Оноре Бальзак - Дом кошки, играющей в мяч
И тотчас ловкий торговец начал грубовато разбирать, какую помощь могут оказать Августине законы и обычаи, чтобы выйти из тяжелого положения; он, если так можно выразиться, перенумеровал все соображения, рассортировал их по значению в известном порядке, словно дело касалось товаров различного качества; потом положил их на весы, взвесил и в заключение, учитывая безвыходное положение невестки, посоветовал ей принять суровое решение, вовсе не соответствовавшее той любви, которую она еще питала к мужу; чувство любви пробудилось в ней во всей своей силе, когда она услышала рассуждения Жозефа Леба о судебном разрешении вопроса.
Августина поблагодарила своих благожелательных родственников и возвратилась домой еще более растерянной, чем была до совета с ними. Тогда она рискнула отправиться в старый особняк на улицу Голубятни, намереваясь поведать свои несчастья отцу и матери, — она походила на тех больных, которые, отчаявшись, пробуют все средства и доверяют даже снадобьям какой-нибудь кумушки. Старики приняли дочь с изъявлением чувств, растрогавшим ее. Это посещение так развлекло их, что было для них равноценно богатому кладу. Уже четыре года они проходили жизнь, как мореплаватели без цели и компаса. Сидя у камелька, они рассказывали друг другу о всех потерях в период «максимума», о прежних закупках сукна, о способе, при помощи которого они избегли банкротства, и особенно о знаменитом банкротстве Лекока — этой битве при Маренго старика Гильома[22]. Потом, когда больше нечего было сказать о былых происшествиях, они припоминали те годы, когда при учете товаров выявлялась особенно большая прибыль; вновь и вновь рассказывали друг другу старые истории квартала Сен-Дени. В два часа Гильом отправлялся взглянуть, как идут дела в лавке «Кошки, играющей в мяч»; возвращаясь домой, он останавливался возле всех лавок, некогда соперничавших с ним, причем молодые хозяева пробовали увлечь старого купца в какую-нибудь рискованную денежную операцию, от чего он по своей привычке никогда наотрез не отказывался. В конюшне две славных нормандских лошадки погибали от ожирения: г-жа Гильом пользовалась ими только по воскресеньям для выездов к обедне в приходскую церковь. Три раза в неделю престарелые супруги давали обеды. Благодаря влиянию своего зятя Сомервье, папаша Гильом был назначен членом совещательного комитета по обмундированию армии. С тех пор как он занял столь высокий административный пост, г-жа Гильом решила вести открытый образ жизни; ее комнаты были украшены неимоверным количеством аляповатых безделушек из «благородных металлов», заставлены безвкусной, но довольно дорогой мебелью, и комната самого обычного назначения сверкала золотом и серебром, как часовня. Бережливость и расточительность словно боролись друг с другом в каждой мелочи убранства этого особняка. Казалось, г-н Гильом решил помещать деньги куда угодно, вплоть до приобретения подсвечников. Среди всего этого базара, богатство которого свидетельствовало о безделье супругов, знаменитая картина Сомервье занимала почетное место, она была утешением Гильомов; раз двадцать в день, вооружившись очками, они подходили взглянуть на изображение своей прежней жизни, такой деятельной и радостной для них.
Увидев особняк и его комнаты, где от всего веяло старостью и посредственностью, взглянув на эти два существа, которые, казалось, были выброшены волнами житейского моря на золотую скалу вдали от мира и животворящих идей, Августина была поражена. Она созерцала теперь вторую часть картины, начало которой поразило ее в доме Жозефа Леба: это была жизнь деятельная и вместе с тем косная, какое-то механическое и бессознательное существование, напоминавшее существование бобров; тогда она стала гордиться своим горем, она вспомнила, что источник его — счастье, которое длилось полтора года и за которое, по ее мнению, можно было отдать тысячу таких вот ужасающих пустых существований. Однако она утаила это не особенно благожелательное чувство и выказала перед стариками новые, пленительные качества своего ума, кокетливую нежность, которой ее научила любовь, и расположила их благосклонно выслушать рассказ о ее супружеских невзгодах. Старики питали слабость к подобного рода признаниям. Г-жа Гильом пожелала быть осведомленной о самых незначительных подробностях этой странной жизни, казавшейся ей чем-то сказочным. «Путешествия барона Онтана»[23], которые она несколько раз начинала читать и никогда не оканчивала, не могли бы ей сообщить о канадских дикарях ничего более неслыханного.
— Как, дитя мое, твой муж запирается с голыми женщинами, и ты имеешь наивность думать, что он их рисует?..
При этом восклицании старуха положила очки на рабочий столик, отряхнула юбки и опустила скрещенные руки на колени, приподнятые грелкой — ее любимой подножкой.
— Но, маменька, все художники должны писать с натуры.
— Он побоялся сказать нам обо всем этом, когда просил твоей руки. Если бы я это знала, я никогда не выдала бы дочь замуж за человека, который занимается подобным ремеслом. Религия запрещает такие пакости, это безнравственно. В котором часу, говоришь ты, он возвращается домой?
— Ну, в час, в два...
Супруги переглянулись в глубоком изумлении.
— Что же, значит, он играет? — сказал г-н Гильом. — В мое время только игроки возвращались домой так поздно.
Августина, слегка надув губки, отвергла это обвинение.
— Ты, должно быть, проводишь ужасные ночи в ожидании его? — снова начала г-жа Гильом. — Но ты ведь спишь, не правда ли? И это чудовище будит тебя, если ему случится проиграть?
— Нет, мама, наоборот, иногда он бывает очень весел. Довольно часто, когда хорошая погода, он предлагает мне встать и пойти с ним погулять в Булонский лес.
— В лес, в такое время? Значит, у тебя очень маленькая квартира, если ему не хватает своей комнаты, своих гостиных и если ему нужно где-то бегать, чтобы... Уж не для того ли злодей предлагает тебе такие прогулки, чтобы тебя простудить? Он хочет отделаться от тебя. Где это видано, чтобы человек положительный, имеющий солидное дело, носился по лесу, подобно оборотню!
— Но, маменька, вы не хотите понять, что ему нужно как можно больше впечатлений, чтобы развивать свое дарование. Он очень любит такие сцены, где...
— Ну, уж я бы ему устраивала такие сцены! — воскликнула г-жа Гильом, перебивая дочь. — Как ты можешь церемониться с таким человеком? Во-первых, я не люблю, если пьют что-нибудь, кроме воды. Это вредно для здоровья. Почему ему противно смотреть на женщин, когда они едят? Какое странное поведение! Да он просто сумасшедший. Все, что ты рассказала о нем, совершенно невероятно. Как это можно? Человек исчезает из своего дома, не говоря ни слова, и возвращается только через десять дней! Он сказал тебе, что ездил в Дьепп рисовать красками море, — так разве море красят? Вздор! Он морочит тебе голову.
Августина не успела раскрыть рта, чтобы защитить своего мужа, как г-жа Гильом движением руки, которому дочь по старой привычке повиновалась, велела ей замолчать и сухим тоном продолжала:
— Не говори мне лучше ничего об этом человеке. Он ходил в церковь только для того, чтобы приманить тебя и жениться на тебе. Неверующие люди на все способны, разве Гильом посмел бы скрывать от меня что-либо, пропадать по трое суток, не сказавшись, а потом болтать всякий вздор?
— Милая маменька, вы слишком строго судите выдающихся людей. Они не были бы одаренными людьми, если бы думали так же, как все остальные.
— Ну и прекрасно, пусть твои одаренные сидят в одиночестве и не женятся. Вот еще новости! Одаренный человек делает свою жену несчастной, и если у него есть дарование, то, значит, это хорошо? Прекрасное дарование у него, нечего сказать! Сегодня одно, завтра другое, не смей ничего сказать по-своему, не знаешь, что ему взбредет в голову, веселись, когда ему весело, грусти, когда ему грустно...
— Но, мама, особенность людей с богатым воображением...
— Что это еще за «воображение» такое? — возразила г-жа Гильом, снова прерывая дочь. — Нечего сказать, замечательное у него воображение, честное слово! Что это за мужчина, которому вдруг взбрело в голову, не посоветовавшись с доктором, есть одни только овощи? Если бы это еще из набожности — было бы понятно, но ведь он набожен не больше, чем любой протестант. Видано ли, чтобы человек любил лошадей больше, чем своего ближнего, завивал себе волосы, как язычник, занавешивал статуи кисеей, закрывал днем окна ставнями, чтобы работать при лампе? Нет, подожди, если бы это не было просто-напросто безнравственно, его следовало бы запереть в сумасшедшем доме. Посоветуйся с господином Лоро, настоятелем церкви святого Сульпиция, узнай его мнение обо всем этом, и он скажет тебе, что муж твой ведет себя не по-христиански...
— Ах, маменька, можете ли вы думать?..
— Да, думаю. Ты его любила и не замечала всего этого. Зато я прекрасно помню, как в первый год твоего замужества встретила его на Елисейских полях. Он ехал верхом, гляжу: то он пустит лошадь во весь опор, то вдруг остановится и плетется шагом. Я тогда подумала: «Сумасброд какой-то!»
