Геннадий Русский - Соловецкое чудотворство
Некому ему всю правду-матку высказать, вот и выбрал он бел-горюч камень, под ним ямку выкопал, туда всё высказал, ямку зарыл и камнем завалил. А какой это камень — пойди найди, много всяких камней на острове. Вот когда камень в будущем времени найдут, отвалят, вырастет из той ямки звонколистая осина и прозвенит своими листочками правду на весь мир…
Так и мыкается он, неприкаянный, по всем островам соловецким, Вечного Жида вроде, Агасфера, смерти ищет, а смерть его не берёт, все кругом мучаются, а ему мучаться не дают. Страшнее ада это — в земном аду находиться ни мучеником, ни мучителем. Уж чего бы проще смерть найти в сём смертном месте, куда людей на измор свезли, помереть здесь в любую минуту что чихнуть, а ему — нет. Уж он на всё пускался — во все запретные места шёл, под проволоку лазил, на стену кремлёвскую карабкался — не стреляют его. Когда очень уж надоест — возьмут под микитки и в сторону отнесут. Уж он и вешаться примерялся — верёвки не нашёл. Топиться хотел — вода перед ним расступается. В море кидался — не берёт его море, аки кал на берег выносит…
Так и бродит по острову карлик-малютка, в коем вся злоба земная, комочком злобы катится, кого комочек заденет — тому беда. Уж он и облик человечий потерял — человек ли он, призрак ли, нечисть ли какая незнаемая — никто не поймёт, какой он сущности. Появляется там и тут, и везде зло приносит. То долго не кажется, думают — сгиб червяк злобный, ан нет, снова появился. Так всё время и доселе…
Да вот не он ли там прикатился? Так и есть — его злоба до нас дошла. Ну вот и сказке развязка — не иначе за мной солдаты с ружьями. Хорошо здесь дело поставлено: не успел рта раскрыть, как уже добрый человек, длинные уши, настучал. Да какая тебе корысть, проклятый, доказчику ведь первый кнут! А я ещё, даст Бог, вывернусь! Ну пошли, солдатики-братики, соловей-соловей, пташечка!
ОБРЕТЕНИЕ ЧЕСТНАГО ОБРАЗА ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ
Продолжается соловецкое чудотворство.
Да уж больно далеко оно зашло: всем подряд стали видения видеться, и не одним узникам, а и охранникам. Что ни день, то новое чудо: то одного старца увидят, то двух, обходящих стены соловецкие, то крест вспыхнет над поверженным куполом. До того дело дошло, что иные солдатики бедные на пост стали бояться идти — боятся, что примерещится. Помните пальбу средь ночи? Так вот. Поставили одного молодого бойца на пост на стену. Пока ночи были белые, стояли они без боязни, а тут пошла среди охраны пугающая молва, что является на том посту Чёрный Старец. Я-то по скудоумию своему полагаю, что тот Старец не кто иной, как авва Герман. Он основание монастыря понудил, святого Зосиму привёл, с него началось, его дух сейчас тоскует. Чудес много с тем таинственным призраком, но что является он, никто не отрицает, я и сам сподобился, рассказывал (а писатель опять усмехается!). Так вот. Стоит тот молодой боец на посту, а стемнело. Товарищи-то решили над ним почудить, говорят ему: смотри, сегодня в полночь тебе Старец явится. Парень стоит ни жив ни мёртв. Чтоб поспокойнее было, дослал патрон, поставил ружьё на боевой взвод. Подходит полуночен час. Парень дрожит что осинов лист, заряженную винтовку в руках держит. Вдруг слышит — в отдалении хрустят шаги, и приближается к нему некто чёрный. Парню надо бы окликнуть как положено: «Стой! Кто идёт?», да от велего страху язык к гортани прилип. Призрак прямо на него движется. Парень, уже ничего не соображая, винтовку вскинул и пальнул в призрак. Завопил кто-то дурным голосом и рухнул. Парень, ничего не помня, давай палить куда попало, пока всю обойму не извёл, потом кинул винтовку, на пол сел и лицо руками закрыл. В караулке боевая тревога, все в ружьё, бегут на выручку — не иначе нападение какое или побег. Прибегают на пост, находят парня в полоумии, а невдалеке лежит убитый им начальник караула. Начальник-то обход делал, посты проверял, а этот дурачок в него пальнул. Вот что бывает со страху.
После того стало начальство допытываться, в чём оно дело, откуда молва про Чёрного Старца, кто все эти слухи пустил и всю охрану перепугал. Наладили в розыск тихарей, пошевелили они ушами и мою речь услышали… Первым делом представили меня товарищу оперу, гражданину Кнышу — этот со мной знаками объяснялся — без синяков, но больно, особенно ногой в пах. Затем взяли меня и поставили пред мрачны очи гражданина большого начальника. Так осердился гражданин большой начальник, что пистолет из кабура вытащил и в меня тычет: «Убью, падло! — грозится. — Ты это меж зэков сказки плетёшь, ты это привидения на всех напустил! Знаю тебя, сука! Как ты по Москве про Чёрную книгу травил, как всю Чеку переполошил, теперь тут про Чёрного Старца травишь?!» — «Никак нет, гражданин начальник! — рапортую. — Какие могут быть сказки, когда сами мы что в сказке. Да и колдун я разве, чтобы привидения насылать? Неужели возможно по вашим убеждениям в привидения верить?» А он пуще ругается, на чём свет стоит, прости ему, Господи! Сорвал на мне душу. И повели меня. Думал — порешат. Ан — в карцер, да не в тот, где был, а в такую щель, где ни один чудотворец не поможет. Через четыре дня меня оттуда вынули и опять тянут к гражданину большому начальнику. Конвойные попались добрые, рассказывают, что опять призрак являлся и будто сам Чёрный Старец приходил к начальнику за меня просить. Посмеялся бы, да разучился.
Приводят меня к начальнику в Горку, бывшую архимандритову дачу. Вижу — плох начальник, лицом жёлтый, чёрные круги под глазами. «Садись, — говорит (вишь, другой разговор!). — Ты, — говорит, — сказки сочинять мастер, рассказывай, не бойся, а то у меня бессонница». Нет, думаю, хватит с меня одного Пахана, другого не хочу. До того он мне мерзок показался, помереть легче, чем на его рожу смотреть. Но уж такая моя доля, не горазд я бунтовать, всю жизнь жил смиренно. «Никак нет, — говорю, — не знаю я никаких сказок, да и до сказок ли, когда тебя только что из карцера выволокли, с хлеба и воды?» — «Отправить его в караулку и накормить», — приказывает. Ничего, думаю, поем, всё веселее будет, а за это время подумаю, что мне делать, жить или сразу умереть, потому как вторично ходить в шутах не намерен, и так всю жизнь проскоморошил.
Выдали мне вохровский паёк — кашу с маслом — показалось, вкуснее не едал с той поры как, до революции ещё, купец один, кутила, водил к Тестову. Голоден так, что кишки пищат, но трапезую неспешно, а сам раздумываю про новый свой оборот жизни. Бес искушения тут как тут, уговаривает меня соглашаться, всё лишнее протянешь, а хорошим шутом будешь — большое послабление получишь, а может и такое получиться, что по представлению начальства и на волю выйдешь. Правда, редко кто с Соловков до срока на волю выходил, но всё ж бывали случаи. Вспомнилась мне история Френкеля поганого, соловецкого каторжника, ныне большого чекиста.
ПРО ФРЕНКЕЛЯ ПОГАНОГО
Напрасно вы приписываете мне антисемитизм или неуважение к еврейскому народу-племени. Люди как люди, давно с нами живут и многие из них, сам замечал, Россию любят, а иные и Христа почитают — что про таких плохого скажешь? Да если бы всё так просто было! Нет, куда всё сложнее. Верно, живут они с нами и люди как люди, те же заботы у них, те же печали и радости, да есть у них вера своя, цель некая, которую таит сей народ глубоко. А не было бы такой веры и цели, давно бы народ их потерялся, рассеялся, смешался с другими народами, среди коих живут. Вот тут-то мне не по себе становится. Как же так? Из иудейского народа Спаситель вышел, и весь народ его отверг и отрёкся. И не пропал ведь, хоть и разошёлся по всему свету. Одни в лавочках торгуют, другие на скрипочках пиликают, третьи деньгами ворочают неслыханными, а есть и такие, что наганами размахивают. На разных языках разговаривают, даже думают по-разному: один, скажем, буржуй, другой комиссар, а есть меж ними неосязаемое единство и сознание своей богоизбранности. Иной из них и маленький, и слабенький, и захудаленький, а знает твёрдо, что его народ особенный и предстоят ему мировые свершения. Да только мы-то, христиане, иное знаем — дождутся они не мессии, а антихриста. Вот отчего страшно-то!
Ну да это разговор особый и сейчас ни к чему. Даль будущих времён не станем обсуждать, хватит нам горестного настоящего… Все люди, все человеки, одни плохие, другие хорошие, у всякого народа свой талан. Только пусть уж граждане евреи на меня не обижаются, правда это — ни в одной нации таких ловчил нет, как в их. Жизнь ли их тяжкая к этому приучила, характер ли такой, а ловкостью и настырностью они всех побеждают. И в лагерях тоже, сами знаете, умеют и здесь евреи находить тёпленькое местечко. Ну не все, не все, не стану спорить… Только вот не случайно, что единственным освободившимся с Соловков и в карьере преуспевшим оказался этот самый Френкель.
Если сказку про него сказывать, то так начать: жил-был СЛОН и жил-был Френкель, и вот этот самый Френкель Натан Аронович свалил того СЛОНa…
