Чарльз Диккенс - Рассказы
— Сию минуту едем, сэр, — последовал ответ; и в самом деле, колымага прокатила сотни две ярдов, но потом опять остановилась. Минс отдал себя на волю судьбы и, сгорбившись, забился в угол кареты, притиснутый маленьким ребенком, его мамашей, зонтиком и шляпной картонкой.
Ребенок оказался весьма приветливым и ласковым; милый крошка принял Минса за своего отца и с веселым визгом уцепился за него ручонками.
— Сиди смирно, миленький, — сказала мамаша, стараясь умерить резвость малютки, который от восторженного нетерпения брыкал пухлыми ножками и выделывал ими замысловатые кренделя. — Сиди смирненько, это не папа.
«Слава богу, нет!» — подумал Минс и впервые за все утро искорка радости, как метеор, озарила царивший в его душе мрак.
Живость нрава приятно сочеталась в этом младенце с общительностью. Узнав, что Минс — не его папаша, он пытался привлечь внимание этого почтенного джентльмена, возя грязными башмачками по его светло-коричневым панталонам, тыча ему в грудь маминым зонтиком и награждая другими ребячьими ласками в том же роде, чтобы скрасить томительный путь; словом, резвый малютка веселился от души.
Выйдя у «Лебедя», наш незадачливый джентльмен к ужасу своему обнаружил, что часы показывают четверть шестого. Белый дом, конюшни, «Берегись — злая собака» — все вехи он миновал с быстротой, свойственной человеку определенного возраста, опаздывающему к обеду. Через несколько минут мистер Минс очутился перед желтым кирпичным домиком с зеленой дверью, медным молотком и дощечкой, с зелеными наличниками и таким же забором, с «садиком» перед окнами, представлявшим собою небольшой, усыпанный гравием клочок земли с одной круглой и двумя треугольными клумбами, где росла елка, два-три десятка луковичных растений и несметное множество ноготков. О вкусах мистера и миссис Бадден свидетельствовали также два амура, восседавшие по обе стороны двери на куче гипсовых камней и розовых раковин. Минс постучал; дверь отворил коренастый малый в бурого цвета ливрее, нитяных чулках и полусапожках. Повесив шляпу гостя на один из дюжины медных крючков, которые украшали прихожую, пышно именуемую «вестибюлем», он ввел его в «парадную» гостиную, из окон которой открывался обширный вид на задворки соседних усадеб. Последовали обычные церемонии — представления и так далее, после чего мистер Минс уселся в кресло, немало смятенный тем, что явился позже всех, и стал предметом особого внимания десятка гостей, сидевших в маленькой гостиной и не знавших, как убить время до той минуты, когда позовут к столу.
— Итак, Брогсон, — обратился Бадден к пожилому гостю в черном фраке, серых штанах до колен и длинных гетрах, который, делая вид, будто рассматривает картинки в альманахе, поверх страниц бросал любопытные взгляды на Минса. — Итак, Брогсон, что же намерены делать министры? Подать в отставку или как?
— Э-Э… гм… я ведь человек маленький, откуда мне знать? Вот ваш кузен по своему положению должен быть в курсе всех дел.
Мистер Минс заверил его, что хотя и служит в Сомерсет-Хаусе, но все же не располагает официальными сведениями о намерениях министров его величества. Однако его слова были встречены с явным недоверием, и так как больше никто не отважился строить догадки по этому поводу, то наступила длинная пауза; гости покашливали и сморкались и с преувеличенной живостью вскочили с мест при появлении миссис Бадден.
После взаимных приветствий было объявлено, что кушать подано, и гости двинулись вниз по лестнице, — мистер Минс довел миссис Бадден до двери гостиной, но был вынужден ограничить свою галантность только этим, ибо лестница оказалась слишком узкой. Обед прошел так, как обычно проходят подобные обеды. Время от времени говор и стук ножей и вилок покрывал зычный голос Баддена, убеждавшего кого-нибудь из гостей выпить еще и объяснявшего, как он рад его видеть, а между миссис Бадден и слугами во время перемены блюд происходили немые сцены, причем лицо хозяйки, как барометр, отражало все состояния, от «бури» до «ясно».
Когда на столе появились десерт и вино, слуга, повинуясь многозначительному взгляду миссис Бадден, ввел в столовую Александера — белобрысого мальчугана, облаченного в небесно-голубой костюмчик с серебряными пуговицами совершенно под цвет волос. — Мать рассыпалась в похвалах по его адресу, отец прочел ему краткое наставление насчет того, как следует себя вести, после чего он был представлен своему крестному.
— Ну-с, мой юный друг, ты хороший мальчик, не так ли? — обратился к нему мистер Минс, чувствуя себя, как синица, попавшая в тенета.
— Да.
— А сколько тебе лет?
— В среду исполнится восемь. А вам сколько?
— Александер! — перебила мать. — Как ты смеешь задавать такие вопросы мистеру Минсу!
— А почему ему можно спрашивать, а мне нельзя? — возразил бойкий ребенок, и мистер Минс тут же решил про себя, что не оставит ему в наследство ни единого шиллинга. Как только стихло веселье, вызванное ответом юного Александера, какой-то щуплый, ухмыляющийся джентльмен с рыжими бакенбардами, который сидел в конце стола и в течение всего обеда тщетно пытался рассказать кому-нибудь парочку анекдотов о Шеридане, обратился к мальчику весьма покровительственным тоном:
— Алек, какая часть речи «быть»?
— Глагол.
— Умница, — с материнской гордостью произнесла миссис Бадден. — Ну, а что такое глагол?
— Глагол — это часть речи, обозначающая состояние, действие или ощущение, например, я семь, я управляю, я управляем. Дай мне яблоко, мама.
— Я дам тебе яблоко, — сказал джентльмен с рыжими бакенбардами, по всей видимости друг дома (иначе говоря, миссис Бадден постоянно приглашала его, независимо от того, нравилось это мистеру Баддену или нет), — если ты скажешь, что означает слово «быть».
— Бык? — сказал чудо-ребенок после некоторого колебания. — Это животное с рогами.
— Нет, милый, — нахмурилась миссис Бадден. — «Бык» — «к» на конце — существительное.
— Существительное, как видно, для него существеннее, — ухмыльнулся рыжий джентльмен, усмотрев в этом отличный повод для каламбура. — Он еще не знает, что самое существенное — это существовать. Хе-хе-хе!
— Господа! — громовым голосом, с весьма значительным видом произнес Бадден, сидевший на другом конце стола. — Будьте настолько любезны, наполните ваши стаканы. Я хочу предложить тост.
— Внимание! Внимание! — крикнул рыжий джентльмен, передавая гостям графины.
Когда они обошли стол, Бадден продолжал: — Господа, среди нас присутствует одно лицо…
— Внимание! — перебил его джентльмен с рыжими бакенбардами.
— Ради бога помолчите, Джонс, — взмолился хозяин. — Так вот, среди нас присутствует одно лицо, — продолжал он, — обществом которого мы все наслаждаемся и… и… беседа с этим лицом, несомненно, доставила всем присутствующим величайшее удовольствие.
«Слава богу, это он не обо мне», — подумал Минс, вспомнив, что по свойственной ему застенчивости и замкнутости он за все время своего пребывания в этом доме не произнес и десяти слов.
— Господа, сам я человек весьма незначительный, и, быть может, мне следует просить прощения за то, что я предлагаю вышеупомянутому лицу свою дружбу и любовь, то есть те чувства, которые побуждают меня встать и провозгласить тост за здоровье этого лица — лица, которое несомненно… то есть лица, чьи высокие достоинства внушают любовь тем, кто его знает… а кто не имеет удовольствия его знать, те не могут не испытывать к нему уважения.
— Правильно! — раздались поощряющие и одобрительные возгласы.
— Господа, — продолжал Бадден, — мой кузен — это человек, который… который приходится мне родственником…
— Внимание! Внимание!
Минс издал довольно внятный стон.
— …которого я счастлив видеть у себя и который, не придя сюда, лишил бы нас великого удовольствия его видеть. (Громкие крики одобрения.) Господа, я чувствую, что начинаю злоупотреблять вашим вниманием. Чувствуя… э… э… с чувством… э… э…
— Отрады, — подсказал друг дома.
— …отрады, я предлагаю выпить за здоровье мистера Минса.
— Встать, господа! — крикнул неутомимый человечек с бакенбардами, — и почествуем мистера Минса! Прошу повторять за мной. Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Гип-гип-ура-а!
Все глаза были устремлены на виновника торжества. который, пытаясь скрыть смущение, сделал большой глоток портвейна и чуть-чуть не захлебнулся. После паузы, такой длинной, насколько позволяли приличия, он встал, но, как иногда пишут в газетах, «мы, к сожалению, лишены возможности передать хотя бы суть выступления достопочтенного джентльмена». Изредка можно было разобрать слова «в этом обществе»… «честь»… «пользуюсь случаем»… и «великое счастье» — они то и дело повторялись, а лицо оратора выражало крайнюю растерянность и смущение, и это убедило гостей, что он произнес отличную речь; поэтому, когда он опустился на место, все закричали «браво» и шумно захлопали в ладоши. Джонс, давно уже ожидавший, когда придет его час, вскочил со стула.
