Пэлем Вудхауз - Том 2. Лорд Тилбури и другие
Но тут Адриана осенило: эти богачи вечно поднимают шум из-за мелких расходов. Ему припомнилось, как княгиня устроила дотошный допрос, почему берут лишних два шиллинга, да так разошлась, что чуть не разнесла вдребезги модный ночной клуб.
— В Лондоне, наверное, жарко, — заметил он. — А где ты поела?
— В «Савое».
— А я, — скривился Адриан, — в «Гусаке и Гусыне». Бр-р!
— Что, не очень вкусно?
— Просто пакость. Ты там бывала?
— Нет.
— Яичница с ветчиной. Интересно, как это они добиваются, чтобы ветчина стала черно-багровой? — Адриан мрачно окунулся в воспоминания. — Понять не могу!
В душе Джин ворохнулось слабое разочарование. Не такой встречи ждала она долгие дни, считая минуты. Теперь, когда свидание состоялось, все шло как-то не так. Беседа после долгой разлуки представлялась ей сплошной лирикой, но пока она не заметила ни одной лирической нотки. Словом, она храбро боролась с предательским чувством, которое именуется разочарованием.
— Ах, важно ли это! Ты здесь, и слава Богу. Прыгай ко мне!
— Ладно. Отодвинься.
Адриан прыгнул легко и грациозно, как танцор русского балета, и они пошли по лютикам и ромашкам, усеивавшим тропинку к маленькой рощице, благоухающей папоротником и ежевикой.
— Послушай, — очнулся Адриан, — а мыши там водятся? Ну, на этой посудине.
При всей своей храбрости, с этим сладить Джин не сумела; победило разочарование.
— Не знаю. А что? Ты их любишь?
— Мне послышалось, под полом кто-то скребется.
— А-а. Да это крысы.
— Крысы?!
— Водяные. Понимаешь, у них на «Миньонетте» свой клуб.
Обернувшись, Адриан бросил тревожный взгляд на «Миньонетту». Тонкие черты исказились, томные глаза стали еще печальнее. Что ж, от такого вульгарного, потрепанного суденышка только этого и жди…
— Крысы? — задумчиво повторил он. — Некоторые, мне кажется, сдохли прямо в каюте.
— Венок хочешь послать?
— То-то я почувствовал запах…
— Какой?
— Да уж, занятный.
— Что ж, посмеешься. Смеяться полезно.
— И простыни влажноваты.
— Нет, они сухие.
— Уверяю тебя, влажноваты. А диван — жесткий. Рыжими волосы у Джин все-таки не были, но вспыхивала она, как рыжеволосые люди.
— Это тебе не яхта княгини Дворничек!
— А? — удивился Адриан.
— Говорят, твое излюбленное местечко.
— Кто?!
— Ее пасынок, Табби. Он у нас гостит.
— Что?!
— Разве княгиня тебе не сказала?
— Обронила, что он где-то в деревне, но я и внимания не обратил.
— Чудеса! А я-то думала, ты ее слушаешь, боишься словечко проронить.
И Джин тут же устыдилась. Перед глазами у нее встало лицо Джо Ванрингэма; тот смотрел, вздернув бровь, насмешливо улыбаясь. Да, такая фраза вызвала бы у него насмешку и презрение. Она вычеркнула Джо из жизни, но ей не хотелось бы, чтобы он насмехался над ней в видениях. Приятно ли, когда над тобой насмехаются еще и призраки?
Адриана «ее слова встревожили. Он опечалился вконец.
— Джин, что случилось?
— Ах, ничего!
— Нет, что-то не так. Ты сегодня какая-то занятная…
— Угу. Вроде запаха в салоне.
— Джин, дорогая, в чем дело?
День для нее померк. Она считала, что отравленная стрела давно утратила свой яд, но острие ужалило снова, точно предсмертный укус издыхающей змеи.
— Ах, ничего! Просто Табби наговорил всякой чепухи.
— А что именно?
— Да ерунда! Болтал от нечего делать. Тебе нравится княгиня?
— Не очень.
— Тогда зачем ты плаваешь на ее яхте?
— Ну… она меня пригласила…
— Не приказала?
— Что ты? Просто не сумел отвертеться. Богатые дамы так обидчивы. Приходится быть дипломатом.
— Ах, Адриан!
— Не хотелось ранить ее чувства. Она старушка безвредная.
— Не такая уж старушка. И не такая уж безвредная. А ее чувства топором не ранишь.
— Джин, да что с тобой?
Джин растаяла. Ее вспышки гнева походили на летние грозы — налетят, пронесутся, и небо вновь рассияется. Она уже жалела, что поддалась низменным чувствам.
— Прости! Вот у нас с тобой и любовная ссора. Это я виновата. Сама не пойму, что со мной. Наверное, первородный грех. Но и ты виноват. Разве так можно? Пришла поворковать, а ты все про мышей и влажные простыни. Почему ты, например, не сказал, что рад меня видеть?
— Конечно, рад.
— Ну, хорошо, на «Миньонетте» не так уж роскошно. Разве ты не можешь с этим смириться, чтобы побыть рядом со мной?
.— Какое там «рядом»! Меня засунули на эту посудину, а ты — там, в усадьбе. Уговорила бы отца пригласить меня в дом. Проще простого!
Джин, сорвав папоротник, наматывала на палец стебелек.
— Не дергай носом, я его пощекочу. Какой ты загорелый…
— Прошлым летом в Каннах, — похвастался Адриан, — я загорел дочерна!
— А ты прошлым летом ездил в Канны?
— Провел там весь июль и август.
— Вот бы поглядеть, как ты играешь в песочек! Ах да, конечно! Я вспомнила, ты же на яхте плавал…
— Э…да.
— Ох, уж эти яхты! И эти княгини! Адриан, мне бы хотелось, чтобы ты пореже с ней встречался. А то идиотам вроде Табби представляется случай проявить свой идиотизм.
Адриан подобрался.
— Что же такое он все-таки ляпнул?
— Ладно, скажу. Ему кажется, что ты с ней обручен.
— Обручен! С ней!
— Да он так болтал.
— Боже, какая нелепость! Какая дикая ложь!
— Конечно. Ты же не собираешься стать двоеженцем! Но не очень приятно, когда такое скажут.
— Да-да! Очень глупо. Что там, мерзко! Немудрено, что ты расстроилась. Придется с ним поговорить.
— О, уже все в порядке. Я его срезала, будь здоров! Распекла, как сержант на плацу, нескоро он осколки склеит. Видишь, что болтают люди?
— Ты права! Ах, как права! А ведь и всего-то ничего. Я ее пожалел. Одинокая, старая женщина…
— Что ты твердишь, «старая»? Но на вид ей лет сорок, не больше.
— Ей легче, когда я рядом.
— Вот и объясни, пусть больше на тебя не рассчитывает.
— Она человек неплохой…
— Да я ничего против нее не имею. Конечно, она — жестокая, надменная, властная, мстительная карга… Вроде так говорят, «карга»? А теперь мне надо уходить.
— Нет, погоди!
— Надо. Обещала Баку вернуться пораньше, улестить мистера Чиннери.
— Кто это?
— Один наш постоялец.
Адриана рассмешило это странное слово.
— Мне хочется еще поговорить!
— О чем? О мышках?
— Нет, серьезно, Джин. Я встревожен.
— Могу тебе дать совет, прочитала сегодня в газете. Встаешь перед зеркалом, улыбаешься и повторяешь пятьдесят раз: «Я весел и счастлив! Я весел и…»
— Нет, серьезно. Мне не по душе все эти секреты.
— Ты подразумеваешь наше тайное обручение?
— К чему хранить его втайне? Почему я должен скрываться на этом треклятом суденышке? Я знаю, тебе это кажется романтичным…
— Нет, нет! Ты не понял.
— … но это нас недостойно. Я не люблю уверток. Почему не открыть твоему отцу, что мы обручены?
— Чтоб он явился к тебе с хлыстом?
— Что?!
— Видишь ли, у баронетов такой обычай. Бедный поклонник? Хлыстом его! Я хочу, чтоб вы познакомились поближе, а уже потом мы сообщим. Поэтому ты на «Миньонетте». Наберись терпения, дорогой. Переноси мышей, запах и дожидайся счастливого финала. Ну, а теперь мне действительно пора. Мне давно пора вернуться!
Стараясь загладить недавнюю вспыльчивость и все, что она наговорила Адриану, Джин вложила в прощальное объятие теплоту, какую выказывала нечасто, и не выказала бы сейчас, знай, что за ними наблюдают.
Мимо рощицы неспешно брел, а теперь остановился, как и подобает почтенному человеку, сидящему в первом ряду на собачьих боях, тихо остановился невысокий, кругленький, розовый субъект в мешковатом костюме и желтых тупоносых ботинках. На голове у него была шапочка, какие носят студенты американских колледжей. Лицо светилось умилением, как у старичка, которому нравится смотреть на счастливую молодежь.
Но Джин была гораздо счастливее до того, как заметила зрителя. Ойкнув, она высвободилась из объятий и помчалась через луг к машине:
А коротышка в мешковатом костюме улыбнулся простодушной улыбкой, сверкнув безупречно белыми зубами, которые не под силу создать природе, и пошел дальше.
7Назавтра после визита в Лондон утро было ясное и солнечное. Зона высокого давления, простирающаяся над Британскими островами, все еще простиралась над ними; солнце, такое же веселое, как накануне, сверкало над деревушкой, подкрашивая крытые соломой коттеджи, живописную церковь, поилку для скота и «Гусака и Гусыню», единственный местный кабачок. Чуть дальше лучи отыскали и озарили Джо Ванрингэма, меланхолично шагающего вдоль реки.
Причиной его меланхолии был завтрак в «Гусаке и Гусыне». Теперь он с тревогой всматривался в будущее.
