Антон Страшимиров - Хоро
Ах, как пророчески говорил тогда Сашко!
«Вслушайся, сестра, — говорил он. — Вслушайся в легенды старых Балкан. Нас перебьют. И многих еще таких, как мы. Но легенда о равенстве и братстве будет жить, и воссияет она над старыми Балканами».
...Ох, пересказаны уже легенды. Все пересказаны... Миче отрицательно качала головой: она уже ничего не хочет слушать.
— Мамочка, милая мамочка!
...Иско не сказал ей ни слова сегодня... Ох, не сказал ни слова...
Нет, больше Миче ничего не хочет слушать: никаких легенд!
— Мама моя, мамочка!
...И зачем утешает ее эта студентка?
Никто не имеет права утешать Миче: она не разрешает! С ней уже давно покончено. Она должна умереть. Разве она этого не понимает?
— Пусть Иско знает, что...
Иско стоял в стороне, спиной к Миче. А за ним пристав — убитый.
— Иско!
Он не обернулся. Сердится. Еще бы. Но ведь Миче пожертвовала собой только ради него! Только ради него и брата!
— Иско!
Иско взглянул мертвым взглядом. У-у-у!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .— Успокойся, Карабелева, приди в себя! Что с тобой? Словно человека убила.
Миче похолодела.
— Другой убил пристава, другой!
Бедная Карабелева, этак она может сойти с ума! Да, ей не позавидуешь: лучше бы они ее убили...
— Что, собственно, случилось, товарищ? Ну, связали тебя злодеи и надругались. Так плюнь на это!
А Миче, впившись пальцами в руки студентки, оттолкнула ее и посмотрела на нее остекленевшими глазами. Очевидно, ее разум помутился. Бедняжка что-то шептала, но голоса не было. Студентка поняла: еще одно убийство было совершено сегодня вечером.
— Убили кого? Успокойся, Карабелева... Опять кого-то убили, а? Ох, успокойся. Много народа перебили они, кровопийцы! Ложись, товарищ.
Пусть Карабелева ляжет, успокоится. Она измучена, бедняжка. Но это пройдет. Даст бог, пройдет. Эх, надругались над ней, изверги, ограбили, опозорили.
Пальцы Миче так впились в руки студентки, что девушка не могла их высвободить и вскрикнула. Миче поднялась, страшная, и изо всех сил ударилась головой о стену.
Разве она сама не знает, что осквернена и опозорена?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Глухо в подземелье. Глухо и мертво. Как в могиле. И странно звучит голос студентки — словно из-под земли.
Миче сознает, что она и правда может сойти с ума. Но разве лучше быть в своем уме? Другое страшнее! Если и Сашко не поверит ей, если и он отвернется...
Но нет! Никогда, никогда Сашко Карабелев не отвернется от нее — от своей родной сестры — от своей единственной, родной сестры, которая — которая его любит — любит только одного его во всем мире — только его и никого больше!
— Мама, мамочка!
Миче упала ничком.
— Так, товарищ, поплачь тихонько, облегчи душу! Теперь наше спасение только в горючих слезах!
...Она не права! Нет, студентка не права. Миче не спасут ни слезы, ни крики, ни сама смерть.
Никто и ничто не может уже спасти Миче. Только он, родной, милый... А-а-а!
— Карабелева, товарищ, прошу тебя!
Миче приподнималась — в огне, в бреду: она крикнет всему миру, что никогда Сашко Карабелев — он один, никогда...
— Брат мой никогда не отвернется от меня! Если даже весь мир меня осудит, он один не отвернется от меня! Ни-когда!
Студентка всхлипывала:
— Но, товарищ, никто от тебя и не отвернулся. Потому тебя и спасли. Народ за тебя, Карабелева!
Миче посмотрела на нее широко открытыми глазами. Но за студенткой стоял Иско со своими кроткими, грустно-синими глазами. Золотистые кудри его горели. Миче увидела его и задрожала. Простерла руки. Он для нее все! Она любит Иско, как солнце, как луну, как весь мир! Только его и любит. Ах, больше жизни любит!..
— Люблю его, бабушка. Как бога люблю, слышишь?
— Люби, товарищ! Ведь он тебя и спас!
— Страшно-о!
Студентка крепко сжимала руки Миче, но это не помогло. Она вырвалась и крикнула:
— Уберите ее, уберите с моих глаз!
Но Капаниха — старая сапожничиха — все стояла у нее перед глазами: хлопала себя по бедрам и кричала:
— Тю-ю, сука! Мы с тобой по-свойски поговорим, глаза тебе, дряни, выцарапаем! Спишь с убийцей брата — у-у, шлюха поганая!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Лежит Миче на подстилке, голова у нее раскалывается, одна нога на полу... Пусть делают с ней, что хотят. Пусть весь мир делает с ней, что хочет.
Студентка переложила ее ногу на подстилку.
— Боже мой, боже мой!
— Перестань волноваться, товарищ, ты спасена. Посмотри: мы в таком убежище, что сам дьявол нас не разыщет.
Миче огляделась. Студентка сильнее сжала ее пальцы.
— Возьми себя в руки, товарищ. Призови всю свою волю. Мы должны быть борцами, Карабелева!
Гм, борцами... Миче не хочет быть борцом. Ничего ей не надо. Пройдет... Марга обманула ее — сказала, что Сашко ждет ее во дворе.
Студентка гладила ее руки.
— Успокойся, товарищ! Успокойся! Так. Постарайся заснуть. Нужно собраться с силами, Карабелева: тебе предстоит дорога.
Миче пробовала успокоиться. Да, Марга обманула ее сегодня, конечно. Но идти ей некуда.
— Марга попутала меня. А он все стоит перед глазами — милый, милый. Все его вижу — живого.
— Кого? Кого, товарищ?
Блуждающий, печальный взгляд Миче остановился на студентке.
— Брата моего — убитого — вижу — живого.
Студентка вскрикнула:
— Молчи-и!..
А-а! Теперь у всех так. Мертвые, как живые, день и ночь, всегда, стоят как живые перед глазами!..
— Перебили их, товарищ! Звери, звери: Жизнь опустошили! И пусто кругом, мертво!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Эх вы, белые, белые сентябрьские ночи!
Миче молчала. Дни и ночи молчала, то были страшные, грязные, гнусные дни и ночи.
А теперь заговорила. Развязались узлы ее души.
Маленькая студентка лежала ничком и плакала. Но Миче хотела, чтоб ее слышали. Чтоб все ее слышали!
— Кто познал позор, кто испытал эту гнусность, пусть слышит: они сильней всего на свете!
Позор и гнусность нависли над вселенной. О, они заслоняют луну, они выше солнца...
— А-а! Но мои счеты с миром кончены! Совсем, совсем.
Миче уже умыла руки и ничего больше не боится. Ничего!
— Знаешь, сестра, теперь я могу пойти совсем голой! Да, да. Перед всеми. Среди бела дня и перед всеми — голой!
...Бедная! Бедняжка, милая! Да, она не вынесла своего страшного удела. Студентка все еще плакала, и слезы ее падали на пухлые руки Миче. И та притихла. А потом схватила голову студентки, прижала ее к своему голому плечу и задрожала как лист.
— Я не запомнила твоего имени. Ничего. Но знай, со мной уже кончено: сегодня вечером они убили пристава.
— Ну, убили, и что? Столько народу перебили! — Студентка недоумевала.
— В нашем дворе — в заднем — в саду — когда мы бежали. — Убили его!
— Кого?
— Пристава.
— Пристава? Кто? За что?
— Когда мы бежали... Убили его. Иско и другой, они его убили!
— Правда? Того длинного, который раньше служил пожарным? Его?
Миче кивнула, и в ее глазах застыл ужас, словно она представила себя убийцей.
Студентка всплеснула руками.
— Браво!
И принялась расхаживать мелкими шагами по подземелью.
— Так им и надо, кровопийцам! Аа-а, мы их уничтожим, всех до одного! До единого!
...Да, они уничтожат всех кровопийц. Чего только не натворили эти убийцы, чего только не натворили! Но теперь они увидят.
Миче положила руки под голову. Голос студентки глухо отзывался под сводами подземелья.
Здесь, вероятно, была турецкая баня, в этом подземелье. Или, может быть, это остатки римских катакомб. Впрочем, все равно. А своды уже обваливались когда-то — теперь подперты балками... завалены камнем и песком... Да... И могут опять рухнуть... Хорошо бы...
Взгляд Миче скользил по прогнувшимся над ее головой черным балкам. А потом она их уже не видела. Перед глазами — покривившаяся груша в их саду... И пристав... Стоит подняв руки вверх — высокий, страшный...
— У, у, страшный! У-у!
Студентка опомнилась и снова сжала руки Миче. Пусть она не беспокоится. Ничего, что убили пристава. Еще придется многих убивать.
Миче повернулась лицом к стене.
— Но мы должны быть готовы к смерти, товарищ Карабелева! Так и только так мы сможем доказать, что достойны наших священных жертв.
Миче взглянула на девушку. Она готова к смерти. Только бы скорее вывели ее отсюда, из этой страшной могилы, только бы ее вывели.
— Когда они придут?
— Кто?
— Иско и его товарищи.
— Они ушли, Карабелева. Тотчас же покинули город. Иначе нельзя.
Щеки Миче побледнели.
— Иско... Иско не придет?
— Но подумай, товарищ, разве может он показаться в городе?
Студентка оживилась. Эх, весело смотреть на влюбленных! Миче повернула к себе ее маленькую голову и шепотом спрашивала, как ребенок спрашивает мать: значит, она уже не увидит Иско? Совсем не увидит? Никогда? Дурочка!..
— Слушай, но ведь они отвезут тебя в Софию. В Софию, ко мне. И я тебя там устрою. В Софии все можно, товарищ: весь город с нами!
