Франс Силланпяя - Люди в летней ночи
Неужто и находящееся в таком окружении Киерикка — столь же неприглядное хозяйство? Нет, не может быть, хозяин наверняка просто спрямил путь, проехав через захолустье с жалкими безземельными дворами, чтобы не делать большой крюк по настоящему шоссе. Вскоре они и впрямь выехали на настоящую, посыпанную гравием дорогу, на обочине которой через определенное расстояние торчали, как поднятые пальцы, километровые столбы. И даже два телефонных провода тянулось вдоль этого шоссе. Хотя и тут попалось несколько обветшалых жилищ, но хорошая дорога каким-то образом сглаживала впечатление от их жалкого вида. К тому же из этих изб, по крайней мере, видны километровые столбы и слышно гудение проводов.
Лес начал редеть, чаще стали попадаться дворы и в некоторых из них дома с новомодными окнами: два вертикальных прямоугольника и лежащий на них третий. Дранки или тряпичных затычек в окнах больше видно не было, разве что кое-где в баньках. Затем показалось продолговатое строение, окруженное большим яблоневым садом. Тут хозяин позволил лошади идти, как ей хочется, и Силья решила уже, что сюда-то они и свернут. Но это произошло лишь у следующего хутора. Первым, слева от дороги, стоял сложенный из серого камня сарай, однако же стены его были в больших трещинах, поскольку фундамент просел. Возле двери сарая высился камень, на котором таким же, как в старинных псалтырях, шрифтом было высечено: КАЛЛЕ КИЕРИККА. Немного дальше впереди виднелся хлев, тоже каменный, но сохранившийся почти неповрежденным. Силья прочла надпись на камне у двери сарая и, уже не спрашивая, узнала, где находится.
Хозяин вполне мог бы въехать во двор со стороны хлева, но он счел дело столь торжественным, что направился к главным воротам. Они были из железа и навешены на каменных столбах, а через обе створки посередине ворот тянулось тоже выкованное из железа: «КИЕРИККА». Через ворота и въехали во двор, к самому крыльцу… В другом конце двора находилась еще одна постройка — обычный неотапливаемый флигель, в окнах которого видны были тонкие белые занавески. И дом и флигель были некогда окрашены каждый в свой цвет, но время сделало их цвет почти одинаковым. Весь двор был — сплошная грязь.
Калле Киерикка, чье имя значилось на камне у сарая, доводился братом нынешнему хозяину. Он жил и умер холостым, и при нем хозяйство худо-бедно держалось в былом достатке, даже смогло немного расшириться, что было заметно всякому, следующему по дороге. Нынешнего хозяина звали Херманни, и он не подправлял то, что после смерти брата начинало приходить в упадок.
Силья сначала попала в большую общую людскую. Стены там в свое время были обмазаны глиной, но позднее эта глина во многих местах осыпалась, вероятно, и фундамент дома тоже просел. Кровати явно принадлежали еще прежнему хозяину, они одновременно служили чем-то вроде диванов, днем на них клали дощатые щиты, чтобы на них можно было сидеть. Одна такая кровать стояла возле двери, другая у теплой стены печи, откуда вела дверь в кухню. И Силья поняла, что спать она будет на этой, второй кровати.
Когда хозяин и новая служанка вошли в дом, кухонная дверь была открыта, и уже настолько смерклось, что в кухне горела тусклая коптилка. И там возилась хозяйка, подоткнув подол верхней юбки, обута она была в старые сапоги. Хозяйка оказалась гораздо разговорчивее и подвижнее хозяина. Недовольная тем, что работы в хлеву пришлось начать без хозяина, она принялась попрекать его поздним возвращением. «Ну не горит же там», — оправдывался хозяин.
Но хозяйка перекинулась уже на новую служанку: «Да-а, еще не бывало у нас служанки из этакого церемонного места, как от профессора. Сумеешь ли ты и жить-то в простом хозяйстве, знаешь ли хотя бы, каким местом корова телится?» — «Я пять лет в хлеву работала», — ответила Силья. «Ого, ну тогда ты и впрямь должна уметь», — продолжала хозяйка тем же тоном — похоже, так она обычно и разговаривала дома. Доводилось уж Силье видеть хозяек, поэтому манера разговора хозяйки Киерикка ее не смутила. Та была как бы вправе сказать такое — Силья знала, что выглядит хрупкой, к тому же хозяйка Киерикка и понятия не имела, что минувшим летом в жизни Сильи произошли удивительные, из ряда вон выходящие события, перевесившие весь ее прежний жизненный опыт.
Затем в дверях комнаты появился высокий, худощавый, вялый батрак, который, — видимо, как обычно — снял сапоги и поставил их к теплой печной стенке, заглянул в стенной шкаф, закурил трубку, но все это — молча. Со слов хозяйки Силья поняла, что батрака зовут Ааппо, что он в Киерикке уже два года и уходить не думает.
Силья познакомилась с коровами и со всем стадом, две-три из них она даже выдоила. Выздоравливая в Кулмале, Силья несколько раз доила корову Софии, так что это не было ей внове.
Все события дня, однако же, настолько подействовали на нее, что хотя вечером людская и была залита таким ярким лунным светом, о каком Силья как раз думала утром в Рантоо, она оказалась не в силах бодрствовать и сразу погрузилась в глубокий сон на кровати рядом с теплой печной стенкой. Когда круглая луна достигла на небе той точки, откуда могла увидеть кровать Сильи сквозь ближайшее к ней боковое окно, она высветила там лишь волосы юной женщины и ее профиль, нежно очерченный нос, губы и подбородок, бледную щеку — все это, лежащее на левой руке. Тонкое одеяло обрисовывало и плавные контуры ее фигуры, как бы повторявшие те же самые линии, которые луна уже видела в миниатюре, глядя на ее лицо…
Луна в небе была в тот момент единственной зрительницей, к тому же знавшей эту девушку с ее детских лет. Она, бывало, смотрела на нее спящую в старом Салмелусе, когда щеки и все лицо ее были еще по-младенчески округлы. Она глядела на нее и позже, поверх сверкающих снежных сугробов, когда девочка впервые приблизилась к воротам в потусторонний мир, откуда ее возвратила усердная отцовская забота. Бледная летняя луна видела Силью и девушкой на разных дорогах и тропинках, но никогда не бывала недовольна увиденным и прямо смотрела в глаза девушки — или ее спутника, — если в момент счастливого молчания кто-то из двоих обращал к ней свой взор. Однажды, совсем недавно, луна как бы подсматривала, прячась за кустами, да и то как бы мимоходом, и отвернулась уходя. Эта луна, не увидев следующим вечером Силью, скрылась и не показывалась несколько ночей, пока наконец опять не выглянула — бледная и обращенная в другую сторону. Она хотела наблюдать, как пойдут дела у дочери Кусты, округлялась, следя за ее выздоровлением, и видела иной раз вечером старого человека, подходящего к ее кровати. Сейчас же луна была совершенно полной, круглой, такой, какой хотела увидеть ее девушка, когда наконец окажется в том одиночестве, о каком мечтала. Но бедняжка устала и теперь спала, и луна, совершая свой путь по небу, смогла посмотреть на нее, когда на какое-то время оказалась в той определенной точке, откуда была видна кровать Сильи. Однако же сияние свое она оставила в этой людской почти на всю ночь: сторожить сон дочери Кусты… Луна ведь видела и юного Кусту, и Хильму, еще красивую тогда, во дворе Плихтари. Если бы луна дышала, она, глядя на эту спящую и вспоминая обо всем, наверняка бы глубоко вздохнула и, может быть, даже слегка вздрогнула бы, вздыхая. Но, по правде говоря, полной луне отнюдь не свойственны тонкие чувства, она лишь бросает отраженный свет солнца и на спящих, и на бодрствующих. Покуда не является само солнце, которое порождает собственный свет, сильнее всякого иного света на земле.
Силья так крепко заснула с вечера, что не слыхала и криков на дороге, проходившей возле самого дома Киерикки: от стены дома до придорожной канавы была всего сажень. Какие-то деревенские юнцы прознали, что в Киерикку приехала новая девушка-служанка, и решили сразу выразить интерес к ней, спев возле дома песню. Однако то не была обычная-привычная деревенская песня, в этой говорилось про бедняков и про кровопролитие, «если потребуется». Хозяин еще не спал и сказал жене, что навстречу ему попались два парня с красными бантами, они шли в ногу, как солдаты, и не поздоровались. Наверняка те же самые, что теперь вопят там. «Вовсе и нет, это Калле Муткала и Вихтори Ловела, уж их-то я знаю — учуяли новенькую». Хозяйка повернулась с видом человека, которому все надоело, и заснула, но хозяин крадучись пошел в людскую. Убедившись, что там все спят, он подошел к окну в задней стене и поглядел оттуда на освещенную луной дорогу. Видны были поднимающиеся неподалеку по склону двое парней, те самые, о которых только что упоминала хозяйка. Но слова и мелодия их песни противно отдавались в туповатом крестьянском мозгу хозяина. Он повернулся в сторону людской, глянул почти одновременно на двух спящих там работников и запечатлел в своем сознании то ощущение, которое вызвали те два парня, затем пошел в свою постель. Но заснул он не сразу, легкий смутный страх посетил его. «Этой бедноты развелось столько, что ничего нам не поможет, если дело обернется серьезно. Уж они у нас, у хозяев, наше добро поотбирают», — подумал Киерикка, засыпая.
