Уильям Моэм - Собрание сочинений в пяти томах. Том первый. Бремя страстей человеческих. Роман
Филип прочел письмо с тоскливо замирающим сердцем, но внешне не выразил никакого удивления. Вернув письмо Милдред, он улыбнулся и спокойно спросил:
— Ну как, обед был вкусный?
— Очень! — ответила она с жаром.
Он почувствовал, что руки у него дрожат, и спрятал их под стол.
— Не вздумай принимать Гриффитса всерьез. Он ведь мотылек, сама знаешь.
Она развернула письмо и быстро прочла его снова.
— Но и я не могу с собой совладать,— сказала она с напускной небрежностью.— Прямо не пойму, что на меня нашло.
— Положение мое, выходит, незавидное,— сказал Филип.
Она кинула на него быстрый взгляд.
— Надо признаться, что ты принял это довольно спокойно.
— А ты бы хотела, чтобы я рвал на себе волосы?
— Я так и думала, что ты на меня рассердишься.
— Смешно, но я совсем не сержусь. Я ведь должен был все это предвидеть. Сам, дурак, вас свел. И отлично знал, какие у него передо мной преимущества: он куда занятнее меня и очень красив, с ним веселее, он может с тобой разговаривать о том, что тебя интересует.
— Что ты этим хочешь сказать? Может, я и не бог весть какая умница, тут ничего не поделаешь, но я совсем не такая дура, какой ты меня считаешь. Уж ты мне поверь! А ты, по-моему, миленький, больно нос задираешь!
— Ты хочешь со мной поссориться? — спросил он без всякого гнева.
— Нет, но почему ты позволяешь себе разговаривать со мной, будто я какая-нибудь шваль?
— Прости, я не хотел тебя обидеть. Давай поговорим спокойно. Ведь ни мне, ни тебе не хочется поступать сгоряча и портить себе жизнь. Я заметил, что ты от него без ума, и мне это показалось совершенно естественным. Единственное, что меня огорчает,— это то, что он сознательно старался тебя увлечь. Он ведь знает, как ты мне дорога. Мне кажется, что с его стороны довольно подло было писать тебе это письмо через пять минут после того, как он заверил меня, будто ты нужна ему как прошлогодний снег.
— Если ты рассчитываешь, что, говоря о нем гадости, ты меня от него отвадишь, ошибаешься!
Филип помолчал. Он не знал, как втолковать ей свою точку зрения. Ему хотелось поговорить с ней обстоятельно и хладнокровно, но в душе у него бушевала такая буря, что мысли путались.
— Стоит ли жертвовать всем ради увлечения, которое, ты знаешь сама, недолговечно? Ведь пойми, он никого не умеет любить дольше десяти дней, а ты женщина скорее холодная, и вряд ли тебе это так уж нужно.
— Ты думаешь?
Слыша ее сварливый тон, ему еще труднее было говорить.
— Если ты в него влюблена, делать, конечно, нечего. Я постараюсь это стерпеть. Мы с тобой неплохо ладим друг с другом, и признайся, что я не очень дурно к тебе относился. Я и раньше знал, что ты меня не любишь, но я тебе нравлюсь, и, когда мы приедем в Париж, ты и думать забудешь о Гриффитсе. Стоит тебе решиться выбросить его из головы — и ты увидишь, что это совсем не так трудно, а я заслужил, чтобы ты позаботилась и обо мне.
Она ничего не ответила, и они продолжали ужинать. Когда молчание стало гнетущим, Филип заговорил о посторонних вещах. Он сделал вид, будто не замечает, что Милдред его не слушает. Отвечала она механически и сама не заговаривала ни о чем. Под конец она резко прервала начатую им фразу:
— Знаешь, я боюсь, что не смогу ехать в субботу. Врач мне не советует.
Он понял, что это неправда, но спросил:
— А когда ты сможешь ехать?
Она взглянула на него и, увидев, что лицо его побелело и стало каменным, пугливо отвела глаза. В эту минуту он почти внушал ей страх.
— Да, пожалуй, лучше сказать тебе сразу и больше к этому не возвращаться. Я вообще не могу с тобой поехать.
— Я так и понял, что ты к этому клонишь. Но теперь тебе поздно передумывать. Я уже купил билеты и все прочее.
— Ты ведь сам говорил, что не хотел бы тащить меня силком. А я не хочу с тобой ехать.
— Говорил. А теперь не говорю. Я не позволю, чтобы меня опять надули. Ты поедешь.
— Я тебя очень люблю. Но только как друга. Мне противно думать о более близких отношениях. Как мужчина ты мне не нравишься. Я не могу, Филип.
— Но ты отлично могла еще неделю назад.
— Тогда было другое дело.
— Тогда ты еще не познакомилась с Гриффитсом?
— Ты же сам сказал, что не моя вина, если я в него влюбилась.
Она надулась и упорно не поднимала глаз от тарелки. Филип побелел от ярости. Ему очень хотелось стукнуть ее по лицу кулаком, и он представлял себе, как она будет выглядеть с синяком под глазом. За соседним столиком ужинали двое парнишек лет по восемнадцати, они то и дело поглядывали на Милдред. Наверно, завидуют ему, что он ужинает с хорошенькой девушкой, а может, хотят быть на его месте. Молчание нарушила Милдред:
— Да что хорошего, если мы с тобой и поедем? Я все время буду думать о нем. Вряд ли тебе это доставит удовольствие.
— Ну, это мое дело.
Она сообразила, что он подразумевал под этим ответом, и покраснела.
— Знаешь, это просто гадость!
— Ну и что?
— А я-то думала, что ты джентльмен в полном смысле слова!
— Вот и ошиблась! — засмеялся он.
Этот ответ показался ему самому комичным.
— Да не смейся ты Христа ради! — воскликнула она.— Я не могу с тобой поехать, понимаешь? Ты меня прости. Я сама знаю, что плохо с тобой обошлась, но сердцу не прикажешь.
— Ты забыла, что, когда с тобой стряслась беда, я сделал для тебя все? Выкладывал деньги, чтобы содержать тебя, пока не родится ребенок, платил за врача, отправил тебя в Брайтон, да и сейчас плачу за содержание твоего ребенка и за твои платья. Все, что на тебе надето, до последней нитки,— куплено на мои деньги.
— Если бы ты был настоящим джентльменом, ты бы не хвастался тем, что для меня сделал.
— Да заткнись ты бога ради! Так уж, думаешь, мне хочется быть джентльменом? Если бы я был джентльменом, я не стал бы путаться с такой дрянью. И мне наплевать, нравлюсь я тебе или нет. Мне осточертело, что меня водят за нос. Нашла дурака! Поедешь со мной в субботу в Париж как миленькая, не то пеняй на себя!
Щеки у нее пылали от злости, и, когда она заговорила, в ее речи была та простонародная грубость, которую она обычно прятала под «великосветским» выговором.
— Меня всегда от тебя воротило, с первого дня! Сам мне навязался. А как мне тошно, когда ты меня целуешь! Да я не позволю тебе и пальцем до меня дотронуться, лучше с голоду подохну!
Филип пытался проглотить кусок, но горло у него словно сдавило тисками. Он залпом что-то выпил и закурил сигарету. Он дрожал всем телом. Говорить он не мог. Он ждал, чтобы она встала, но она продолжала молча сидеть, уставившись на белую скатерть; если бы они были одни, он схватил бы ее и стал целовать; ему так и виделось, как откинется назад ее длинная белая шея, когда он прильнет к ее рту губами. Они просидели целый час молча, наконец Филип заметил, что официант все чаще поглядывает на них с любопытством. Он попросил счет.
— Пойдем? — спросил он ровным голосом.
Она ничего не ответила, но взяла сумочку и перчатки. Потом надела пальто.
— Когда ты опять увидишь Гриффитса?
— Завтра,— спокойно ответила она.
— Советую тебе серьезно с ним поговорить.
Она машинально открыла сумочку, увидела в ней какую-то бумажку и вынула ее.
— Вот счет за платье,— нерешительно сказала она.
— Зачем он мне?
— Я обещала, что завтра заплачу.
— Ну и что?
— Ты не хочешь за него платить? Ведь ты мне сказал, чтобы я его купила.
— Не хочу.
— Тогда я попрошу у Гарри,— сказала она, заливаясь краской.
— Он с удовольствием тебя выручит. В данное время он мне должен семь фунтов, а на прошлой неделе так истратился, что снес в ломбард свой микроскоп.
— Не воображай, что ты этим меня испугаешь. Я сама могу заработать себе на жизнь.
— Вот и отлично. Я не дам тебе больше ни гроша.
Она подумала о том, что в субботу ей надо платить за квартиру и послать деньги на содержание ребенка, но ничего не сказала. Они вышли из ресторана. На улице Филип ее спросил:
— Позвать тебе извозчика? Я хочу немножко пройтись.
— У меня нет денег. Мне сегодня пришлось заплатить по одному счету.
— Тебе не вредно прогуляться. Если захочешь меня видеть, я буду дома часов около пяти.
Он снял шляпу и медленно пошел прочь. Пройдя несколько шагов, он оглянулся и увидел, что она беспомощно стоит там, где он ее оставил, и смотрит на проезжающие экипажи. Он вернулся и со смехом сунул ей в руку монету.
— На, возьми два шиллинга и поезжай домой.
Прежде чем она успела открыть рот, он поспешно отошел.
ГЛАВА 76
На следующий день, ближе к вечеру, Филип сидел у себя в комнате и ждал, придет ли Милдред. Спал он плохо. Утро он провел в клубе медицинского института, перелистывая газеты. Каникулы уже начались, в Лондоне оставалось немного студентов, но он все же нашел каких-то знакомых, с которыми можно было поболтать, сыграть партию в шахматы и скоротать томительные часы. После обеда он почувствовал неимоверную усталость, голова у него раскалывалась от боли; он вернулся домой, прилег и попытался почитать какой-то роман. Гриффитса он не видел. Вечером, когда Филип вернулся, его не было дома; позже Филип услышал, что Гриффитс пришел, но не заглянул, как обычно, в комнату Филипа, чтобы посмотреть, спит он или нет, а утром очень рано ушел. Филипу было ясно, что он его избегает. Вдруг раздался легкий стук в дверь. Филип поспешно отворил. На пороге стояла Милдред. Она не двигалась.
