Арчибалд Кронин - Замок Броуди
— Довольно, папа! Отпусти меня спать! Я устала!
Но он сердито нахмурился, когда она так грубо нарушила безоблачное блаженство, в котором он пребывал.
— Так тебе лень даже поиграть для отца! — крикнул он. — И это после того, как я столько потрудился для тебя и камин тебе затопил! Вот какова твоя благодарность? Ладно, будешь играть если не по своей воле, так по моей. Играть, пока я не прикажу тебе перестать, или я отстегаю тебя ремнем! Играй опять первую песню!
Она снова повернулась к клавишам и через силу, ничего не видя сквозь слезы, начала: «Во всех странах ветер дует», а Броуди запел, грозно взглядывая на ее покорно согнутую спину всякий раз, когда Несси от волнения фальшивила.
Песня была уже спета наполовину, когда вдруг открылась дверь: Нэнси, его Нэнси стояла перед ним! Глаза ее блестели, белизну щек мороз окрасил легким румянцем, волосы выбивались завитками из-под нарядной шляпки, красивая меховая жакетка туго облегала чудесный бюст. С разинутым ртом и повисшей в воздухе трубкой Броуди ошеломленно смотрел на нее, сразу перестав петь и спрашивая себя, как это он не слыхал стука наружной двери. Так он продолжал смотреть на нее, пока ничего не подозревавшая Несси, словно аккомпанируя его безмолвному изумлению и восхищению, доигрывала песню. Но вот она кончила, и в комнате наступила тишина.
Тогда Броуди рассмеялся — чуточку принужденно.
— А мы как раз пели тут песенку в честь тебя, Нэнси. И ты этого заслуживаешь, ей-богу, потому что ты сейчас хороша, как картина!
Глаза ее сверкнули еще более холодным блеском, и она сказала, поджимая губы:
— Шума, который вы тут подняли, достаточно, чтобы к дому сбежалась целая толпа. И во всех окнах свет! А вы опять напились и еще имеете нахальство приплетать меня к этому! Срам да и только! Поглядите на свои руки, на лицо. Настоящий трубочист! Каково мне видеть все это после такого вечера, какой я провела!
Броуди смиренно поглядывал на нее, упивался свежестью ее красоты и, пытаясь переменить тему, неловко пробормотал:
— Так ты хорошо провела время у тетки? А я скучал по тебе, Нэнси. Мне кажется, что я тебя целый год не видел! Долго же ты не возвращалась ко мне!
— Жалею, что не вернулась еще позже! — отрезала она враждебно глядя на него. — Когда мне хочется музыки, я знаю, где ее найти. Нечего горланить песни в честь меня и пить, ты, мерзкий пьяница!
При этих ужасных словах Несси, которая, словно окаменев, сидела на том же месте у фортепиано, так и шарахнулась назад, ожидая, что отец сейчас кинется на безумную, которая осмелилась их произнести. Но, к ее изумлению, он стоял на месте, смотрел, отвесив нижнюю губу, на Нэнси и бормотал:
— Честное слово, я скучал по тебе, Нэнси. Не нападай на человека, который так тебя любит.
Не обращая никакого внимания на присутствие дочери, он мычал, чуть не плача от избытка чувств:
— Ты моя белая-белая роза, Нэнси. Ты моя жизнь. Нужно же было как-нибудь убить время без тебя! Поди раздевайся и не сердись на меня. Я… через минуту приду к тебе наверх.
— Придет ко мне, скажите, пожалуйста! — крикнула она, тряхнув головой. — Да ты вдрызг пьян, скот этакий! Мне что за дело, когда ты придешь наверх! Меня это не касается, и ты это скоро увидишь! — И она, взбежав по лестнице, скрылась наверху.
Броуди сидел неподвижно, опустив голову, занятый одной только мыслью: Нэнси рассердилась, теперь, когда он придет в спальню, нужно будет умиротворять ее, упрашивать, раньше чем он добьется от нее обычных милостей. Но посреди этих унылых размышлений он вдруг вспомнил о присутствии девочки и, недовольный тем, что при ней выдал себя, пробормотал хрипло, не поднимая глаз:
— Марш в постель, ты! Чего сидишь тут?
Несси ускользнула, как тень, а он сидел у быстро гаснувшего камина, ожидая, пока Нэнси ляжет в постель, где она будет доступнее. Он был слеп и глух к полнейшей перемене своего положения в доме по сравнению с тем днем, когда жена его вот так же, как он сейчас, сидела в тяжком раздумье у потухшего огня. Он жаждал одного: быть подле своей Нэнси. Встал, потушил свет и медленно, стараясь ступать как можно легче, поднялся по лестнице. Сжигаемый страстью, пожираемый жадным желанием, вошел он в освещенную спальню.
Спальня была пуста.
Не веря глазам, он оглядывался вокруг, пока до его сознания не дошло, что на этот раз Нэнси сдержала слово и покинула его. Спустя минуту он, тихонько пройдя через темную площадку, потрогал ручку двери в ту комнату, куда когда-то перебралась его жена, — комнату, где она умерла. Дверь, как он ожидал, оказалась запертой. На мгновение он ощутил прилив бурного возмущения, он готов был кинуться на дверь, вышибить ее напором своего могучего, разъяренного желанием тела, но тут же сообразил, что такой образ действий ему не поможет, что, ворвавшись внутрь, он найдет Нэнси еще более озлобленной, более упорствующей, чем раньше, полной холодной решимости противиться его желаниям. Она его поработила, теперь сила на ее стороне. И его мгновенно вспыхнувший гнев потух, рука соскользнула с двери, он медленно вернулся к себе в спальню и заперся там. Долго стоял он, угрюмый, безмолвный, потом, толкаемый непреодолимой силой, подошел к комоду, который уже открывался сегодня вечером, медленно выдвинул ящик и, насупив брови, непонятным взглядом уставился на белье, что лежало в нем.
3
Мэтью Броуди вышел из здания ливенфордского вокзала, оставив позади платформу, залитую бледно-желтым светом фонарей, и вступил в холодную, бодрящую мглу морозного февральского вечера. Он был в оживленном, приподнятом настроении. Шаги его четко и быстро раздавались на мостовой, лицо, смутно видное в окружающем мраке, сияло радостным возбуждением, пальцы рук беспокойно сжимались и разжимались. Он торопливо шел по Железнодорожной улице сквозь редкий, низко стлавшийся туман, над которым неясно маячили вершины деревьев и крыши домов, темными тенями выделяясь на светлом фоне неба. Из-за города через открытое пространство лугов доходил слабый запах лесного пожара, и, втягивая его раздутыми ноздрями, с наслаждением вдыхая этот щекочущий привкус дыма в воздухе, Мэт ощущал горячую жажду жизни. Несмотря на то, что сегодня он всецело занят был мыслями о будущем, этот резкий запах разбудил в нем воспоминания. Снова окутал его благоуханный сумрак, полный странных таинственных звуков, тонких ароматов, залитый прозрачно-белым мерцанием тропической луны. Унылое существование последние полгода, под вечным страхом столкновений с отцом, улетучилось из его памяти, он думал только о прелестях жизни в Индии. И, словно в ответ на призыв этого волшебного края свободы, он зашагал еще быстрее, почти мчался с нетерпеливой стремительностью. Такая торопливость со стороны того, кто обычно по вечерам, возвращаясь домой, замедлял шаги, насколько возможно, желая оттянуть встречу с отцом, указывала на крупную перемену в жизни Мэта. Ему действительно не терпелось поскорее сообщить дома новость об этой перемене, и когда он влетел по ступенькам, отпер входную дверь и вошел в кухню, он весь дрожал от волнения.
В кухне была одна только Нэнси, она не спеша собирала со стола грязные тарелки.
При внезапном появлении Мэта она посмотрела на него с удивлением и откровенно кокетливой фамильярностью, по которой Мэт сразу заключил, что отца нет дома.
— Где он, Нэнси? — спросил он немедленно.
Нэнси с грохотом поставила тарелки на поднос и ответила:
— Ушел. Должно быть, туда же, куда каждый вечер. В этот час его одно только и может выманить из дому: необходимость наполнить черную фляжку.
Затем она прибавила лукаво:
— Но если вам угодно его видеть, потерпите — он скоро вернется.
— Да, я желаю его видеть! — объявил хвастливо Мэт с многозначительным взглядом в сторону Нэнси. — Мне встреча с ним не страшна. У меня имеется новость, которая заставит его сесть да подумать.
Нэнси быстро глянула на него, на этот раз заметив и то, что он слегка запыхался, и блеск его глаз, и весь важный таинственный вид.
— Так. Значит, у вас есть кое-что новое, Мэт! — сказала она протяжно.
— Еще бы! Лучшей новости у меня не бывало вот уж девять месяцев. Я сию минуту с поезда, узнал ее только час тому назад, и мне не терпелось поскорее вернуться домой, чтобы сообщить… чтобы бросить эту новость старому черту в лицо!
Нэнси, забыв о тарелках, медленно подошла к нему и сказала вкрадчиво:
— Разве ты только отцу хотел это рассказать, Мэт? А нельзя ли мне первой? Мне очень интересно услышать твою новость.
Широкая улыбка осветила лицо Мэта.
— Ну, конечно, и тебе расскажу! Пора тебе знать, как я к тебе отношусь.
— Какая же новость, Мэт?
Видя ее нетерпение, он еще больше развеселился и, желая подразнить ее любопытство, сдержал собственное возбуждение, отошел к своему излюбленному месту у шкафа и, приняв обычную позу, самодовольно посмотрел на нее.
