Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том I
— Я только что встретил их на улице и слышал, как они расхваливали вас. Кто он такой, этот ваш приятель в модных панталонах в обтяжку?
Тут я, как только мог, в нескольких словах набросал ему портрет мистера Микобера. Стирфорт до упаду хохотал над моим, в сущности, слабым изображением этого джентльмена, а затем заявил, что с таким человеком нельзя не познакомиться и он это непременно сделает.
— А теперь догадайтесь, кто этот другой приятель — сказал я.
— Бог его знает! Надеюсь, не какой-нибудь скучнейший человек: мне что-то так показалось.
— Трэдльс! — воскликнул я торжествующе.
— Кто такой? — переспросил Стирфорт своим безразличным тоном.
— Да разве вы не помните Трэдльса, нашего товарища по дортуару в Салемской школе?
— Вот кто! — промолвил Стирфорт, разбивая кочергой кусок угли в камине. — А скажите, он такая же размазня, как был тогда? Где же вы его откопали?
Я изо всех сил стал расхваливать Трэдльса, ибо мне показалось, что Стирфорт отозвался о нем как-то пренебрежительно. Стирфорт слушал меня, улыбаясь и кивая головой, но продолжать этот разговор он, видимо, не был склонен. Он сказал, что, пожалуй, будет рад встретиться с Трэдльсом, ибо он был всегда странной «штукой», и тут же спросил, не могу ли я покормить его.
Во время нашего недолгого разговора мне бросилось в глаза, что Стирфорт или говорит каким-то нервным, повышенным тоном, или молча и лениво разбивает кочергой уголь в камине. Он продолжал возиться с огнем, пока я ходил за остатками пиршества.
— Да это, Маргаритка, просто королевский ужин! — воскликнул Стирфорт, вдруг прервав свое молчание и присаживаясь к столу. — Уж я ему воздам должное: ведь я, знаете, только из Ярмута.
— А я думал, вы из Оксфорда, — заметил я.
— Нет, я занимался мореходством — это получше лекций.
— Литтимер сегодня заходил сюда справляться о вас, — сказал я, — и я понял, что он ждет вас из Оксфорда. Впрочем, как теперь вспоминаю, он, конечно, не говорил этого.
— Вижу, что Литтимер глупее, чем я думал. Не понимаю, зачем ему понадобилось обо мне справляться, — проговорил Стирфорт, с веселым видом наливая себе вина и выпивая его за мои здоровье. — А что касается понимания того, что он говорит, то, умудрись вы, милая Маргаритка, это осилить, вы были бы мудрее многих из нас.
— Действительно, его трудно понять, — согласился я. — Итак, вы были в Ярмуте, Стирфорт? Интересно знать, как там все. Долго вы там пробыли?
— Нет, я вырвался туда всего на какую-нибудь неделю.
— А как там они все поживают? Маленькая Эмми еще не вышла замуж?
— Пока еще нет. Это событие должно совершиться через несколько недель или несколько месяцев, уж хорошенько не знаю. Я не очень то много виделся с ними. А кстати, — прибавил он, бросая нож и вилку, которыми до сих пор усердно работал, и ощупывая свои карманы, — вам есть письмо.
— От кого?
— От кого?.. От вашей старой няни, — проговорил Стирфорт, вынимая какие-то старые бумаги из бокового кармана. «Его благородию Джемсу Стирфорту счет из трактира «Доброжелатель». Нет, не то… терпение, терпение, Маргаритка, сейчас найдем… Видите ли, тот старик, — я забыл, как его звать, — очень плох, и мне кажется, что в письме речь идет об этом.
— Вы говорите о Баркисе?
— Да, — ответил Стирфорт, продолжая шарить по карманам. — Боюсь, что его, бедняги, песенка спета. Я видел там не то аптекаря, не то доктора, словом, маленького человечка, который присутствовал при появлении на свет вашего благородия. Так вот, он прочел мне целую лекцию по поводу болезни этого самого Баркиса, и вывод его, как я понял, таков, что старый извозчик закончит не сегодня, так завтра свою последнюю поездку… А посмотрите-ка, Маргаритка, в боковом кармане моего пальто, — вот оно лежит на стуле, — мне помнится, письмо должно быть там.
— Вот оно!
— Ну и прекрасно.
Письмо действительно было от Пиготти, короткое и еще менее разборчивое, чем всегда. Няня сообщала мне о безнадежном состоянии своего мужа, вскользь говорила о том, что он стал еще более прижимист, и это особенно печально потому, что лишает ее возможности побаловать его так, как бы ей этого хотелось. Она не обмолвилась ни единым словом ни о своей усталости, ни о бессонных ночах, а только рассыпалась в похвалах своему мужу. Все письмо дышало простой, безыскусственной, искренней любовью, а кончалось так: «Шлю свое почтение моему всегда любимому», «Любимый» — эта был я.
Пока я разбирал каракули моей дорогой Пиготти, Стирфорт продолжал есть и пить.
— Да, дело тут плохо, — промолвил он, когда я кончил письмо. — Но ведь солнце заходит каждый день, и люди умирают каждую минуту, а раз такой общий удел, зачем же бояться этого? Если мы будем падать духом каждый раз, когда неизбежная смерть стучится у чьих-либо дверей, то немногого добьемся мы на этом свете. Нет! Вперед по плохой, по хорошей, дороге, — по всякой, какая только встретится! Вперед! Через все преграды — к цели!
— Но к какой же цели? — поинтересовался я.
— Да к той цели, которую вы наметили себе. Итак, смело вперед!
Когда, воскликнув это «вперед», он несколько откинул назад свою красивую голову и, с поднятым стаканом вина, глядел на меня, я увидел на его свежем, обветренном морем лице новое выражение какого-то охватившего его страстного увлеченья. Я хотел было пожурить его за безумную отвагу, с какой он, рискуя жизнью, любит пускаться по бурному морю в штормовую погоду, но я был слишком под впечатлением полученного письма и потому снова вернулся к мыслям о нем.
— Послушайте, Стирфорт, — начал я, — если только в вашем возбужденном состоянии вы в силах выслушать меня…
— Я всегда хозяин своих настроений и готов вас слушать, Маргаритка, — перебил он меня, вставая из-за стола и опять усаживаясь подле камина.
— Вот что я вам скажу, Стирфорт: мне хочется поехать проведать старую няню. Конечно, я не смогу ей быть особенно полезен, не смогу оказать ей какой-нибудь существенной услуги, но она так любит меня, что уже одно мое появление будет для нее утешением и поддержкой. А мне ничего не стоит это сделать для такого старого, верного друга. Не правда ли, будь вы на моем месте, вы охотно пожертвовали бы ради такого случая деньком-другим?
Стирфорт задумался и через некоторое время проговорил:
— Ну что же… Поезжайте! От этого беды не будет.
— Раз вы только что оттуда приехали, Стирфорт, то уговаривать вас ехать со мной, очевидно, бесполезно, правда?
— Совершенно бесполезно, — ответил он. — Мне нужно сегодня же вечером быть дома. Я, давно не видел матушки, и уж совесть начинает мучить меня. Ведь что ни говори, а такая любовь, как ее, к своему блудному сыну что-нибудь да значит. А впрочем, все это пустяки! Скажите, Маргаритка, вы, верно, собираетесь ехать завтра? — спросил он, положив мне руки на плечи.
— Да, хотел бы завтра же.
— Знаете, отложите свою поездку до послезавтра. Мне бы хотелось, чтобы вы побыли у нас несколько дней, и я даже нарочно заехал с целью увезти вас с собой, а вы вдруг улетаете в Ярмут.
— Вам ли, дорогой мой, возмущаться моими «полетами», как вы выражаетесь, — смеясь, заметил я. — Вам ли, который всегда куда-то устремляется с безумной поспешностью!
Стирфорт молча с минуту глядел мне в глаза, потом, продолжая держать за плечи, слегка встряхнул меня и проговорил:
— Ну, решайте, что едете послезавтра, а завтрашний день проведете у нас. Ведь неизвестно, когда мы еще с вами опять увидимся. Решайтесь же! Понимаете, я не хочу остаться с глазу на глаз с Розой Дартль, и вы мне нужны для этого.
— Что ж, вы боитесь, что без меня воспылаете друг к другу слишком горячей любовью?
— Уж не знаю, любовью или ненавистью, но чем-то мы можем воспылать! — со смехом ответил Стирфорт. — Ну, значит, кончено: вы завтра у меня!
— Пусть будет по-вашему, — сказал я, и Стирфорт, надев пальто и закурив сигару, собрался уходить.
Мне захотелось его проводить, и я, также надев пальто, но не зажигая сигары (с меня совершенно достаточно было той пробы, сделанной во время моего новоселья), вышел с ним и довел его до большой дороги. Ночь была довольно таки унылая, Стирфорт все время был в каком-то возбужденном состоянии, а когда мы расстались, то я, видя, как бодро и весело он шагает, вспомнил его восклицание: «Вперед через все преграды — к цели!» — и впервые у меня в голове мелькнула мысль: «Только бы эта цель была достойна его».
Придя домой и раздеваясь и своей спальне, я нечаянно выронил на пол письмо мистера Микобера и только сейчас вспомнил о нем. Сломав печать и открыв письмо, я увидел, что оно было написано за полтора часа до нашего обеда. Не помню, упоминал ли я уже о том, что когда дела мистера Микобера бывают в особенно критическом состоянии, он начинает прибегать к стилю судебных документов: видимо, ему кажется, что этим он как бы выпутывается из затруднений.
