Михаил Загоскин - Москва и москвичи
Однажды после обеда графиня прогуливалась в своем саду; она шла по дорожке, проложенной вдоль стены, которая отделяла ее сад от небольшой оливковой рощи. Вдруг шагах в десяти от нее раздался шум; казалось, что-то тяжелое упало со стены, и почти в ту же самую минуту вышел из-за кустов прямо к ней навстречу молодой человек, высокого роста, очень складный собой, с прекрасным смуглым лицом и черными блестящими глазами. Судя по его национальной калабрийской одежде, он принадлежал не к высшему классу общества; впрочем, этот незнакомец был одет не только щеголевато, но даже с некоторой роскошью. За поясом у него заткнуты были пара пистолетов в богатой оправе и короткий итальянский стилет, то есть трехгранный кинжал. Разумеется, графиня испугалась. «Что вам угодно? — вскричала она. — Зачем вы здесь?» «Я здесь по вашему желанию, экселенца», — отвечал незнакомец, снимая вежливо свою шляпу.
«По моему желанию? Да позвольте узнать, кто вы?» «Меня прежде звали Домиником Лампиери, а теперь зовут Фра-Диаволо».
У бедной графини ноги подкосились от ужаса. «Успокойтесь, синьора, — продолжал разбойник. — Чего же вы испугались? Ведь вы сами много раз говорили, что желали бы меня видеть, не правда ли?»
«Да, — прошептала графиня, — я точно говорила…» «И даже прибавляли к этому, что дорого бы заплатили за то, чтоб взглянуть на этого разбойника Фра-Диаволо. Вот я теперь перед вами — извольте смотреть».
Графиня сняла молча с руки золотой браслет, осыпанный бриллиантами.
«Не трудитесь, синьора, — сказал разбойник, — я не возьму вашего браслета; вы можете мне гораздо дороже заплатить за то, что я исполнил вашу волю».
«Чего ж вы от меня хотите?» — промолвила графиня дрожащим голосом.
«Позвольте мне поцеловать вашу прекрасную ручку, — сказал Фра-Диаволо. — Больше этого я ничего не хочу».
Графиня поглядела сначала с удивлением, а потом с приметным участием на этого милого разбойника, который предпочитал ее сорокалетнюю ручку золотому браслету, осыпанному бриллиантами.
«Ах, синьор Фра-Диаволо, — сказала она, протягивая ему свою руку, — как жаль, что вы разбойник!»
Вдруг за стеною сада раздался свист.
«Как?! — вскричал Фра-Диаволо. — Неужели это Антонио?…»
Вслед за свистом послышался близкий конский топот.
«Маледето! — прошептал разбойник. — Проклятый зевака! Чего ж он думал?… Графиня, — продолжал он, — ваша вилла должна быть теперь окружена жандармами; меня предостерегали… но мне так давно хотелось исполнить ваше желание… Впрочем, что бы ни случилось, а меня не возьмут живого… Прощайте, синьора! И когда бедного Фра-Диаволо не будет на свете, так пожалейте о нем и помолитесь о его душе».
«Нет, — сказала графиня решительным голосом, — я вас не выдам. Вы гость мой. Пойдемте со мною, синьор Фра-Диаволо, и будьте спокойны: эти сбиры не найдут вас».
В самом деле, полицейский чиновник с целым отрядом жандармов обыскал всю виллу, обшарил весь сад и нигде не нашел Фра-Диаволо.
Спустя год после этого происшествия графиня Дольчини ехала из Терачино в Понте-Корво со своим двоюродным братом, синьором Ташинарди. Проезжая одним узким и чрезвычайно диким ущельем, графиня с приметной робостью посматривала во все стороны.
«Уж не боитесь ли вы разбойников, сестрица? — спросил Ташинарди. — Не беспокойтесь, с тех пор как я занимаю место уголовного судьи в Терачино, здесь все тихо. Месяцев шесть тому назад перехватали всю шайку Фра-Диаволо; он сам как-то ускользнул, но жена его попалась к нам в руки».
«Его жена! — повторила графиня. — Бедная женщина!.. Что ж вы с ней сделали?»
«Да то же, что и с другими разбойниками: ее повесили. Конечно, у нее нашлись защитники, но я настоял на этом. Женщина, которая ходила вместе с мужчинами на разбой, не женщина».
Синьор Ташинарди не успел еще договорить этих слов, как вдруг лошади остановились, раздались ружейные выстрелы, кучер слетел с козел, и целая шайка разбойников окружила карету. Разумеется, наших путешественников заставили из нее выйти.
«Графиня Дольчини! — вскричал один высокий и статный мужчина, закутанный в широкий плащ. — Стойте, товарищи!.. Прочь, говорят вам!»
Разбойники, которые принялись было обирать графиню, выпустили ее из рук. Фра-Диаволо — это был он — подошел к ней и сказал:
«Я очень рад, экселенца, что с вами не случилось никакого несчастия. Извольте ехать — вы свободны! Что ж касается до тебя, господин уголовный судья, — продолжал он, устремив сверкающий взор на синьора Ташинарди, — так тебе торопиться нечего; мы еще с тобой поговорим, проклятый убийца моей доброй Лауреты!..»
Синьор Ташинарди хотел что-то сказать, но Фра-Диаволо не дал выговорить ему ни слова.
«Молчи, кровопийца! — сказал он. — Теперь моя очередь быть твоим судьею!.. Извольте ехать, графиня!»
«Синьор Фра-Диаволо! — вскричала графиня. — Он брат мой!»
«Ваш брат? — повторил разбойник. — Этот злодей?…»
«Да, он брат мой!»
Фра-Диаволо задумался; несколько минут продолжалось это ужасное молчание.
«Графиня, — промолвил наконец разбойник, — ваш кучер и слуга убиты, прикажите этому палачу, которого вы называете своим братом, сесть на козлы и везти вас в Понте-Корво: да посоветуйте ему сходить на поклонение к Лоретской божией матери за то, что ему не пришлось на этот раз умирать без покаяния. Прощайте, графиня! — примолвил он, когда синьор Ташинарди, взобравшись на козлы, погнал без ума лошадей. — Кажется, теперь я вполне расквитался с вами».
— Вот, Максим Степанович, — сказала княгиня Варвара Алексеевна, окончив свой рассказ, — видите ли, что и разбойники умеют быть благодарными?
— Вижу, княгиня, — отвечал я, — вижу!
— Много ли вы найдете честных людей, которые поступили бы так великодушно, как этот Фра-Диаволо? Ну, что вы о нем скажете?
— Я скажу, княгиня, что в нем очень много театрального. Прекрасный разбойник!.. А позвольте спросить: вам рассказывала об этом сама графиня Дольчини?
— Нет, я слышала это от хозяина гостиницы, в которой останавливалась, проезжая Терачиио.
«Вот, — подумал я, — иностранцы-то каковы! У них не по-нашему; трактирщики — настоящие поэты; разбойники такие приличные — целуют у графинь ручки!.. Нет, где нам до них!»
Меж тем разговор переменился: стали говорить об италианской музыке. Вот уж тут я сделался совершенно лишним человеком. Я имею несчастие не любить италианской музыки и глупость признаваться в этом публично, конечно, глупость, потому что я сумел бы не хуже всякого прикинуться самым отчаянным дилетанте, то есть кричать: «Браво, браво, брависсимо!» — и корчить превосторженные и преудивительные рожи. Что делать, видно, я так уж создан; и мог бы, кажется, да ни за что не стану удерживаться от зевоты, когда мне хочется зевать. Сначала я слушал довольно спокойно умные речи хозяйки: она только что жалела о тех, которые не понимают всю прелесть италианской музыки; но когда господин поэт заговорил, что этих негодяев нельзя даже называть и людьми, что они бездушные болваны, деревяшки, не способные ни к чему прекрасному, то, признаюсь, я не вытерпел: схватил мою шапку, раскланялся и отправился домой. Я сказал вам «мою шапку», потому что тогда еще не в одних деревнях, а и в столицах носили по зимам теплые собольи и бобровые шапки. Теперь эта ни с чем не сообразная и глупая мода прошла. Когда я сел в мои сани, мне вздумалось погулять. На дворе было светло, как днем; ночь была морозная, лунная, а вы знаете, господа, как весело прокатиться в светлую лунную ночь по нашей матушке Москве белокаменной и посмотреть, как эта русская красавица засыпает понемногу своим богатырским сном. Я приказал моему Ивану ехать за Москву-реку, чтоб посмотреть на Кремль. Покатавшись с полчаса, я отправился домой, то есть на Знаменку. Когда переехал Каменный мост и поравнялся с Кривым переулком, который выходит на Неглинную, мне послышались громкие голоса; кричали: «Караул! Держи, держи!» — и в ту же самую минуту какой-то запыхавшийся человек вскочил на запятки моих саней.
— Что ты? — вскричал я. — Пошел, пошел!
— Батюшка, спасите, — прошептал этот человек, с трудом переводя дыхание, — за мной гонятся!
В самом деле, из переулка начали выбегать люди.
— Гонятся? — повторил я. — Так поэтому ты вор?
— Батюшка, я бедный человек, жена, дети; спасите, бога ради!
— Вот он! Вот он! — раздались в близком расстоянии голоса. — Вот стоит за саньми!.. Держите его, держите!.. Вор!..
Тут пришел мне в голову рассказ княгини Линской. «Дай, спасу и я также этого бедного вора, — подумал я. — Почему знать, может быть, он станет обо мне век бога молить? Уж если этот несчастный отец семейства понадеялся на мое великодушие, так не грешно ли мне выдать его руками?»
— Пошел! — сказал я.
