Карел Полачек - Дом на городской окраине
— Опять в газете ничего нет, — сердится Михелуп. — Не буду больше ее выписывать. Нет смысла. Только зря деньги переводишь.
Он швырнул газету на пол, встал, принялся тереть кулаками глаза и зевать. Потом позвал:
— Руженка!
— Да? — отозвалась пани Михелупова.
— Сегодня со мной на прогулку поедешь ты.
— Сказать по правде, я… не так уж к этому стремлюсь. Лучше останусь дома, схожу к соседям напротив, послушаю радио.
— Почему бы тебе не поехать, глупая ты женщина? Такая прогулка — стоящее дело. Свежий воздух, зелень и так далее. Можем и выкупаться.
— Что-то не хочется. Там будет много народу.
— Тем лучше. Хоть будет веселее.
— Поезжай сам. Я отдохну дома.
Вдруг Михелуп вышел из себя.
— А! — закричал он. — Все только я да я, она, видите ли, хочет отдыхать дома, а я в такую жару трясись в мотоцикле, глотай пыль и страдай от неудобного положения в седле, от которого потом болит все тело! Разве я не имею права немножко отдохнуть? Что я, нанялся ездить? Почему только я обязан выезжать на лоно природы, а ты нет? Всю неделю я маюсь в канцелярии, а по воскресеньям должен гарцевать как ненормальный? Эгоистка! Нет у тебя ко мне сочувствия, вот что! Неужели я не заслуживаю хоть капли внимания?
Пани Михелупова вошла в комнату.
— Что ты кричишь, дикарь? Не хочешь ехать на прогулку — никто тебя не неволит. Оставайся со мной дома.
— Так… — ядовито произнес бухгалтер. — Значит, я просто так, за здорово живешь буду держать мотоцикл, платить шоферу, буду выбрасывать бешеные деньги — и в конце концов мы все останемся дома! Для чего, по-твоему, у меня машина? Чтобы смотреть на нее? Нюхать ее? А? Есть у тебя разум, мать? — И уже на самых высоких тонах. — Если я, больной, слабый человек, должен ехать на прогулку, то и ты поедешь со мной. Не гоже все взваливать на одни плечи. Мотоцикл куплен для всех. Здоровый воздух, зелень и красивые виды придуманы не только для меня. Поедешь на прогулку и точка.
— Хорошо, я поеду… — постаралась успокоить его жена, — поеду на лоно природы, чтобы вышло по-твоему. Только, прошу тебя, не кричи. У меня голова пухнет.
Наскоро пообедали, пани Михелупова наказала детям не шалить и не пускать в квартиру чужих. И когда под окном раздался гудок, супруги Михелупы вышли из дому. Шофер Людвик Марган выпрямился, усадил пани Михелупову в коляску, бухгалтер занял место на заднем сидении, мотор заворчал, выпустил клубы синего дыма, и машина ринулась вперед.
Над белым шоссе висела неподвижная жара, воздух струился, и казалось, что с зеленеющих на полях всходов и с крыш домиков отскакивают серебряные язычки огня.
Ту-ту! Мотоцикл, словно гончий пес, мчался по асфальтовому шоссе, пани Михелупова подскакивала в коляске, деревья аллей кружились, как балерины, верстовые столбы оживали и убегали назад. По обочинам дорогу окаймляла пестрая воскресная толпа, в уши ударила заунывная песня шарманки, инвалид-шарманщик вынырнул из небытия и тут же был поглощен пространством. Михелуп чувствовал, как пот, смешанный с пылью, впитывается в его кожу. Хотелось пить, издалека сладко манило видение дивана баронессы Аспас. Тем не менее, обернувшись к жене, он прокричал, пытаясь перекрыть грохот мотора:
— Нравится?
— Что, что?
— Нравится тебе? — еще громче заорал Михелуп.
— Не понимаю…
— Нра-вит-ся те-бе?
— О-чень хо-ро-шо! — ответила дама в привесной коляске.
Небесная синь постепенно посерела. Нивы взволновались, точно по ним пробежал какой-то шустрый зверек. Над головами четко обрисовалась туча. Минутами она напоминала странствующего подмастерья с мешком за плечами, потом превратилась в брюзгливого старика, который мгновенно был заколдован в улитку со светло-желтыми краями. На шоссе взвился и затанцевал столб пыли.
«Глу-глу-глу-глу», — послышалось с угрюмого неба. Все покрылось зеленоватым полумраком.
— Этого нам только не хватало… — запричитал Михелуп.
— Будет гроза! Пан Людвик! Пан Людвик!
— Слушаю, хозяин.
— Скорее… скорее… куда-нибудь в безопасное место!
Шофер прибавил газу.
Трах-тах-тах! Небо раскололось надвое.
Пани Михелупова перекрестилась:
— Помогай нам Господь!
Трах-тарарах! На горизонте вспыхнул огненный куст. Упали первые капли.
Вдруг с боковой дороги выскочил длинный блестящий автомобиль. Тррах! Бухгалтер не успел осознать, что произошло. Почувствовал только, как могучая сила вознесла его в воздух и бросила в придорожную канаву. Он успел смутно разглядеть: привесная коляска в форму турецкой туфли волчком крутилась посреди шоссе. Потом его лицо погрузилось в вонючую грязь.
В следующие мгновения кто-то его поднял, и двое мужчин под руки повели его к длинному блестящему автомобилю. Он увидел свою жену, вывалявшуюся в пыли, с окровавленным лицом. Дождь плескался об асфальт, гроза бушевала.
Пани Михелупова кинулась к мужу:
— Роберт! Ты не ранен?
— Ой-ой-ой! — хныкал бухгалтер.
Над ним склонился большой тучный господин в длинном плаще. Лицо господина выражало отчаянье.
— Пан, пан! — взывал он. — Вы живы? Говорите же!
Хотя дождь лил как из ведра, очень скоро место происшествия было окружено любопытными. Они рассуждали, делились соображениями и советами. Некоторые предлагали себя в свидетели. Они готовы присягнуть перед судом, что длинная блестящая машина виновна в аварии. Она ехала на большой скорости и не подавала сигналов.
Бухгалтер огляделся и увидел свой мотоцикл. Но это уже была не та буйная машина, в которой, как в бычке, скрывалась зловещая сила. Мотоцикл привалился к стволу дерева, — смятый в гармошку, поникший, несчастный калека; из него ушла жизнь; детали рассыпались в разные стороны, обезображенное тело мертво. Михелуп бросил на него прощальный взгляд. Трубки и шестерни уже не поблескивают загадочной, зловредной улыбкой; казалось, машина покорно просит прощения; бухгалтер почувствовал жалость к побежденному врагу.
— Ах, пан, — в отчаянии кричал большой тучный господин, — прошу вас, только не умирайте! Я вам все возмещу!..
Из окошка длинного автомобиля высовывала голову расфуфуренная взъерошенная дама и кричала толпе:
— Люди, не бойтесь! Со мной ничего не случилось!
Неожиданно большой тучный господин узнал шофера Людвика Маргана и бросился к нему:
— Людвик! Вы здесь? Откуда вы взялись?
Шофер в нескольких словах объяснил, что теперь служит у бухгалтера Михелупа.
Господин взмолился:
— Прошу вас, Людвик, сядьте за руль. На этого типа я не могу положиться. Он пьет! Я чувствую запах пива! Это он во всем виноват! Людвик, я снова принимаю вас на работу. Какое мне дело до того, что у вас были неприятности… Вы прекрасный человек, осмотрительный шофер, а не убийца, как этот… — Ведь это он всем нам причинил столько горя!..
— Пожалуйста, пан директор, — сказал Людвик, — я приму ваше предложение… разумеется, если пан Михелуп меня отпустит.
— Люди! Люди, не бойтесь! — продолжала кричать взъерошенная дама. — Со мной ничего не случилось!
— Дэзи, — рассердился генеральный директор, — прошу вас, замолчите. Вы действуете мне на нервы…
— Со мной, в самом деле, ничего не случилось! — истерически кричала дама.
— Будешь сидеть тихо или нет? — взревел генеральный директор. — Смотри, я заставлю тебя замолчать! Ах, пан, — снова обратился он к Михелупу. — Вы живы? Ответьте, ради бога! Или нет, лучше молчите, я вам все возмещу. А как дама? Жива? Боже мой, какое несчастье!..
Пани Михелупова была жива и пыталась усадить мужа в машину.
— Люди, не бойтесь! Со мной ничего не случилось! — все еще кричала взъерошенная дама. Из толпы начали доноситься ядовитые замечания, пани Дэзи, наконец, умолкла и притулилась в уголке автомобиля.
63Директор Гартенегг сел рядом с шофером; пану Михелупу было предоставлено место рядом с пани Гартенегговой; пани Михелупова оказалась рядом с бывшим шофером. Когда все места были заняты, директор приказал сидевшему за рулем пану Людвику трогаться. Ему хотелось поскорее уехать с места аварии. Автомобиль умчался, оставив кучку взволнованно дискутирующих свидетелей.
«Глу-глу-глу», — шумела затихающая гроза. Сквозь поредевшие тучи прорвался пучок солнечных лучей и, как рефлектор, осветил мокрое шоссе. С лугов поднимались клочья пара, над всем краем неожиданно выгнулась арка радуги. Бухгалтер чувствовал, как на его лице подсыхает грязь, а по телу расползался зуд; костюм был в нескольких местах порван. Да и пани Михелупова выглядела не лучше. К ее щеке пристал конский навоз, по всему телу растеклась боль от ушибов. В довершение бед бывший шофер уснул, склонив голову ей на грудь, — из его рта несло пивом.
Пани Гартенеггова брезгливо забилась в угол, стараясь, чтобы между ней и бухгалтером оставалось свободное пространство. Она сморщила нос и пожаловалась:
