Жермена Сталь - Коринна, или Италия
— Милорд видит, что я слепой; как же я могу это сказать?
— Не показалось ли вам, что это была женщина?
— Да, милорд, и у нее был такой нежный голос, я сразу это приметил, несмотря на ее слезы; я слышал, как она плакала.
— Она плакала! — воскликнул Освальд. — И что же она вам сказала?
— «Отдайте это письмо, добрый старик, кому-нибудь из слуг Освальда». Потом спохватилась и прибавила: «Лорда Нельвиля».
— Ах! Коринна! — вскричал Освальд; он должен был опереться о плечо старика, ибо был близок к обмороку.
— Милорд, — продолжал слепой, — я сидел под деревом, когда она дала мне это поручение; я хотел сейчас же пойти; но в мои годы трудненько бывает встать на ноги, и она изволила сама мне помочь, и уж так много дала мне денег, сколько я давненько не получал, а когда она меня поддерживала, я чувствовал, что у нее дрожит рука, точь-в-точь как сейчас у вас.
— Довольно! — сказал лорд Нельвиль. — Вот вам и от меня деньги, добрый старик; молитесь за нас обоих! — И он удалился.
С этой минуты Освальдом овладела ужасная тревога; тщетно старался он напасть на след Коринны; он не мог постигнуть, почему, приехав в Шотландию, она не искала с ним встречи; он всячески старался разгадать, чем вызвано ее поведение; и скорбь его была так велика, что, хотя он и пытался ее скрыть, леди Эджермон догадалась обо всем; даже Люсиль заметила, как он несчастен; она стала грустной и задумчивой, и в их доме царило глубокое молчание. Тогда-то лорд Нельвиль и написал первое письмо князю Кастель-Форте, которое тот не счел нужным показать Коринне, а между тем, прочитав его, она была бы глубоко тронута тем, что Освальд тревожится за нее.
Прежде чем пришел ответ от князя Кастель-Форте, граф д’Эрфейль вернулся из Плимута, куда ездил провожать Коринну; он не хотел рассказывать Освальду все, что он знал о ней, хотя был бы и не прочь намекнуть, что он свято хранит важную тайну. Лорд Нельвиль сперва оставлял без внимания намеки графа, но, когда догадался, что речь идет о Коринне, живо заинтересовался и принялся расспрашивать графа д’Эрфейля, однако тот довольно стойко оборонялся, радуясь при этом, что так заинтересовал Освальда.
Но Освальд в конце концов выпытал у него всю историю Коринны; граф д’Эрфейль с великим удовольствием поведал о том, что он сделал для нее, о том, как она была ему благодарна и в каком ужасном смятении и отчаянии она находилась, когда он нашел ее на дороге; рассказывая об этом, он даже не замечал, какое впечатление производят его слова на лорда Нельвиля, ибо, как говорят англичане, ему больше всего хотелось «быть героем своей собственной истории». Но когда граф д’Эрфейль окончил свою повесть, он был искренне огорчен, увидя, какую боль причинил своему другу. Освальд, который до сих пор сдерживался, вдруг словно обезумел от горя; он жестоко себя упрекал, твердя, что он самый преступный и вероломный человек на свете; он превозносил нежность и преданность Коринны, ее покорность судьбе и великодушие, не покидавшее ее даже в ту минуту, когда она считала его более всего виновным перед ней; он клеймил себя за черствость и легкомыслие, какими он ей за все отплатил. Он беспрестанно повторял, что никто не будет любить его так, как любила она, и что он понесет тяжкую кару за свое бессердечие. Он хотел поехать в Италию и побыть с ней хотя бы день, хотя бы час; но Рим и Флоренция уже были захвачены французами; его полк должен был отправиться в поход, и он не имел права уехать, ибо этим опозорил бы себя; он не мог разбить сердце жены, не хотел, загладив одну свою вину, совершить новый проступок и смягчить страдания одной женщины, причинив зло другой. Наконец он возложил все свои надежды на опасности войны, на вражескую пулю, и эта мысль принесла ему успокоение.
В таком душевном состоянии он написал князю Кастель-Форте второе письмо, которое тот тоже не счел нужным показать Коринне. Отвечая Освальду, друг Коринны писал, что она печальна, но смирилась с судьбой; этот гордый человек, глубоко за нее оскорбленный, даже несколько преуменьшил ее страдания. Лорд Нельвиль решил, что лучше не писать о своем горьком раскаянии и не тревожить женщину, которой он принес такое несчастье своею любовью, и отправился в Новый Свет, терзаемый угрызениями совести и безысходной тоской.
Глава третья
Люсиль была удручена отъездом Освальда; но в последнее время он был так угрюм и молчалив в ее присутствии, что ее природная застенчивость лишь усилилась и у нее не хватило духу сказать ему о своей беременности; уже находясь на островах, он узнал об этом из письма леди Эджермон, от которой дочь долгое время тоже скрывала это событие. Лорду Нельвилю казалось, что Люсиль весьма холодно с ним простилась; он не понимал, что происходило у нее в душе, и, сравнивая ее немую грусть с красноречивыми сетованиями Коринны при расставании с ним в Венеции, без колебания решил, что Люсиль его не слишком сильно любит. Однако за четыре года его отсутствия она не знала ни одного счастливого дня. Даже рождение дочери лишь ненадолго отвлекло ее от постоянных тревог за супруга, подвергавшегося опасностям войны. Но вскоре ее постигло новое горе: мало-помалу ей стало известно об отношениях Коринны и лорда Нельвиля. Граф д’Эрфейль, который провел около года в Шотландии и нередко посещал леди Эджермон и ее дочь, был твердо убежден, что никому не открыл тайну поездки Коринны в Англию; но он так часто прибегал к иносказаниям, а когда беседа иссякала, постоянно заводил речь о предмете, столь живо занимавшем Люсиль, что в конце концов она все узнала. При всей своей невинности она сумела выпытать то, что ей было нужно, у графа д’Эрфейля, тем более что это не стоило особых трудов.
Леди Эджермон, с каждым днем все более обеспокоенная своим здоровьем, не догадывалась, сколько усилий приложила ее дочь, чтобы открыть ужасную для нее правду; но, видя, как она грустит, мать добилась у нее признания в ее горестях. Леди Эджермон очень сурово осудила Коринну за ее поездку в Англию. Но Люсиль отнеслась к этому совсем по-другому: она то мучилась ревностью к Коринне, то порицала Освальда, который был так жесток к женщине, столь горячо его любившей; ей казалось, что и ее счастье под угрозой, что ей самой следует бояться человека, который так легко пожертвовал счастьем другой. Она всегда чувствовала нежность и благодарность к сестре, и та внушала ей глубокое сострадание; она и не думала гордиться жертвой, которую ради нее принес Освальд, и с болью в сердце подозревала, что он избрал ее лишь потому, что она занимала более высокое положение в обществе, чем Коринна; она вспомнила, что он долго не решался просить ее руки, что через несколько дней после свадьбы он пришел в мрачное настроение, и с горечью убеждалась, что муж не любит ее. Леди Эджермон могла бы успокоить Люсиль, находившуюся в таком тяжелом состоянии; но эта особа не ведала снисходительности, не признавала ничего, кроме долга и семейных обязанностей, и осуждала всякое нарушение установленных правил. Ей не приходило в голову посоветовать дочери, чтобы та постаралась бережным и чутким отношением вернуть себе любовь мужа; напротив, ей представлялось, что только суровыми упреками можно вызвать в нем раскаяние; она разделяла тревоги дочери и возмущалась тем, что такую прелестную женщину не оценил муж; и вместо того чтобы утешить Люсиль, убедив ее, что Освальд любит ее больше, чем это кажется, леди Эджермон разжигала ее беспокойство, желая возбудить в ней гордость. Люсиль, более мягкая и рассудительная, чем мать, не следовала слепо ее советам, но все же от них оставался в ее душе какой-то горький осадок; и в ее письмах к лорду Нельвилю было меньше нежности, чем в ее сердце.
Между тем Освальд проявил на войне блистательную храбрость: не раз он рисковал жизнью, стремясь не столько к славе, сколько к гибели. Многие замечали, что он находил наслаждение в опасности: в день сражения он имел более веселый, оживленный и довольный вид, чем обычно; лицо его вспыхивало от радости, когда раздавался звон оружия, и в такие минуты ему казалось, что с души у него падает камень и ему становится легче дышать. Солдаты боготворили его, товарищи восхищались им; он вел кипучую жизнь, правда не дарившую счастья, но ему удавалось хотя бы иногда забыть о прошлом и отвлечься от дум о будущем. Он получал письма от жены, находил их холодными, но привык к этому. Образ Коринны часто представал перед ним на фоне дивной южной ночи, которая наводит на мысль о величии природы и ее Творца; тропическая лихорадка и военные опасности ежедневно угрожали его жизни, и, находясь на краю гибели, он чувствовал себя менее виновным; мы прощаем врагам, когда они близки к смерти, и, чувствуя ее близость, становимся снисходительнее и к себе. Лорд Нельвиль воображал, как будет проливать слезы Коринна, когда узнает, что его уже нет в живых; он забывал о слезах, которые она проливала по его вине.
