Токутоми Рока - Куросиво
Старый Хигаси сурово взглянул на младшего брата.
– Могу себе представить, сколько вокруг них льстецов…
Кокусю Аояги вскинул было глаза на брата, но тут взгляд его упал на висевшую в нише картину, на которой красовались два иероглифа. «Искусство гуманности». Подпись под картиной гласила «Отшельник седых туч» – таким псевдонимом граф Фудзисава подписывал свои стихи и образцы каллиграфического искусства.
– Ну, нельзя сказать, что их так уж много, но люди со связями действительно имеют возможность творить что им заблагорассудится. Вот, например, Сираи-сан из министерства внутренних дел – я, правда, с ним незнаком – его считают очень способным человеком, а ведь он творит настоящие безобразия… Недавно, например, устроил прием в своем загородном доме для самых высокопоставленных лиц… Когда все были уже изрядно под хмельком, он говорит графу: «Пройдемте со мной, я напою вас чаем, чтобы поскорей прошел хмель», и ведет его в отдаленный покой. Помещение совершенно изолированное от других комнат и устроено так, что его можно отделить фусума…[99] Граф, пошатываясь, входит в эту комнату, а там его уже приветствует женский голосок: «Добрый вечер, ваша милость!..» Только он успел спросить: «Ты откуда здесь взялась?», как дверь за ним со стуком закрывается. Вот как это все делается.
– А Одани, который подсунул содержанку этому Хата-сан?.. Ведь он тоже именно таким путем вошел в милость и теперь разбогател так, что просто ужас… Правда ведь? – вставила госпожа Аояги.
– Хата? Это который же? Из министерства двора?
– Ну да, он.
– И такой человек приближен к императору?! – старый Хигаси, до сих пор слушавший молча, внимательно посмотрел на брата, и голос его слегка дрожал, когда он произнес:
– Дзюро-сан, ты стал теперь выдающимся человеком. Поистине это великая честь и дар судьбы, что ты можешь в непосредственной близости взять за руку и выслушать пульс того, кто, казалось нам раньше, ослепит глаза смертного, даже если взглянуть на него через занавес… Но вот ты давеча сам мне рассказывал… Неужели ты можешь удовлетворяться тем, что пробуешь блюда, подаваемые на августейший стол, ежедневно заносишь в книгу количество августейшего кала да изготовляешь и подносишь пилюли при отсутствии всякой болезни? Мудрецы древности недаром говорили, что придворный врач – лекарь для всей страны. Что, если бы ты нашел подходящий момент, чтобы замолвить хоть несколько слов о делах государства, и помог бы таким образом отчизне?
Кокусю Аояги изумился.
– Да ведь должен же я знать свое место!.. – удивленно проговорил он.
– Знать свое место? Возможно, я не совсем разбираюсь во всем этом, но скажи – получать жалованье и выполнять только одни и те же раз навсегда определенные обязанности – это и означает «знать свое место?»
Кокусю Аояги не ответил. Госпожа Аояги пошевелила губами, как будто желая что-то сказать, но не успела – старый Хигаси продолжал:
– Ты гораздо умнее меня, и мне нечего поучать тебя… Да и не пристало мне, мужику, от которого пахнет навозом, разыгрывать перед тобой роль старшего брата-наставника. Но не зря говорится, что в хижине угольщика белая кошка быстро становится серой… Может быть, я проявляю непрошеную заботливость, но хочу все же сказать тебе – ты должен очень тщательно взвешивать каждое свое слово, слышишь?
Кокусю Аояги все так же молчал, непрерывно покусывая кончик сигары. Ему было всего десять лет, когда его отдали на воспитание в семью Аояги, – в ту пору у него была детская прическа, за поясом торчал маленький игрушечный деревянный кинжал, и он очень боялся своего старшего брата, носившего огромный меч длиной более трех сяку, умевшего читать страшные квадратные европейские буквы и облаченного в торжественную одежду «катагину».[100] Даже теперь, когда оба они уже стали взрослыми людьми и оба уже имели своих детей, этот детский страх сохранился в его душе, и он не решился бы возразить старшему брату, даже если бы хотел. Была еще и другая причина его сдержанности, и о ней он в тот же вечер поведал супруге, беседуя с ней перед отходом ко сну. Аояги считал, что примерный младший брат должен обладать достаточным великодушием, чтобы молча сносить неуместные наставления бедняги и неудачника старшего брата, пусть даже тот высказывается несколько неправильно или даже под влиянием некоторой зависти… Но госпожа Аояги решительно разошлась с мужем во мнениях и отвергла эти доводы. Что из того, что это старший брат? Ведь он же не превосходит младшего ни положением, ни умом, ни состоянием – ну, ровно ничем! Довольно они помучились в свое время с его Сусуму – так нет, этого еще, оказывается, мало; теперь он явился сам и причиняет им столько хлопот… А эта деревенщина, невестка! Ну, не дура ли? Не прислала даже ничего путного в подарок… Что же это получается? Если обращаться с ним тихо, вежливо, так он начинает чуть ли не грозить и мелет, что взбредет ему в голову. Право, это возмутительно… – госпожа Аояги давно уже испытывала сильнейшее раздражение при виде старого Хигаси.
– Вы встречались сегодня с графом Фудзисава? – спросила она старика.
– Да, виделся. Ну и что?
– Он, вероятно, назначит вас на какую-нибудь должность?
Старый Хигаси сурово и пристально взглянул своим единственным глазом на длинное, набеленное лицо госпожи Аояги.
– Меня? Не думаете ли вы, что я тоже стану лакеем при Фудзисава или мальчишкой на побегушках при Хияма?
Задетая его словами, она пыталась оправдаться; Аояги Кокусю поспешил загладить промах жены.
– Все это шутки… Ну, а серьезно – как обстоят дела?
– Да что тебе сказать… Ведь и с Фудзисава и с Хияма я виделся только мельком… Но знаешь, Дзюро-сан, слышал я однажды рассказ одного винокура. Когда в первый раз войдешь в винокурню, так думаешь, что заживо там сгоришь, до того там душно и жарко, зато когда постепенно привыкаешь, то, наоборот, чувствуешь себя превосходно и уже не хочешь выходить на улицу. Когда приедешь из глуши в столицу, как я, так попадаешь вот в такую же винокурню… Духота, вонь…
Кокусю Аояги засмеялся.
– Ты хочешь сказать, что я тоже один из тех, которым нравится подобная обстановка? Возможно, но не забывай одного: когда сам побудешь в такой винокурне, то начинаешь смотреть на вещи совсем другими глазами, нежели раньше, когда наблюдал только со стороны. Впрочем, я отнюдь не навязываю тебе никаких советов… Погости, поживи, хорошенько, без спешки, осмотрись, подумай и тогда уже принимай решение… Встретишься с людьми, поговоришь… Вот тогда и решай. И, главное, помни – ведь от твоего решения зависит также и будущее Сусуму…
Старый Хигаси ничего не ответил. В комнате стало светлее – взошла луна. Мраморные часы, стоявшие на полочке в нише, очень кстати пробили одиннадцать.
– Ты, наверное, устал? – госпожа Аояги взглянула на мужа.
– Да, заболтались мы… Ты ведь тоже устал с дороги… Ну, отдыхай… – Кокусю Аояги поднялся, потирая затекшую от сиденья ногу, и вдруг вспомнил: – Да, а ты показывался Ямасита?
Ямасита был знаменитый врач-окулист.
– Это насчет глаз-то? Похоже, что с глазами дело плохо. Ямасита сказал, что если припадок повторится, то крышка. А лечения, говорит, нет никакого…
– Ай-ай-ай! Вот это нехорошо!
– Подумать только! Неужели даже такая знаменитость не может помочь? – госпожа Аояги была весьма разобижена тем, что старый Хигаси обратился к Ямасита. В самом деле, имея родного брата – выдающегося врача и при этом врача придворного! – обращаться к кому-то постороннему!
– Поскольку, говорит, у вас один глаз сохранился, так это еще полбеды… – старый Хигаси рассмеялся.
– Все это, конечно, верно, но… Э-э… Один глаз легко устает… Завтра я еще раз сам посмотрю… Ну, а сейчас – спокойной ночи…
– Почивайте покойно… – поклонилась госпожа Аояги.
Супруги поднялись. Слышно было, как, спускаясь по лестнице, муж и жена подавили зевок.
Вошла горничная, постелила постель, заменила лампу ночником, предложила помочь снять повязку, но старик, казалось, не слышал вопроса, не заметил и своего машинального ответа: «Не надо, оставь». Сидя подле хибати, наполненного сигарным пеплом, старый Хигаси еще долго был погружен в размышления.
Глава IV
1
Особняк семейства Китагава на улице Фудзими в Асабу перешел к графской семье вместе с приданым, которое принесла дочь одного из сегунов Токугава, выйдя замуж за кого-то из предков Китагава. Конечно, пышностью постройки этот особняк уступал главной резиденции графской семьи на улице Хиракава в районе Кодзи-мати, а изяществом и утонченностью пропорций не шел ни в какое сравнение с виллой на острове Мукодзима (род графа Китагава принадлежал к двум-трем наиболее состоятельным семьям среди титулованной аристократии и владел множеством поместий), но зато к особняку прилегала обширная территория. Главным же его украшением был сад.