Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 1
Ничто не могло помочь понять решение Маллигана, выяснить его личную судьбу и судьбу его многомиллионного состояния. Человек и его богатство исчезли, как будто их никогда не было. Никто не был предупрежден о его решении, и не произошло никаких событий, которые могли бы это объяснить. Если бы, удивлялись досужие умы, ему захотелось удалиться от дел, отчего бы не продать с большой прибылью свой банк, что можно было легко сделать, а не ликвидировать его? Никто не мог дать ответа. У него не было ни семьи, ни друзей. Его служащие ничего не знали; в то утро он вышел, как всегда, из дому и не вернулся, и это было все.
На исчезновении Маллигана, многие годы печально думала Дэгни, лежала печать какой-то невероятности; словно однажды в Нью-Йорке пропал небоскреб, оставив после себя лишь пустое место на перекрестке. Человек, подобный Маллигану, и состояние, которое он унес с собой, нигде не могли бы скрыться, как не мог потеряться небоскреб, — он все равно возвышался бы посреди какой-нибудь долины или леса, избранных в качестве укрытия. Даже если бы его разрушили, все равно осталась бы гора обломков, которые нельзя было бы не заметить. Но Маллиган исчез — и с тех пор минуло уже семь лет, и в путанице слухов, догадок, предположений, историй в приложениях к воскресным газетам, свидетелей, которые утверждали, что видели его в различных уголках планеты, так никогда и не появилось достоверного объяснения этого исчезновения.
Среди всяческих историй была одна, столь непохожая на остальные, что Дэгни в нее поверила. Говорили, что последней его видела старушка, продававшая цветы на перекрестке в Чикаго возле банка Маллигана. Она рассказывала, что он остановился и купил у нее букет первых в том году колокольчиков. Она в жизни не видела такого счастливого лица, как у него; он выглядел юношей, перед которым открывалось огромное, ничем не замутненное видение будущей жизни; все признаки боли и напряжения, отметины прожитых лет на лице человека, — все куда-то ушло, а то, что осталось, можно было назвать радостным ожиданием и спокойствием. Он купил цветы, словно повинуясь внезапному порыву, и подмигнул старушке, будто приглашая ее разделить с ним веселую шутку. Он сказал ей:
— Знали бы вы, как я всегда любил ее — жизнь!
Она в изумлении воззрилась на него, а он уже отошел, сжимая цветы в руке словно мячик, — широкая прямая фигура в неброско-дорогом пальто бизнесмена, затерявшаяся среди прямых линий высоких зданий деловых центров, в окнах которых отражалось весеннее солнце.
— Мидас Маллиган был порочным негодяем, у него на сердце был выжжен знак доллара, — говорил Ли Хансакер в прогорклом дыму от варева. — Все мое будущее зависело от жалкого полумиллиона долларов, который для него был разменной монетой, но, когда я попросил его о кредите, он наотрез отказал, и все потому, что я не смог предложить ему никакого обеспечения. Но как я мог предложить ему какое-то обеспечение, когда никто и никогда не дал мне шанса на что-нибудь серьезное? Почему другим он давал деньги, а мне — нет? Это же сущая дискриминация. Ему было наплевать на мои чувства, он сказал, что мои прошлые неудачи показали, что мне нельзя доверить даже тележку с овощами, не говоря уже о заводе, изготовляющем моторы. Какие неудачи? Что я мог сделать, если невежественные бакалейщики отказались покупать у меня бумажную тару? По какому праву он взялся судить о моих способностях? Почему мои планы в отношении моего собственного будущего должны зависеть от случайного суждения эгоистичного монополиста? Этого я не мог снести. Я подал на него в суд.
— Что-что вы сделали?
— Ну да, — гордо ответил Хансакер. — Я подал на него в суд. Уверен, что это показалось бы странным в ваших ультраконсервативных восточных штатах, но в штате Иллинойс было очень гуманное, очень прогрессивное законодательство, по которому я мог судиться с ним. Должен сказать, что это был первый случай такого рода, но я нанял весьма ловкого либерального адвоката, который нашел для меня лазейку. Он сослался на Закон о чрезвычайном экономическом положении, запрещающий дискриминацию по любым причинам, касавшимся любого человека в его правах обеспечить свое существование. Его приняли, чтобы оградить права поденных рабочих и им подобных, но его можно было применить и ко мне и моим партнерам, ведь так? Итак, мы отправились в суд и засвидетельствовали все наши злоключения в прошлом, и я рассказал о словах Маллигана, утверждавшего, что мне нельзя доверить и тележку с овощами, и мы доказали, что все члены корпорации «Всеобщий сервис» не имели ни престижа, ни кредитов, ни других средств к существованию; и, таким образом, приобретение моторостроительного завода было нашим единственным шансом выжить; и, таким образом, Мидас Маллиган не имел права нас дискриминировать; и, таким образом, мы были вправе требовать по закону, чтобы он предоставил нам кредит. О, у нас были все основания выиграть процесс, но председательствующим в суде оказался его честь судья Наррагансетт, один из тех старомодных монахов от судопроизводства, которые мыслят как математики и никогда не принимают в расчет человеческую сторону дела. Он просто сидел во все время процесса как мраморная статуя — одна из тех мраморных статуй, ну тех, что с завязанными глазами. В конце процесса он рекомендовал членам жюри вынести вердикт в пользу Мидаса Маллигана — и произнес много очень обидных слов в мой адрес и в адрес моих партнеров. Но я подал апелляцию в суд высшей инстанции, и суд высшей инстанции пересмотрел дело и приказал Маллигану выдать нам кредит на наших условиях. В его распоряжении было три месяца, чтобы выполнить решение суда, но, прежде чем срок истек, случилось нечто, чего никто не мог предположить, — он буквально растворился в воздухе вместе со своим банком. На счетах банка не осталось ни цента сверх положенного, чтобы получить причитающуюся нам по суду сумму. Мы потратили массу денег на детективов, пытаясь его отыскать, — кто бы этого не сделал? — но нам пришлось отступить.
Нет, размышляла Дэгни, этот процесс, хотя он и вызывает тошнотворное чувство, отнюдь не хуже многого из того, что годами приходилось терпеть Мидасу Маллигану. Он понес большие потери по постановлениям суда в подобных процессах, по законам и постановлениям, обошедшимся ему в гораздо большие суммы; он все вынес и работал еще упорнее, не похоже, что именно этот процесс сломил его.
— Что случилось с судьей Наррагансеттом? — непроизвольно поинтересовалась она и удивилась, в какой связи задала этот вопрос. Она почти ничего не знала о судье Наррагансетте, но слышала и запомнила это имя, потому что оно не могло принадлежать никому, кроме жителя Северной Америки. И только сейчас вдруг вспомнила, что ничего не слышала о нем в последние годы.
— А, он ушел на пенсию, — ответил Ли Хансакер.
— Разве? — Ее вопрос прозвучал как выдох.
— Ну да.
— Когда же?
— А, где-то полгода спустя.
— Чем он занимался после того, как ушел на пенсию?
— Не знаю. Не думаю, что кто-нибудь с тех пор слышал о нем.
Он удивился, почему у нее такой испуганный вид. Частично ее испуг объяснялся тем, что она сама не могла понять причину этого.
— Пожалуйста, расскажите мне о моторостроительном заводе, — с усилием произнесла Дэгни.
— Ну что ж, Юджин Лоусон из Народного общедоступного банка округа Мэдисон наконец выдал нам кредит, чтобы выкупить завод, но он был всего лишь пустозвон и жмот, у него не было достаточно денег, чтобы помочь нам, и он ничего не смог сделать, когда мы обанкротились. Это случилось не по нашей вине. С самого начала все было против нас. Как мы могли наладить производство, если у нас не было железной дороги? Разве мы могли купить железную дорогу? Я попытался упросить их вновь открыть железнодорожную ветку, но эти негодяи из «Таггарт транс…» — Он замолчал. — Послушайте, а вы не из тех Таггартов?
— Я вице-президент «Таггарт трансконтинентал».
Он воззрился на нее в полном оцепенении, она увидела в его подернутых поволокой глазах борьбу страха, подобострастия и ненависти. Все это вылилось во внезапный вопль:
— Да на что вы мне сдались, вы, большие шишки! Не думайте, что я вас боюсь, не ждите, что я стану молить вас о работе. Я ни у кого не прошу милости. Ручаюсь, вы не привыкли, чтобы с вами так разговаривали, разве нет?
— Мистер Хансакер, я буду вам весьма признательна, если вы сообщите необходимые мне сведения о заводе.
— Ваш интерес несколько запоздал. В чем дело? Вас стала мучить совесть? Вы позволили Джеду Старнсу здорово разбогатеть на этом заводе, но нам вы не дали никакой отсрочки. Мы ведь делали все то же самое, что и он. Мы как раз начали выпускать тот самый тип двигателя, который и приносил ему многие годы больше всего денег. А потом какой-то пришелец, о котором никто ничего не слышал, открыл заводик в Колорадо под вывеской «Нильсен моторе» и начал выпускать новый двигатель того же класса, что и модель Старнса, но в два раза дешевле! Разве мы могли с этим справиться? Для Джеда Старнса все кончилось хорошо, в его время еще не появился соперник со столь разрушительными идеями, но нам-то что было делать? Где нам было тягаться с этим Нильсеном, когда никто не создал для нас двигателя, который выдержал бы конкуренцию с ним?
