Эрнест Хемингуэй - За рекой, в тени деревьев
– Большое спасибо, Арнальдо, – сказал полковник. Тот разговаривал по телефону и только кивнул, блеснув в улыбке стеклянным глазом.
"Жаль, что ему пришлось вставить стеклянный глаз, – думал полковник. – Жаль, – подумал он, – что я люблю только тех, кто воевал или был искалечен.
Среди остальных тоже есть славные люди, я к ним отношусь хорошо и даже с симпатией; однако настоящую нежность я питаю только к тем, кто был там и понес кару, которая постигает всех, пробывших там достаточно долго.
Ну да, любой калека может меня обдурить, – думал он, допивая джин, который ему не хотелось пить. – Любой сукин сын, если только ему как следует попало, – а кому же не попадет из тех, кто там долго пробыл? Вот таких я люблю.
Да, – согласилась другая, лучшая сторона его натуры. – Таких ты любишь. – А зачем мне это надо? – думал полковник. – Зачем мне кого-то любить? Лучше бы поразвлечься напоследок. Но и поразвлечься, – говорила лучшая сторона его натуры, – ты не сможешь, не любя.
Ладно, ладно, вот я и люблю, как последний сукин сын", – сказал себе полковник, правда, не вслух.
А вслух он сказал:
– Ну как, дозвонились, Арнальдо?
– Чиприани еще не пришел, – сказал слуга. – Его ждут с минуты на минуту, а я не кладу трубку на случай, если он сейчас появится.
– Дорогое удовольствие, – сказал полковник. – Ну-ка, доложите, кто там есть, и не будем терять время попусту. Я хочу знать точно, кто там сейчас есть.
Арнальдо что-то вполголоса произнес в трубку.
Потом он прикрыл трубку рукой:
– Я разговариваю с Этторе. Он говорит, что барона Альварито еще нет. Граф Андреа там, он довольно пьян, но, как говорит Этторе, не так пьян, чтобы вы не могли с ним повеселиться. Там все дамы, которые обычно бывают после обеда, ваша знакомая греческая княжна и несколько человек, с которыми вы не знакомы. И разная шушера из американского консульства – они сидят там с полудня.
– Пусть позвонит, когда эта шушера уберется, – я тогда приду.
Арнальдо сказал что-то в трубку, а потом повернулся к полковнику, который смотрел в окно на купол Доганы.
– Этторе говорит, что он бы их выпроводил, но боится, не рассердится ли Чиприани.
– Скажите, чтобы он их не трогал. Раз им сегодня после обеда не нужно работать, почему бы им не напиться, как всяким порядочным людям? Но я не хочу их видеть.
– Этторе говорит, что он позвонит. Он просит передать, что, по его мнению, они сами сдадут позиции.
– Поблагодарите его, – сказал полковник.
Он смотрел, как гондола с трудом движется по каналу против ветра, и думал, что если уж американцы пьют, их с места не сдвинешь. «Я ведь понимаю, им здесь скучно. Да, здесь, в этом городе. Им тут очень тоскливо. Здесь холодно, платят им маловато, а топливо стоит дорого. Жены их молодцы, они мужественно делают вид, будто живут не в Венеции, а у себя в Киокаке, штат Айова, а дети уже болтают по-итальянски, как маленькие венецианцы. Но сегодня, Джек, мне не хочется разглядывать любительские снимки. Сегодня мы обойдемся без любительских снимков, без полупьяных откровений, назойливых уговоров выпить и скучных неурядиц консульского быта».
– Нет, Арнальдо, мне сегодня что-то не хочется ни второго, ни третьего, ни четвертого вице-консулов.
– В консульстве есть очень милые люди.
– Да, – сказал полковник. – В девятьсот восемнадцатом тут был чертовски симпатичный консул. Его все любили. Сейчас вспомню, как его фамилия.
– Вы любите уходить далеко в прошлое, полковник.
– Так дьявольски далеко, что меня это даже не веселит.
– Неужели вы помните все, что было когда-то?
– Все, – сказал полковник. – Его фамилия была Керрол.
– Я о нем слышал.
– Вас тогда еще и на свете не было.
– Неужели вы думаете, что надо вовремя родиться, чтобы знать все, что тут происходит?
– Да, вы правы. Неужели все тут знают всё, что происходит в городе?
– Не все. Но почти все, – сказал слуга. – В конце концов, простыни есть простыни, кто-то должен их менять, кто-то должен их стирать. Я не говорю, конечно, о постельном белье в таком отеле, как наш.
– Мне случалось совсем неплохо обходиться и без постельного белья.
– Еще бы! Но гондольеры, хоть они и самые компанейские люди и самые, на мой взгляд, у нас порядочные, любят поболтать.
– Я думаю!
– Потом священники. Они хоть никогда и не нарушают тайны исповеди, но тоже любят почесать языки.
– Еще бы!
– А их домоправительницы – посплетничать друг с другом.
– Это их право.
– Теперь – официанты. Люди разговаривают за столиком так, словно официант – глухонемой. У официанта есть правило никогда не подслушивать беседы клиентов. Но уши-то ведь себе не заткнешь! У нас, между собой, тоже идут разговоры, – конечно, не в таком отеле, как этот… И так далее.
– Да, теперь понятно.
– Я не говорю уже о парикмахерах!
– Какие новости на Риальто?
– Вам расскажут у «Гарри» всё, кроме того, в чем замешаны вы сами.
– А я в чем-нибудь замешан?
– Все обо всем знают.
– Ну что ж, меня это только украшает.
– Кое-кто не понимает той истории в Торчелло.
– Да будь я проклят, если я и сам что-нибудь понимаю!
– А сколько вам лет, полковник, простите за нескромность?
– Пятьдесят да еще один. Почему вы об этом не спросили портье? Я всегда заполняю листок для квестуры[23].
– Я хотел это услышать от вас самих и поздравить.
– О чем это вы? Не понимаю.
– Разрешите вас все-таки поздравить.
– Не могу, раз не знаю с чем.
– Вас очень любят у нас в городе.
– Спасибо. Вот это мне приятно слышать! В эту минуту зазвонил телефон.
– Я возьму трубку, – сказал полковник и услышал голос Этторе:
– Кто говорит?
– Полковник Кантуэлл.
– Позиция сдана, полковник.
– Куда они пошли?
– В сторону Пьяццы.
– Хорошо. Я сейчас буду.
– Приготовить вам столик?
– В углу, – сказал полковник и положил трубку. – Я пошел к «Гарри».
– Счастливой охоты.
– Охотиться я буду на уток послезавтра поутру в botte[24] на болотах.
– Ну и холодно же там будет!
– Наверно, – сказал полковник, надел плащ и поглядел на себя в большое зеркало, надвигая фуражку. – Ну и уродина! – сказал он в зеркало. – Вы когда-нибудь видели более уродливое лицо?
– Да, – сказал Арнальдо. – Мое, каждое утро, когда бреюсь.
– Нам обоим лучше бриться в темноте, – сказал полковник и вышел.
ГЛАВА 9
Когда полковник Кантуэлл шагнул за порог гостиницы «Гриттипалас», солнце уже заходило. На той стороне площади еще было солнечно, но там дул холодный ветер, и гондольеры предпочли укрыться под стенами «Гритти», пожертвовав остатками дневного тепла.
Отметив это про себя, полковник пошел направо по площади до угла мощеной улицы, сворачивавшей тоже вправо. Там он задержался и поглядел на церковь Санта-Мария-дель-Джильо.
"Какое красивое, компактное здание, а в то же время так и кажется, что оно вот-вот оторвется от земли. Никогда не думал, что маленькая церковь может быть похожа на «Р-47»[25]. Надо выяснить, когда она была построена и кто ее строил. Ах, черт, жаль, что я не могу всю жизнь бродить по этому городу. Всю жизнь? – подумал он. – Вот умора! Умереть можно от смеха. Подавиться от смеха. Ладно, брось, – сказал он себе. – На похоронной кляче далеко не уедешь.
К тому же, – думал он, разглядывая витрины, мимо которых шел (charcuterie[26] с сырами пармезан, окороками из Сан-Даниеле, колбасками alia cacciatore[27], бутылками хорошего шотландского виски и настоящего джина «Гордон»; лавок ножевых изделий; антиквара со старинной мебелью, старинными гравюрами и картами; второсортного ресторана, пышно разукрашенного под первосортный), а потом, приближаясь к первому мостику через один из боковых каналов, где ему надо было подняться по ступенькам, – я не так уж плохо себя чувствую. Вот только этот шум в ушах. Помню, когда он у меня появился, я думал, что в лесу гудят цикады; мне тогда не хотелось спрашивать молодого Лаури, но я все-таки спросил. Он ответил: «Нет, генерал, я не слышу ни кузнечиков, ни цикад. Ночь совсем тихая, и слышно только то, что слышно всегда».
Потом, поднимаясь по ступенькам, он почувствовал боль, а спускаясь с моста, увидел двух красивых девушек. Они были хороши собой и одеты бедно, но с природным шиком; они с жаром о чем-то болтали, а ветер трепал их волосы, когда они взбегали по лестнице на длинных, стройных, как у всех венецианок, ногах. Полковник подумал, что ему, пожалуй, не стоит глазеть на витрины, – ему ведь надо взобраться еще на один мост, пройти еще две площади, свернуть направо, а потом идти все прямо, пока он наконец не дойдет до «Гарри».
Он так и поступил, с трудом преодолев боль, двигаясь обычным размашистым шагом и только изредка поглядывая на прохожих. «В этом воздухе много кислорода», – думал он, подставляя лицо ветру и глубоко вдыхая.
