Джон Пристли - Улица Ангела
— Можно? — спросила из-за двери мисс Морисон. — Здравствуйте, Мэтфилд! Что это вы делали, скажите на милость? Наверное, что-нибудь отчаянное, судя по выражению вашего лица!
— Здравствуйте, Морисон. Я просто выбросила кое-что, — ответила мисс Мэтфилд, закрывая окно. Где-то на улице валялось сейчас обручальное кольцо, дешевая подделка.
Мисс Морисон вошла, умудряясь даже шаркать ночными туфлями как-то изящно — ибо она при любых обстоятельствах умела сохранять присущее ей хрупкое изящество, — и уселась на кровать, привалившись спиной к стене.
— Да, кстати, почему вы дома? Ведь вы собирались уехать за город до понедельника?
— Собиралась, — коротко ответила мисс Мэтфилд, вешая в шкаф какое-то платье, — да потом раздумала.
— Ага, — только и сказала мисс Морисон. Одним из ее достоинств было то, что (как с недавних пор заметила мисс Мэтфилд) она не задавала вопросов, когда они были явно неуместны, и не делала попыток совать нос в чужие дела. Большинство девушек в Бэрпенфилде не признавали за приятельницами права иметь от них тайны, если отношения были настолько близкие, что они навещали друг друга.
— Я хотела сегодня вечером пойти куда-нибудь, — продолжала мисс Морисон со своей обычной томностью, — но лень одолела. И нездоровится. Я, кажется, никогда еще не чувствовала себя так отвратительно, как сегодня, — вот разве когда болела гриппом или чем-то в этом роде. Надо бы сходить к врачу, но мне это не по карману, да и, кроме того, не нравится мне, что мы, женщины, вечно бегаем по докторам и молимся на них. Только что Кэднем, захлебываясь от восторга, рассказывала мне о каком-то враче, у которого она была: «Дорогая, ему не меньше пятидесяти, он женат и очень основательно женат, но совершенно очаровательный мужчина». Она прямо-таки бредит своим доктором! Мне противны эти бабы, которые обожают врачей и дантистов! Я не желаю быть на них похожей. А вы? Они еще, чего доброго, начнут обожать священников, потом «милых, чудесных собачек» — фу, гадость!.. Однако я совсем расклеилась. Виноваты отчасти идиотские выходки моей почтенной хозяйки (глупее ее нет женщины в мире, она с каждым днем глупее), а отчасти и погода. Вы согласны со мной, что это самое гадкое время года? Так долго придется ждать чего-нибудь интересного! Чертовски скучное время! Ничуть не удивляюсь, что вся публика, которая пишет в иллюстрированных журналах — леди Чегуорт, полковник Маш, Друг, — уезжают на это время за границу и болтаются на Ривьере, или Мадере, или где-то там еще. Хорошо делают. Счастливцы! Хотя, конечно, это несправедливо, что одни и те же люди каждый год уезжают туда, где хорошо, а другие, вот как мы, например, всегда сидят в Лондоне и осаждают автобусы в дождливые вечера. Следовало бы хоть иногда меняться: в этом году ваша очередь, в будущем — наша.
— Да, это верно, — отозвалась мисс Мэтфилд довольно безучастно. Она все еще возилась с платьями. — Я считаю, что это черт знает какая несправедливость. Я, кажется, становлюсь большевичкой.
— Я часто думала о том, как стать чем-нибудь, — сказала мисс Морисон задумчиво. — У вас есть сигареты, Мэтфилд?
— Есть где-то на камине. Достаньте их, пожалуйста. Я тоже хочу курить.
Отыскав сигареты, мисс Морисон подала одну мисс Мэтфилд и при этом бросила на нее любопытный взгляд.
— Вчера я смотрела пьесу Чехова. Говорила я вам о ней или нет? Дорогая, не ходите! Я плакала в три ручья, честное слово. Ну, поверители, точь-в-точь наш Бэрпенфилд, — все как на ладони! Ужас! Я вчера возвращалась домой и думала: «Я этого не вынесу. Не вынесу».
— По-моему, это глупости, Морисон, — заметила мисс Мэтфилд, садясь в единственное кресло.
— Что глупости?
— Да все — и то, что вы «не вынесете» и что наш клуб точь-в-точь пьеса Чехова. Ничего нет похожего.
— Откуда вы знаете, моя милая? Вы же не видели пьесы!
— Я ее читала.
— По-моему, прочесть и увидеть на сцене — это не одно и то же… Правда, в этой пьесе на первый взгляд все как будто другое, но, честное слово, у нас та же самая… как это… атмосфера.
— А я вам говорю, что ничего нет похожего, — возразила мисс Мэтфилд серьезно. — И право же, не следует говорить так о клубе. Это смешное и нелепое преувеличение. Когда вы говорите такие вещи, Морисон, вы меня возмущаете…
— С каких это пор, милая моя?
— Я решила, что просто бессмысленно жаловаться постоянно на жизнь, которую мы здесь ведем. От этого она кажется во сто раз хуже. На самом деле она вовсе не так плоха. А если плоха, так мы сами виноваты. Да, сами виноваты.
— Милочка, не может быть, чтобы вы всерьез так думали!
— Да, я так думаю.
Сказав это, мисс Мэтфилд отложила папиросу, с минуту смотрела в пол и вдруг расплакалась, совершенно неожиданно и без всякой видимой причины.
— Простите! — воскликнула она минут через пять, когда успокоилась. — Не думайте, что я сошла с ума, хотя я веду себя как сумасшедшая. Это, наверное, оттого, что я тоже премерзко себя чувствую — нервы очень развинтились, знаете ли…
— Голубушка моя, — подхватила мисс Морисон, которая во время всей этой сцены держала себя весьма тактично, — я понимаю… Если бы я не наревелась вчера в театре, не знаю, что со мной было бы сегодня.
— Слушайте, — мисс Мэтфилд вскочила и улыбнулась сквозь слезы, — я сегодня приняла одно решение. Да, это серьезно. Слушайте. Я решила работать изо всех сил и добиться хорошего положения и большого заработка…
— Неужели вы хотите бросить свою контору?
— Боже упаси! Тогда из моего плана ничего бы не вышло. Нет, я хочу им объявить, что нет такой работы, в конторе и вне конторы, которую я не могла бы выполнять, если меня к ней допустят. Я намерена всерьез заняться делом, а не только служить за деньги. Как раз теперь подходящий момент, потому что у нас много работы и людей не хватает, и тот, кто, собственно, продавал всю фанеру, только что от нас… уехал…
— Это не тот ли, о котором вы мне рассказывали, занятный такой?
— Он самый, — поспешно продолжала мисс Мэтфилд. — Он уехал, и, значит, у нас будет уйма работы, и придется брать новых служащих. Ну вот, я завтра утром пойду на улицу Ангела… собственно, я не обязана идти, потому что мне дали отпуск на завтра, я ведь думала, что уеду до понедельника…
— Постойте, постойте! Вы говорите, что вас отпустили на завтра и все-таки пойдете в контору? Вы не шутите? Милочка, ведь это же чистейшее идиотство!
— Да, пойду. И скажу мистеру Дэрсингему, что я могу делать все не хуже любого мужчины, что я даже готова обходить самые подозрительные углы Ист-Энда и продавать фанеру в мебельные мастерские. Пусть он меня испытает. Я надеюсь, что он согласится, в особенности сейчас, когда дела так хороши, что рук не хватает. Он может на мое место принять другую машинистку, а мне поручить настоящую работу. И тогда я потребую прибавки. И очень скоро я займу ответственный пост, и у меня будет интересное дело, приличное жалованье и все такое…
— Бред!.. Впрочем, я думаю, вы не ударили бы в грязь лицом, если бы они дали вам случай показать себя.
— Им придется это сделать. И я уверена, что не осрамлюсь.
В течение целого часа она постоянно возвращалась к этой теме, а когда мисс Морисон ушла, продолжала думать о своем решении и рисовала себе, как «Твигг и Дэрсингем» все больше и больше процветают, а она, как подлинная участница в деле, все богатеет. Она приезжает на улицу Ангела в собственном маленьком автомобиле. Вот она выходит из него, спокойная, выдержанная, деловая женщина, одетая несколько строго, все еще красивая. Раньше чем уснуть, она успела обставить себе не только маленькую квартирку в городе, но и загородный коттедж, в котором будет проводить свободные дни, — предмет восхищения ее матери и других гостей. «Лилиан, вы настоящий баловень судьбы!» — восклицают они. Но она говорит им, что все это — плоды тяжкого труда. Такова была последняя из ее дневных радужных грез. А на смену им пришли совсем иные, ночные грезы, непрошеные сны, смутные, тревожные, как сны ребенка, увезенного в незнакомые, чужие места.
3
В верхнем этаже дома № 34 на Баркфилд-Гарденс, в гостиной Пирсонов, мисс Дэрсингем, мисс Верэвер и супруги Пирсон играли в бридж. Мистер Дэрсингем тоже должен был прийти, но сообщил по телефону, что его задержали в конторе неотложные дела, так что мисс Верэвер (которая всегда в начале зимы уезжала за границу, но в этом году осталась в Лондоне из-за каких-то недоразумений со своим поверенным) заняла его место. Она всегда была готова занять чье угодно место за обеденным или карточным столом, но не выказывала при этом ни малейших признаков удовольствия.
Карточный стол стоял посреди гостиной, и, несмотря на то что комната была большая, больше всех комнат в квартире Дэрсингемов, стол и четыре игрока едва в ней умещались. Объяснялось это тем, что у Пирсонов было очень много вещей. Они вначале обставили гостиную хорошей, солидной мебелью времен королевы Виктории, потом сюда ворвался ослепительный Восток — трофеи из Сингапура. Если бы все княжества Малайской федерации были разорены землетрясением и наводнением, их можно было бы восстановить за счет обстановки одной этой комнаты, которая могла посрамить любую выставку. В гостиной Пирсонов все люди казались неуместными, и больше всех — сами хозяева.
