Уилки Коллинз - Женщина в белом
Тщательно рассмотрев еще одно обстоятельство, я пришел к дальнейшим выводам.
Миссис Катерик чувствовала нескрываемое презрение не только к сэру Персивалю, но и к его матери. Она со злобной иронией отозвалась о знатной семье, чьим потомком он был, особенно по материнской линии. Что это значило? Объяснений могло быть только два: или мать его была отнюдь не знатного происхождения, или на репутации его матери было какое-то позорящее ее пятно, о котором знали и сэр Персиваль и миссис Катерик. Я мог проверить первое предположение, просмотрев метрическую книгу, где был зарегистрирован брак его родителей, и таким образом выяснить девичью фамилию и происхождение его матери, тем самым подготовившись к дальнейшему расследованию.
С другой стороны, если бы правильным было второе предположение, — что за пятно могло быть на репутации матери сэра Персиваля? Припоминая рассказ Мэриан о родителях сэра Персиваля и об уединенном образе жизни, который, непонятно почему, они вели, я задал себе вопрос: может быть, мать сэра Персиваля не была замужем за его отцом? Это сомнение можно было легко устранить тоже путем проверки метрической книги. Но где найти эту книгу? Тут я решил, что мой прежний вывод был правильным — метрическую книгу надо было искать в ризнице приходской церкви Старого Уэлмингама.
Таковы были результаты моего свидания с миссис Катерик, таковы были различные соображения, неизменно ведущие только к одному выводу и подсказывавшие мне мои дальнейшие действия.
На следующее утро небо было хмурым и облачным, но дождя не было. Я оставил свой чемодан на хранение в отеле и, узнав, в каком направлении лежит Старый Уэлмингам, отправился в путь к старой церкви.
Мне пришлось сделать больше двух миль. Дорога медленно поднималась в гору.
На самой вершине стояла церковь — старинное, одряхлевшее от времени здание с тяжелыми подпорками по сторонам, с неуклюжей четырехугольной башней в центре. Ризница, такая же древняя и дряхлая, примыкала к церкви, но имела свой отдельный выход. Вокруг церкви сохранились следы старого поселка, в котором когда-то жила миссис Клеменс со своим мужем. Жители давно переехали в новый город. Некоторые дома были разобраны, от них остались одни стены. Другие дома, брошенные на произвол судьбы, совсем разрушились от времени, в некоторых до сих пор еще ютились обездоленные бедняки. Все вместе представляло собой довольно грустное зрелище, однако, несмотря ни на что, не столь гнетущее, как новый город, который я только что покинул. Вокруг лежал простор порыжевших полей, на которых приятно отдыхал глаз; деревья, хоть и облетевшие, разнообразили монотонность окружающего и помогали мысленно предвкушать лето и отдых под тенистой сенью ветвей.
Обойдя церковь, я прошел дальше мимо покинутых домов в поисках кого-нибудь, кто мог бы направить меня к причетнику, и увидел двух мужчин, выскочивших из-за угла навстречу мне. Самого высокого из них — крепкого, мускулистого человека в костюме лесника — я никогда раньше не видел. Другой был одним из тех, кто следил за мной в Лондоне, когда я ходил в контору мистера Кирла. Я тогда же постарался запомнить его лицо и теперь был уверен, что не ошибаюсь, — это был именно он.
Он и его спутник не делали попыток заговорить со мной, и оба держались на приличном расстоянии, но появление их по соседству с церковью говорило само за себя. Как я и предполагал, сэр Персиваль готовился к встрече со мной. Вчера вечером ему доложили о моем визите к миссис Катерик, и сегодня эти двое стояли на сторожевом посту в ожидании моего прихода в Старый Уэлмингам. Если мне были нужны дальнейшие доказательства того, что теперь мои расследования велись наконец в правильном направлении, присутствие здесь этих двух соглядатаев полностью подтверждало мои догадки.
Я удалялся от церкви, пока не дошел до одного из обитаемых домов. К дому примыкал небольшой огородик — в нем копался какой-то человек. Он показал мне жилище причетника. Это был коттедж, стоявший в отдалении от других домов, на окраине заброшенного местечка. Причетник был дома. Он как раз собирался идти в церковь. Это был бодрый, добродушный, разговорчивый старик, не замедливший сообщить мне, что весьма пренебрежительно относится к деревне, в которой живет, чувствуя свое превосходство над соседями в силу того, что однажды имел счастье побывать в Лондоне.
— Очень хорошо, что вы так рано пришли, сэр, — сказал старый причетник, когда я упомянул о цели моего прихода. — Еще десять минут, и меня бы здесь не было. Дела прихода, сэр! Много дел, много суетни, весь день на ногах! А возраст мой уже не маленький. Но, да благословит вас господь бог, я еще крепок на ноги! Лишь бы человека ноги держали, а тогда он может еще работать. Вы ведь тоже так считаете, правда, сэр?
С этими словами он снял ключи, висевшие на гвозде у камина, и запер за нами дверь своего коттеджа.
— Нет у меня никого, кто присмотрел бы за домом да за хозяйством, сэр, — весело сказал старый причетник, очевидно радуясь полному освобождению от всех домашних обуз и хлопот. — Жена моя лежит вон там, на кладбище, дети все переженились. Злополучное местечко, не так ли, сэр? Но приход большой. Не каждый сумел бы справиться, как я, со всеми делами! Вот что значит образование, оно перепало и на мою долю, и даже в большей мере, чем это было необходимо. Я ведь говорю правильным, королевским английским языком (да здравствует наша королева!), а этого здесь никто не может. Вы, конечно, лондонец, сэр? Я был в Лондоне лет двадцать пять тому назад. Что новенького произошло там за это время, сэр?
Болтая таким образом, он довел меня до церкви. Я осмотрелся, не видно ли где моих шпионов, но их не было. Вероятно, после того как они проследили за моим визитом к причетнику, они спрятались, чтобы я не мог увидеть их, и беспрепятственно наблюдали за мной.
Дверь ризницы из старого мореного дуба была оббита крупными гвоздями. Причетник вложил свой огромный, увесистый ключ в замочную скважину с видом человека, знающего наперед, с какими трудностями ему придется встретиться, и не знающего, сумеет ли он их преодолеть.
— Мне придется провести вас в церковь отсюда, сэр, — сказал он. — Дверь между церковью и ризницей заперта на засов со стороны ризницы, а то мы могли бы войти через церковные двери. Отвратительный замок, сэр! А ключ! Огромный, как ключ от тюремных дверей. С ним очень трудно справиться. Его давно пора бы сменить. Сотни раз говорил я об этом церковному старосте — он все твердит: я займусь этим, — и ни с места. Да, захолустный уголок, сэр. Не похож на Лондон, правда, сэр? О господи, мы здесь погружены в спячку! Мы отстали от жизни!
Поворачивая ключ то так, то этак, он наконец заставил замок податься, — массивная дверь застонала, загремела и открылась.
Ризница была гораздо просторнее, чем это можно было предположить снаружи. Полутемная, заплесневелая, унылая, старая комната с низким, проложенным дубовыми балками потолком. По стенам ризницы стояли огромные деревянные шкафы, источенные червями, ветхие от времени. В одном из этих шкафов висело на гвоздях несколько стихарей, оттопыриваясь снизу, — у них был неблагочестивый вид каких-то пыльных драпировок. Под ними на полу стояли три ящика, наполовину прикрытые крышками: солома вылезала во все стороны из их щелей и трещин. В углу лежали в беспорядке груды каких-то бумаг, некоторые из них большие, свернутые, как архитектурные планы, другие — нанизанные друг на друга, как счета или документы. Когда-то комнату освещало небольшое оконце в стене, но его заложили кирпичами и сделали оконное отверстие в потолке. Воздух в комнате был спертый, пахло плесенью, да к тому же дверь, ведущая отсюда в церковь, была наглухо заперта. Эта тяжелая дубовая дверь была закрыта на два огромных засова вверху и внизу.
— Тут могло бы быть больше порядка, сэр, правда? — сказал веселый причетник. — Но что поделаешь, когда находишься в таком заброшенном, богом забытом местечке. Вот взгляните на эти ящики. С год или около того они были готовы к отправке в Лондон, да так и остались здесь, только ризницу загромождают. Тут они и останутся, пока совсем не развалятся. Я скажу, сэр, как уже говорил: это вам не Лондон! Мы пребываем в спячке! Да! Мы все отстали от жизни!
— А что в этих ящиках? — спросил я.
— Куски деревянной резьбы от кафедры священника, панели от алтаря и скульптуры с органных хоров. Двенадцать апостолов в дереве, у всех у них отбиты носы. Они поломались, их черви источили, они крошатся, рассыпаются в пыль. Ломкие, как глина, сэр, и старые, как эта церковь, если не старше.
— А зачем их хотели отправить в Лондон? Для реставрации?
— Вот именно, сэр, для починки, а те, что уже нельзя починить, — для копии в новом дереве. Но, помилуй бог, на это не хватило средств, вот они и валяются тут, пока денег не соберут, а собирать-то не с кого. С год назад, сэр, шесть джентльменов отобедали в честь этой будущей починки в гостинице в новом городе. Они говорили речи, провозглашали тосты, принимали резолюции, подписывались — и напечатали тысячу объявлений. Такие красивые объявления, сэр, разукрашенные готическими буквами и напечатанные красной краской. В объявлениях говорилось, что позорно не ремонтировать церковь и не чинить знаменитые, старинные деревянные скульптуры. Вон они лежат и будут лежать до скончания веков вместе с планами архитектора, сметой и другими бумагами. Дело чуть до драки не дошло, но с места не сдвинулось. Небольшие пожертвования поступали сначала, но что поделаешь! Это ведь не Лондон, сэр! Денег хватило, только чтобы запаковать деревянные обломки и заплатить за объявления — и все. Так они тут и валяются, как я вам уже сказал. Некуда их девать — никому в новом городе до нас дела нет, мы в захолустье, мы всеми позабыты, сэр. В ризнице страшный беспорядок, а откуда ждать помощи? Вот что хотел бы я знать!
