. Вокруг, на лугах, не было ни души, так что ее могли заметить лишь из окон Рантоо, а ее это не смущало. Однако же она продолжила свой путь не в Рантоо, а свернула налево и вскоре шла уже через двор Камраати, где на крыльце людской сидели два незнакомых ей мужчины и, кроме них, еще старый полоумный Калле Кякеля, который жил в избенке на отшибе, и Силья слыхала, что его единственного сына, которого считали тоже немного неполноценным господином, кто-то отвел после возвращения белых на край болота и застрелил там… Старик следил за Сильей своими маленькими равнодушными глазками, пока она не дошла до старой яблони, откуда виднелась уже изба Кулмалы; он глядел на нее, как непонятый символ великой тоски.
Нужно было еще открыть и закрыть за собой те ворота, со щеколдой которых Силья так хорошо умела управляться, и дернула ее ровно настолько, чтобы та, опустившись, щелкнула. Черемуха и смородиновый куст, постаревшие на год, стояли на своем посту, столь же солнечные и столь же бесполезные. Затем она прошла по недлинной ровной дорожке — и услышала, как кто-то играет на пианино.
Лайни играла что-то бурное и все нажимала и нажимала педаль, от которой все звуки обретали такую гулкость, что сама мелодия лишь угадывалась. Девушка так увлеклась, что не замечала гостью до тех пор, покуда та не прошла в комнату. Поздоровавшись, они смотрели друг на друга — каждая из этих двух юных женщин, стоявших там лицом к лицу, изменилась за прошедший год. Лайни видела и тех, кто воевал, и то, что они творили, и сильно повзрослела за зиму. Силья была для нее как бы воспоминанием о прошлом лете. И теперь в связи с Сильей Лайни вспомнила о разных вещах, которые она заметила еще тогда, но не смогла взять в толк. Обе показались друг другу более чужими, чем раньше…
Софии не было дома, но, вероятно, она скоро придет, кажется, пошла в Рантоо.
Силья не знала, о чем бы спросить у Лайни, а та у Сильи — тем более. Девочка лишь стояла, переминаясь с ноги на ногу. И Силья ощущала примерно такую же неловкость. «Силья теперь кашляет, что ли?» — спросила Лайни. «Это у меня уже всю весну», — ответила Силья, переходя от одного окна комнаты к другому и глядя наружу. Прошлогоднее ржаное поле теперь, похоже, стало лугом… Силья вышла из дому, чтобы посмотреть поближе. Лайни исчезла в кухне.
Те же знакомые куры тихонько покудахтывали во все усиливающемся зное сухого летнего дня. Той же была ограда скотного двора, та же калитка открыта, немного скособочена. От хлева несет сухим навозом и лапником, подойники, как обычно, на лавке возле кухни для скота. Силья в одиночестве смотрела на них, облокотившись на изгородь. Никто не шел составить ей компанию — лишь ласточка промчалась мимо и щебетнула, словно бы подтверждая Силье то, о чем та и сама знала.
Все это было совершенно обычным и будничным и вряд ли вызвало у Сильи иные ощущения, связанные с прошлым, кроме того, что она сама уже не прежняя. И снова ощущалась та легкая, вызывающая испарину усталость… До чего же далеко было… Какая жизнь была прошлым летом, и что теперь? Это конец — по крайней мере здесь не встретишь ничего из того, о чем тосковала.
