Карел Чапек - Рассказы из другого кармана (сборник)
— Ну, не знаю, — буркнул комиссар, — по-моему, и нос у нее совсем не такой, разве что вырастет… Пойду-ка я в парк, посмотрю, как выглядят сосунки. Что правда, то правда, всяких там жуликов и бродяг наш брат тотчас распознает, а вот этакую мелюзгу в перинках просто неизвестно, как и разыскивать.
Примерно через час Бартошек вернулся, вконец расстроенный.
— Послушайте, Гохман, — обратился он к своему подчиненному, — ведь это же кошмар какой-то, — все дети на одно лицо! Какое уж тут описание внешности! «Разыскивается трехмесячный младенец, полу женского, с волосиками, носиком, глазками, вся попка в ямочках, весит четыре тысячи четыреста девяносто граммов». Разве этого достаточно?
— Пан комиссар, я бы об этих граммах не упоминал, — серьезно посоветовал Гохман, — ведь он, этот несмышленыш, весит то больше, то меньше, — в зависимости от того, какой у него стул.
— Господи Иисусе, — взмолился пан комиссар, — ну откуда мне все это знать? Сосунки — это ведь не по нашему ведомству! Послушайте, — внезапно с надеждой произнес он, — а что, если взять да и спихнуть это кому-нибудь, скажем, «Охране матери и ребенка»?
— Но ведь кража налицо, — возразил Гохман.
— Конечно, кража налицо, — буркнул комиссар. — Господи, украли бы часы или другую какую полезную вещь — тут я бы знал, что делать; но как разыскивают украденных детей — я понятия не имею, ей-богу!
В это мгновение отворились двери, и один из полицейских ввел плачущую пани Ландову.
— Пан комиссар, — отрапортовал он, — эта дамочка пыталась вырвать младенца из рук другой мамаши, и при том учинила безобразный скандал, чуть ли не драку. Я ее и забрал.
— Бога ради, пани Ландова, — принялся увещевать нарушительницу Бартошек, — что вы с нами делаете?!
— Но ведь это была моя Руженка! — рыдала молодая женщина.
— Никакая не Руженка! — парировал полицейский. — Фамилия этой женщины — Роубалова, живет в Будечской улице, а на руках у нее был трехмесячный мальчик.
— Вот видите, неразумная вы женщина! — вскипел пан Бартошек — Если вы еще раз впутаетесь не в свое дело, мы перестанем им заниматься, понятно?! Погодите-ка! — вспомнил он вдруг. — А на какое имя откликается ваша дочка?
— Мы называли ее Руженка, — простонала молодая мамаша. — А еще Крошечка, Лапонька, пупсик, золотце, ангелочек, манюнечка, Кутичка, Лялечка, куколка, заинька, кисонька, голубушка, солнышко.
— И на все на это она откликается? — поразился комиссар.
— Она все-все понимает! — уверяла мамаша, заливаясь слезами. — И так смеется, когда мы показываем козу-дерезу, лаем собачкой, лопочем «ти-ти-ти», «бу-бу-бу» или щекочем.
— Нам от этого не легче, пани Ландова. К сожалению, я вынужден признаться, что у нас ничего не вышло. В семьях, которые заявили о смерти ребенка, вашей Руженки не обнаружено; мои люди уже всех обежали.
Пани Ландова застывшим взглядом тупо смотрела перед собой.
— Пан комиссар, — выпалила она, внезапно озаряясь надеждой, — я десять тысяч дам тому, кто мне отыщет Руженку. Объявите повсюду, что награду… десять тысяч… получит тот, кто наведет вас на след моей девочки.
— Я бы вам не советовал этого делать, милая пани, — с сомнением проговорил пан Бартошек.
— Вы бесчувственный человек! — горестно воскликнула молодая женщина. — Да за свою Руженку я готова весь свет отдать!
— Ну, вам виднее, — мрачно проворчал пан Бартошек. — Объявить я объявлю, только вы уж, бога ради, в это дело больше не вмешивайтесь!
— Тяжелый случай, — вздохнул он, едва за пани Ландовой захлопнулась дверь. — Вот посмотрите, что теперь начнется!
И в самом деле началось: на следующий день три сыскных агента принесли ему по зареванной трехмесячной девчушке каждый, а один — небезызвестный Пиштора — просунул голову в кабинет и осклабился: «Пан комиссар, а парнишка не подойдет? Парнишку я достал бы по дешевке».
— А все эта ваша дурацкая премия, — чертыхался пан Бартошек. — Еще немного — и нам придется открыть сиротский дом. Вот проклятие!
«Вот проклятие! — раздраженно ворчал он, возвращаясь в свою холостяцкую квартиру. — Хотелось бы мне знать, как теперь мы разыщем этого карапуза!»
Дома его встретила прислуга, этакая языкастая бой-баба, но сегодня она прямо так и сияла от удовольствия.
— Вы только подите посмотрите, пан комиссар, — произнесла она вместо приветствия, — на вашу Барину!
А Бариной, да будет вам известно, звали чистокровную боксершу, согрешившую с каким-то немецким волкодавом, — пан Бартошек получил ее от пана Юстица. К слову сказать, я просто диву даюсь, как эти собаки вообще признают друг друга, хоть убей, не могу понять, по каким признакам борзая определяет, что такса — тоже собака. Мы, люди, отличаемся лишь языком да верой, а готовы проглотить друг друга. Ну вот, значит, Барина эта прижила с немецким волкодавом девятерых щенят, и теперь, развалясь подле них, вертела хвостом и блаженно улыбалась.
— Вы только подумайте, — без умолку трещала служанка, — как она ими гордится, как она ими хвастает, стерва! Оно и понятно — мамаша.
Пан Бартошек задумался и спрашивает:
— Мамаша, говорите? И что же, все матери так себя ведут?
— Еще бы! — громко удивилась служанка — Попробуйте похвалите при какой-нибудь маме ее ребенка!
— Любопытно! — буркнул пан Бартошек. — Погодите, я попробую.
Дня через два все мамаши Большой Праги были прямо вне себя от восторга. Стоило им выйти на улицу с колясочкой или с младенцем на руках, как возле них появлялся полицейский в полном параде либо этакий, знаете ли, обходительный господин в черном котелке, он улыбался их восхитительной деточке и щекотал ее под подбородочком.
— Какое замечательное дитё! — восхищался он. — Сколько же ему?
Словом, для всех мамаш это был самый настоящий радостный праздник.
И уже в одиннадцать утра один из агентов привел к комиссару Бартошеку бледную, дрожащую женщину.
— Это она, пан комиссар, — доложил он Бартошеку, — я встретил ее когда она прогуливалась с колясочкой, но стоило мне произнести «Ай-яй-яй, какое у вас замечательное дите, сколько же ему?» — эта женщина зло стрельнула на меня взглядом и задернула занавесочки. Ну вот я и предложил ей, пойдем, дескать, со мной, только без шума!
— Бегите за пани Ландовой, — приказал комиссар. — А вы, мамзель, объясните, Христа ради, на кой ляд вам понадобился краденый ребенок?
Мамзель недолго отпиралась, ибо тут же запуталась. Это была незамужняя девица, и от какого-то господина родила она девочку. Последние два дня девочка что-то недомогала. У нее болел животик, две ночи подряд она кричала. На третью ночь мать взяла ее к себе, дала грудь да и уснула, а когда проснулась, ребенок уже лежал мертвый.
— Право, не знаю, возможно ли это, — заметил пан Кратохвил с некоторым сомнением.
— Почему же нет, — вмешался в разговор доктор Витасек. — Во-первых, мать два дня почти не спала, во вторых, ребенок, скорее всего, перенес катар и несколько дней не брал грудь. От этого грудь была слишком тяжелой; мать задремала и придавила девочку, вот она и задохнулась. Разумеется, так вполне могло получиться. Ну а дальше что?
— Ну, значит, так оно и было, — продолжал прерванный рассказ пан Кратохвил. — Когда эта женщина увидела, что ребенок мертв, она пошла об этом заявить в церковь, да по дороге увидела колясочку пани Ландовой и передумала: ей пришло в голову, что и за чужое дите этот господин будет платить ей алименты, как и прежде. А еще, говорят, — добавил пан Кратохвил, смутившись, и густо покраснел, — у нее страшно болела грудь от избытка молока.
Пан Витасек кивнул, подтверждая.
— Это тоже верно.
— Знаете ли, — оправдывался пан Кратохвил, — я в таких делах не разбираюсь. Так вот, украла она колясочку пани Ландовой, бросила ее в подъезде чужого дома, а Руженку отнесла к себе вместо своей Зденочки. По-видимому, странная это была женщина, с заскоком: свою мертвую дочку она положила в холодильник, ночью, дескать, отнесу и закопаю где-нибудь, — но духу у нее на это не достало.
Между тем явилась пани Ландова.
— Ну мамаша, — говорит ей пан Бартошек, — получайте свою манюнечку.
У пани Ландовой из глаз брызнули слезы.
— Да это же не Руженка! — разрыдалась она. — На Руженке был другой чепчик!
— Черт побери! — взревел комиссар. — Да распакуйте же вы ее!
И когда младенца развязали, положив на письменный стол, пан Бартошек поднял его за ножки и обронил:
— А теперь полюбуйтесь, какие у нее на попочке ямочки!
Но пани Ландова уже упала на колени и облизывала малышку с головы до пят.
— Ах ты, моя Руженочка, — плача, восклицала она, — ах ты, моя птичка, манюнечка, крошечка, мамина доченька, золотце ты мое…
— Пожалуйста, пани Ландова, — попросил ее недовольный этой сценой пан Бартошек, — перестаньте сейчас же, либо я, ей-ей, сам оженюсь. А обещанные десять тысяч отдайте в фонд помощи одиноким матерям, договорились?
