Джек Лондон - Сборник рассказов и повестей
– Может быть, но эта история его доконала, – пробормотал Хейторн.
– А жена была настоящая мегера. Так по крайней мере я слышал. В Беркли считали, что она создала своему мужу… гм… совсем не райскую жизнь.
– Первый раз слышу, – ответил Хейторн. – В Сан-Франциско говорили как раз обратное.
– Жена-мученица, не так ли? Распятая на кресте супружеской жизни?
Хейторн кивнул. Серые глаза Месснера не выражали ничего, кроме легкого любопытства.
– Этого следовало ожидать – две стороны медали. Живя в Беркли, я, конечно знал только одну сторону. Эта женщина, кажется, часто бывала в Сан-Франциско.
– Налей мне, пожалуйста, кофе, – сказал Хейторн.
Наполняя его кружку, женщина непринужденно рассмеялась.
– Вы сплетничаете, как настоящие кумушки, – упрекнула она мужчин.
– А это очень интересно, – улыбнулся ей Месснер и снова обратился к врачу: – Муж, по-видимому, пользовался не очень-то завидной репутацией в Сан-Франциско.
– Напротив, его считали высоко моральной личностью, – вырвалось у Хейторна с излишним жаром. – Педант, сухарь без капли горячей крови.
– Вы его знали?
– Никогда в жизни не видел. Я не вращался в универститетских кругах.
– Опять только одна сторона медали, – сказал Месснер, как бы беспристрастно обсуждая дело со всех сторон. – Правда, он был не бог весть как хорош, – я говорю про внешность, – но и не так уж плох. Увлекался спортом вместе со студентами. И вообще был не без способностей. Написал святочную пьесу, которая имела большой успех. Я слышал, что его хотели назначить деканом английского отделения, да тут как раз все это стряслось, он подал в отставку и уехал куда-то. По-видимому, эта история погубила его карьеру. Во всяком случае, в наших кругах считали, что после такого удара ему не оправиться. Он, кажется, очень любил свою жену.
Хейторн допил кофе и, пробурчав что-то безразличным тоном, закурил трубку.
– Счастье, что у них не было детей, – продолжал Месснер.
Но Хейторн, посмотрев на печку, надел шапку и рукавицы.
– Пойду за дровами, – сказал он. – А потом сниму мокасины и устроюсь поудобнее.
Дверь за ним захлопнулась. Воцарилось долгое молчание. Месснер, не меняя позы, лежал на койке. Женщина сидела на ящике напротив его.
– Что вы намерены делать? – спросила она резко.
Месснер лениво взглянул на нее.
– А что, по-вашему, должен я делать? Надеюсь, не разыгрывать драму? Я, знаете ли, устал с дороги, а койка очень удобная.
Женщина в немой ярости прикусила губу.
– Но… – горячо начала она и замолчала, стиснув руки.
– Надеюсь, вы не хотите, чтобы я убил мистера… э-э… Хейторна? – сказал он кротко, почти умоляюще. – Это было бы очень печально… и, уверяю вас, совсем не нужно.
– Но вы должны что-то сделать! – вскричала она.
– Напротив, я, вероятнее всего, ничего не сделаю.
– Вы останетесь здесь?
Он кивнул.
Женщина с отчаянием оглядела хижину и постель, приготовленную на другой койке.
– Скоро ночь. Вам нельзя здесь оставаться. Нельзя! Понимаете, это просто невозможно!
– Нет, можно. Позвольте вам напомнить, что я первый нашел эту хижину, и вы оба – мои гости.
Снова ее глаза обежали комнату, и в них отразился ужас, когда они скользнули по второй койке.
– Тогда уйдем мы, – объявила она решительно.
– Это невозможно. Вы кашляете тем самым сухим, резким кашлем, который так хорошо описал мистер… э-э… Хейторн. Легкие у вас уже слегка простужены. А ведь он врач и понимает это. Он не позволит вам уйти.
– Но что же тогда вы будете делать? – опять спросила она напряженно спокойным голосом, предвещавшим бурю.
Месснер постарался изобразить на своем лице максимум сочувствия и долготерпения и взглянул на нее почти отечески.
– Дорогая Тереза, я уже вам сказал, что не знаю. Я еще не думал об этом.
– Боже мой, вы меня с ума сведете! – она вскочила с ящика, ломая руки в бессильной ярости. – Раньше вы никогда таким не были.
– Да, я был воплощенная мягкость и кротость, – согласился он. – Очевидно, поэтому вы меня и бросили?
– Вы так переменились! Откуда у вас это зловещее спокойствие? Я боюсь вас! Я чувствую, вы замышляете что-то ужасное. Не давайте воли гневу, будьте рассудительны…
– Я больше не теряю самообладания… – прервал ее Месснер, – с тех пор как вы ушли.
– Вы исправились просто на удивление, – отпарировала она.
Месснер улыбнулся в знак согласия.
– Пока я буду думать о том, как мне поступить, советую вам сделать вот что: скажите мистеру… э-э… Хейторну, кто я такой. Это сделает наше пребывание в хижине более, как бы это выразиться… непринужденным.
– Зачем вы погнались за мной в эту ужасную страну? – спросила она неожиданно.
– Не подумайте, что я искал вас, Тереза. Не льстите своему тщеславию. Наша встреча – чистая случайность. Я порвал с университетской жизнью, и мне нужно было куда-нибудь уехать. Честно признаюсь, я приехал в Клондайк именно потому, что меньше всего ожидал встретить вас здесь.
Послышался стук щеколды, дверь распахнулась, и вошел Хейторн с охапкой хвороста. При первом же звуке его шагов Тереза как ни в чем не бывало принялась убирать посуду. Хейторн опять вышел за хворостом.
– Почему вы не представили нас друг другу? – спросил Месснер.
– Я скажу ему, – ответила она, тряхнув головой. – Не думайте, что я боюсь.
– Я никогда не замечал, чтобы вы чего-нибудь особенно боялись.
– Исповеди я тоже не испугаюсь, – сказала она. Выражение ее лица смягчилось, и голос зазвучал нежнее.
– Боюсь, что ваша исповедь превратится в завуалированное вымогательство, стремление к собственной выгоде, самовозвеличение за счет бога.
– Не выражайтесь так книжно, – проговорила она капризно, но с растущей нежностью в голосе. – Я не любительница мудрых споров. Кроме того, я не побоюсь попросить у вас прощения.
– Мне, собственно говоря, нечего прощать вам, Тереза. Скорее, я должен благодарить вас. Правда, вначале я страдал, но потом ко мне – точно милосердное дыхание весны – пришло ощущение счастья, огромного счастья. Это было совершенно поразительное открытие.
– А что, если я вернусь к вам? – спросила она.
– Это поставило бы меня, – сказал он, посмотрев на нее с лукавой усмешкой, – в немалое затруднение.
– Я ваша жена. Вы ведь не добивались развода?
– Нет, – задумчиво сказал он. – Всему виной моя небрежность. Я сразу же займусь этим, как только вернусь домой.
Она подошла к нему и положила руку ему на плечо.
– Я вам больше не нужна, Джон? – Ее голос звучал нежно, прикосновение руки было, как ласка. – А если я скажу вам, что ошиблась? Если я признаюсь, что очень несчастна? И я правда несчастна. Я действительно ошиблась.
В душу Месснера начал закрадываться страх. Он чувствовал, что слабеет под легким прикосновением ее руки. Он уже не был хозяином положения, все его хваленное спокойствие исчезло. Она смотрела на него нежным взором, и суровость этого человека начинала таять. Он видел себя на краю пропасти и не мог бороться с силой, которая толкала его туда.
– Я вернусь к вам, Джон. Вернусь сегодня… сейчас.
Как в тяжелом сне, Месснер старался освободиться от власти этой руки. Ему казалось, что он слышит нежную, журчащую песнь Лорелей. Как будто где-то вдали играли на рояле и звуки настойчиво проникали в сознание.
Он вскочил с койки, оттолкнул женщину, когда она попыталась обнять его, и отступил к двери. Он был смертельно испуган.
– Я не ручаюсь за себя! – крикнул он.
– Я же вас предупреждала, чтобы вы не теряли самообладания. – Она рассмеялась с издевкой и снова принялась мыть посуду. – Никому вы не нужны. Я просто пошутила. Я счастлива с ним.
Но Месснер не поверил ей. Он помнил, с какой легкостью эта женщина меняла тактику. Сейчас происходит то же самое. Вот оно – завуалированное вымогательство! Она счастлива с другим и сознает свою ошибку. Его самолюбие было удовлетворено. Она хочет вернуться назад, но ему это меньше всего нужно. Незаметно для самого себя он взялся за щеколду.
– Не убегайте, – засмеялась она, – я вас не укушу.
– Я и не убегаю, – ответил Месснер по-детски запальчиво, натягивая рукавицы. – Я только за водой.
Он взял пустые ведра и кастрюли и открыл дверь. Потом оглянулся.
– Не забудьте же сказать мистеру… э-э… Хейторну, кто я такой.
Месснер разбил пленку льда, которая за один час уже затянула прорубь, и наполнил ведра. Но он не торопился назад в хижину. Поставив ведра на тропинку, он принялся быстро шагать взад и вперед, чтобы не замерзнуть, потому что мороз жег тело, как огнем. К тому времени, когда морщины у него на лбу разгладились и на лице появилось решительное выражение, борода его успела покрыться инеем. План действий был принят, и его застывшие от холода губы скривила усмешка. Он поднял ведра с водой, уже затянувшейся ледком, и направился к хижине.
