Габриэль Маркес - Глаза голубой собаки (сборник)
Но я твердил:
– И пусть.
Она сказала:
– Разумеется, мы обретем друг друга, если вновь уснем. Но ты же все забудешь, когда проснешься.
Я вернулся в угол. Она стояла за лампой, согревая руки над огнем. Не дойдя до стула, я услышал:
– Я просыпаюсь в полночь, долго верчусь в разворошенной постели и до рассвета твержу: «Глаза голубой собаки».
Я повернулся лицом к стене. Сказал, не глядя на нее:
– Скоро рассветет. Пробьет два, кончится сон, но у нас еще есть время.
Я направился к двери. Уже взявшись за ручку, услышал ее неменяющийся голос:
– Не отворяй дверь, в коридоре полно тяжелых снов.
– Почему ты так думаешь?
– Убедившись, что сплю на левом боку, на сердце, я только что вернулась оттуда.
Я немного приоткрыл дверь. Отодвинув створку, ощутил в легком прохладном ветерке запах пробуждающейся земли, полевой росы. Она вновь произнесла свои слова. Еще чуточку приоткрыв дверь, я повернулся и произнес:
– Мне кажется, тут нет коридора. Я чувствую запах росы в открытом поле.
Она ответила:
– Я лучше тебя это знаю. Тут, за дверью, спит женщина, видящая во сне поле. – Она скрестила руки над огнем: – Женщина, всю жизнь мечтавшая жить в деревне, в своем доме, которой никак не удается вырваться из города.
Я вспомнил, что в одном из давних забытых снов видел эту женщину, но знал – дверь была приоткрыта, – через тридцать минут уже наступит время завтрака. Я сказал:
– По крайней мере, чтобы проснуться, я должен уйти.
Снаружи зашумел ветер, но сразу стихло, и я услышал дыхание тревожно спящего человека. Ветер замер. И уже не пахло полем.
– Я узнаю тебя утром, когда увижу на улице женщину, которая пишет на стенах: «Глаза голубой собаки».
С улыбкой, уходящей в неизведанное и непостижимое, она проговорила:
– Нет, ты ничего не вспомнишь за весь день. – И вновь вытянула свои длинные руки над огнем, лицо ее было подернуто неизбывной печалью. – Ты единственный, проснувшись, ничего не помнишь из того, что было во сне.
Женщина, которая приходила ровно в шесть
Дверь открылась, скрипя. В этот час ресторан Хосе был пуст. Било шесть, а Хосе знал: постоянные посетители начинают собираться не раньше половины седьмого. Каждый клиент ресторана был неизменно верен себе; и вот с последним, шестым, ударом вошла женщина и, как всегда, молча подошла к высокому вращающемуся табурету. Во рту она держала незажженную сигарету.
– Привет, королева, – сказал Хосе, глядя, как она усаживается.
Он направился к другому краю стойки, на ходу протирая сухой тряпкой ее стеклянную поверхность. Хосе делал так каждый раз, когда кто-нибудь входил. Даже при виде этой женщины, с которой был дружен, он – рыжий краснощекий толстяк – всегда разыгрывал роль усердного хозяина.
– Что ты хочешь сегодня? – спросил Хосе.
– Перво-наперво я хочу, чтобы ты был настоящим кабальеро.
Она сидела на самом крайнем в ряду табурете и, облокотившись о стойку, покусывала сигарету. Заговорив, она выпятила чуть-чуть губы, чтобы Хосе обратил внимание на сигарету.
– Я не заметил, – пробормотал он.
– Ты вообще ничего не замечаешь, – сказала женщина.
Хосе положил тряпку, шагнул к темным, пахнущим смолой и старой древесиной шкафам и достал оттуда спички. Она наклонилась, чтобы прикурить от огонька, спрятанного в грубых волосатых руках. Он увидел ее густые волосы, обильно смазанные дешевым жирным лосьоном. Увидел чуть опавшую грудь в вырезе платья, когда женщина выпрямилась с зажженной сигаретой.
– Ты сегодня красивая, королева, – сказал Хосе.
– Брось свои глупости, – сказала женщина. – Этим я с тобой расплачиваться не стану, не надейся.
– Да я совсем о другом, королева, – сказал Хосе. – Не иначе, ты съела что-нибудь не то за обедом.
Женщина затянулась крепким дымом, скрестила руки, все так же облокотившись о стойку, и стала глядеть на улицу сквозь широкое стекло ресторана. На лице ее была тоска. Привычная и ожесточенная тоска.
– Я тебе сделаю отличный бифштекс.
– Мне пока нечем платить.
– Тебе уже три месяца нечем платить, а я все равно готовлю для тебя самое вкусное, – сказал Хосе.
– Сегодня все иначе, – мрачно сказала женщина, не отрывая глаз от улицы.
– Каждый день одно и то же, – сказал Хосе. – Каждый день часы бьют шесть, ты входишь, говоришь, что голодна как волк, ну а я готовлю тебе что-нибудь вкусное. Разве что сегодня ты не говоришь, что голодна как волк, а что, мол, все иначе.
– Так оно и есть, – сказала женщина. Она посмотрела на Хосе, который что-то искал в холодильнике, и почти тут же перевела взгляд на часы, стоящие на шкафу. Было три минуты седьмого. – Сегодня все иначе. – Она выпустила дым и сказала взволнованно и резко: – Сегодня я пришла не в шесть, поэтому все иначе, Хосе.
Он посмотрел на часы.
– Да пусть мне отрубят руку, если эти часы отстают хоть на минуту, – сказал он.
– Не в этом дело, Хосе. А в том, что я пришла не в шесть, – сказала женщина. – Я пришла без четверти шесть.
– Пробило шесть, моя королева, ты вошла, когда пробило шесть, – сказал Хосе.
– Я здесь уже четверть часа, – сказала женщина.
Хосе подошел к ней. Приблизил огромное багровое лицо и потер свое веко указательным пальцем:
– Ну-ка дыхни!
Женщина откинулась назад. Она была серьезная, чем-то удрученная, поникшая. Но ее красил легкий налет печали и усталости.
– Брось эти глупости, Хосе. Ты сам знаешь, что я не пью уже полгода.
– Расскажи кому-нибудь другому, – сказал он, – только не мне. Готов поклясться, что вы вдвоем выпили целый литр.
– Всего два глотка с моим приятелем, – сказала женщина.
– А-а! Тогда все ясно, – протянул Хосе.
– Ничего тебе не ясно, – возразила женщина. – Я здесь уже четверть часа.
Хосе пожал плечами.
– Ну пожалуйста. Четверть так четверть, если тебе хочется, – сказал он. – В конце концов, какая разница – десятью минутами раньше, десятью минутами позже.
– Большая разница, Хосе, – сказала женщина и, вытянув руки на стеклянной стойке, с безразличным, отсутствующим видом добавила: – Дело не в том, что мне так нужно, а в том, что я уже четверть часа здесь. – Она снова посмотрела на стрелки: – Да нет, уже двадцать минут.
– Пусть так. Я бы подарил тебе весь день и ночь в придачу, лишь бы ты была довольна. – Все это время Хосе что-то делал за стойкой, что-то переставлял с места на место. Играл свою привычную роль. – Лишь бы ты была довольна, – повторил он. Вдруг резко остановился и повернулся к женщине: – Ты знаешь, я тебя очень люблю.
Женщина холодно посмотрела на него:
– Да ну! Какое открытие, Хосе. Думаешь, я пошла бы с тобой хоть за миллион песо?
– Да я не об этом, королева, – отмахнулся Хосе. – Ручаюсь, за обедом ты съела что-то несвежее.
– Вся штука в том… – сказала женщина, и голос ее немного смягчился, – вся штука в том, что ни одна женщина не выдержит такого груза даже за миллион песо.
Хосе вспыхнул, повернулся к ней спиной и стал смахивать пыль с бутылок. Он продолжал говорить, не глядя в ее сторону:
– Ты сегодня злая, королева, тебе лучше всего съесть бифштекс и отоспаться.
– Я не хочу есть, – сказала женщина. Она снова смотрела на улицу, разглядывая в сумеречном свете города редких прохожих.
На несколько минут в ресторане установилась почти полная тишина. Лишь Хосе чем-то шуршал в шкафу. Внезапно женщина отвела глаза от улицы и заговорила совсем другим голосом – погасшим и мягким:
– Правда, ты меня любишь, Пепильо[1]?
– Правда, – не глядя на нее, кратко ответил Хосе.
– После всего, что я тебе наговорила… – сказала женщина.
– А что ты наговорила? – спросил Хосе все так же сдержанно и все так же не глядя на нее.
– А про миллион песо.
– Я уже забыл об этом, – сказал Хосе.
– Значит, ты меня любишь?
– Да, – сказал Хосе.
Потянулось молчание. Хосе по-прежнему что-то искал в шкафу, не оборачиваясь к женщине. Она выпустила изо рта дымок, легла грудью на стойку и настороженно, с сомнением покусывая губу, словно остерегаясь чего-то, спросила:
– Даже если я не стану спать с тобой?
Вот тут Хосе взглянул на нее:
– Мне этого не надо, потому что я тебя слишком люблю. – Он шагнул к ней. И остановился. Опираясь могучими руками о стойку и заглядывая женщине в самые глаза, сказал: – Я так люблю тебя, что мог бы убить каждого, с кем ты уходишь.
В первый момент она вроде бы растерялась. Потом посмотрела на него очень внимательно – во взгляде ее вместе с жалостью проступала насмешка. Потом задумалась в нерешительности. И вдруг разразилась смехом:
– Да ты ревнив, Хосе. Ну и ну, ты, оказывается, ревнив?!
Хосе снова покраснел, засмущался откровенно, даже беззастенчиво, как бывает у детей, когда разом открываются все их тайны.
– Ты сегодня какая-то бестолковая, королева, – сказал он, утирая пот тряпкой. И добавил: – Вот что с тобой сделала такая скотская жизнь.
