Эрнст Гофман - Мастер Иоганн Вахт
Он поехал вместе с графиней в Восточную Пруссию; тут он хотел, по мере возможности, найти дорогу, по которой в то время следовал граф, и по записям в станционных книгах проследить его маршрут. После многих тщетных поисков удалось ему открыть, что граф взял почтовых лошадей из Эйлау до Алленбурга. Далее терялся всякий след; однако выяснилось, что граф направлялся в Россию через прусскую часть Литвы, и, кроме того, в Тильзите были отмечены прибытие графа и отъезд его на курьерских лошадях. Оттуда снова терялся след. Молодому адвокату показалось вероятным, что следует искать разгадки этого таинственного случая на сравнительно небольшом пространстве, отделяющем Алленбург от Тильзита. В один ненастный вечер, удрученные заботами, усталые от переездов, добрались они с графиней до гостиницы маленького городка Инстербурга. Странные предчувствия охватили Ионатана, когда он вошел в отведенную ему дрянную комнату. Вся обстановка показалась ему так знакома, будто он сам когда-то бывал тут или слышал подробное описание чьего-то здесь пребывания. Графиня тотчас ушла в свою спальню, а молодой адвокат всю ночь проворочался на постели. Когда утреннее солнце осветило комнату, взгляд его упал на обои в одном из углов комнаты. Он заметил там большое пятно на месте стершейся голубой краски, которой стены были слегка замазаны поверх старых обоев: под этим кусочком обнаружился ярко-желтый грунт, по которому были намалеваны всевозможные уродливые рожи в новозеландском вкусе.
Вне себя от радости, восхищенный адвокат вскочил с постели; он находился в той самой комнате, где граф Ц… писал свое роковое завещание: он описал ее так обстоятельно, что сомневаться было невозможно.
Не хочу далее утомлять читателя подробностями того, что произошло после этого открытия. Довольно сказать, что в Инстербурге и тогда, как теперь, действовал прусский высший суд, в то время называвшийся королевским судом. Молодой адвокат немедленно вместе с графиней отправился к председателю; они предъявили привезенные с собой бумаги, законным порядком установившие личность графини, духовное завещание было найдено, признано действительным, и графиня, уехавшая со своей родины в отчаянном положении и в большой бедности, вернулась домой утвержденная во всех правах наследства, которого хотела лишить ее враждебная судьба.
В глазах Нанни адвокат был герой, ниспосланный небесами на защиту беспомощной невинности против козней злобного света. Леберфинк тоже рассыпался в преувеличенных восхвалениях юного юриста, превознося выше меры его деятельность и проницательность. Мастер Вахт, с своей стороны, одобрил усердие и настойчивость Ионатана, прибавив, впрочем, что он лишь исполнил свой долг, не более того, и притом по его, мастера Вахта, мнению, все это дело можно было распутать более прямым путем и скорее привести к благополучному концу.
– Этот случай, – сказал Ионатан, – считаю я за настоящую счастливую звезду, взошедшую на моем горизонте при самом первом моем вступлении на жизненное поприще. Это дело обратило на себя всеобщее внимание. Все венгерские магнаты заинтересовались им. Мое имя получило известность, и – что также не мешает делу, – графиня щедро наградила меня за это, отсчитав мне десять тысяч голландских талеров чистоганом.
Пока адвокат рассказывал, на лице мастера Вахта все время происходила какая-то странная игра мускулов, и наконец оно выразило живейшее огорчение.
– Что? – зарычал он вдруг львиным голосом, и глаза его сверкнули гневным пламенем. – Вот, я это предсказывал! Стало быть, ты торгуешь правом? За то, что эта графиня получила свое законное наследие, что ей удалось вырвать свое добро из рук обманувших ее родственников, она должна была платить деньги, приносить жертву мамоне? Фи, стыдись! Как тебе не совестно!
Молодой адвокат пробовал приводить всякие разумные доводы, то же делали и все присутствовавшие, но напрасно; ничто не оказывало на мастера Вахта никакого действия; тщетно ему говорили, что невозможно с большей радостью делать добровольный подарок, чем сделала его графиня, как только выиграла свое дело; и даже, прибавлял от себя всезнающий Леберфинк, Ионатан сам виноват в том, что гонорар не оказался гораздо значительнее, так как, принимая во внимание громадность выигранного наследства, вознаграждение за труды могло быть соразмерно больше. Старик все-таки остался при своем мнении и упрямо повторял, что там, где дело идет о праве, не может быть речи о деньгах.
Мало-помалу, однако, он успокоился и сказал:
– Правда, что в этом деле есть многие обстоятельства, могущие служить тебе извинением, так как искушения презренного корыстолюбия были слишком сильны; но сделай одолжение, вперед никогда не упоминай при мне о графине, о духовном завещании и о десяти тысячах талеров; иначе мне может показаться, что тебе не совсем уместно сидеть за моим столом.
– Вы ко мне очень жестоки, очень несправедливы, батюшка, – сказал адвокат дрожащим от волнения голосом.
Нанни молча проливала слезы, а Леберфинк, в качестве ловкого светского человека, поскорее переменил разговор, заговорив о новой позолоте утвари церкви св. Гангольфа.
Можно себе представить, в каких натянутых отношениях жили теперь все члены семейства Иоганна Вахта. Куда девались непринужденность разговоров, и бодрость духа, и общая веселость настроения? Гнетущая досада грызла сердце Вахта, и это было написано у него на лице.
О Себастьяне Энгельбрехте так и не было ни слуху ни духу, и таким образом погасала последняя слабая надежда, одно время мерцавшая в душе Вахта.
Старший помощник мастера Вахта, по имени Андрее, был верный, честный, здравомыслящий человек, преданный ему всею душой.
– Эх, хозяин, – сказал он однажды поутру, вместе с мастером Вахтой стругая какие-то балки, – не могу я дольше терпеть, у меня все сердце выболело, глядя, как вы мучаетесь. Бедная Нанни! Бедный Ионатан Энгельбрехт!
Мастер Вахт быстро кинул рубанок на верстак, обернулся, схватил Андреса за грудь и воскликнул:
– Слушай, то, о чем ты задумал, только тогда может случиться, когда тебе удастся вырвать из моего сердца понятия о добре и правде, которые могущество божие начертало в нем огненными буквами!
Андрее был не такой человек, чтобы затевать с хозяином психологические рассуждения; он почесал у себя за ушами и, сконфуженно ухмыляясь, проговорил:
– Стало быть, если к вам в мастерскую пожалует с утренним визитом один важный господин, и от него тоже никакого толку не будет?
Мастер Вахт тотчас сообразил, что кто-нибудь намерен осаждать его новыми приставаниями и что, вероятно, это будет не кто иной, как граф фон Кезель.
Ровно в девять часов явилась Нанни, а за ней старая Барбара принесла в мастерскую завтрак. Мастеру Вахту было неприятно, что пришла Нанни: это было необычно и говорило о каком-то заранее составленном заговоре.
Вскоре вслед за тем действительно явился аббат, причесанный и затянутый, как куколка; за ним следом пожаловал лакировщик и позолотчик, Пикар Леберфинк, в пестром наряде самых ярких цветов и довольно-таки похожий на майского жука.
Вахт сделал вид, что крайне рад гостям, и тотчас предположил вслух, что господин аббат, очевидно, желает посмотреть новые модели…
В сущности, мастер Вахт ужасно боялся, как бы аббат не начал донимать его нескончаемой проповедью насчет судьбы Нанни и Ионатана, с целью поколебать его решение. Случай избавил его от такой напасти.
Только что аббат, молодой адвокат и лакировщик стали рядом и аббат уже в отборнейших выражениях коснулся сладчайших в жизни отношений, как раздался голос дюжего Ганса: «Подавай!» – а рослый Петер с другой стороны так поторопился двинуть бревно, что порядком задел за плечо господина аббата, который от толчка упал на господина Пикара, а тот, в свою очередь, повалился на молодого адвоката, и в одно мгновение ока все трое исчезли из вида. Как раз за ними возвышался холм древесных опилок и стружек.
В этой куче увязли злополучные гости, так что от них только и видны были четыре черные и две верблюжьего цвета ноги; последняя пара, обутая в праздничные чулки, принадлежала господину лакировщику и позолотчику Пикару Леберфинку. Невозможно было удержаться от смеха, и все подмастерья и ученики разразились звонким хохотом, несмотря на то что мастер Вахт унимал их и приказывал молчать.
Наиболее пострадал аббат, так как опилки облепили его кругом, наполнили все складки его платья и попали даже в тщательно подвитые кудри. Он был сконфужен в высшей степени и полетел вон, словно гонимый бурным ветром, а за ним следом убежал и юный адвокат. Остался один Пикар Леберфинк, неизменно приветливый и веселый, даром что чулки верблюжьего цвета погибли невозвратно, будучи во многих местах изодраны, а изящные стрелки на них даже вовсе испорчены враждебными щепками. Тем и кончилась осада, предпринятая против мастера Вахта.
