Сельма Лагерлёф - Предание о старом поместье
Но всякий раз старушке удавалось успокоить и образумить ее. Она варила для Ингрид превосходный кофе, в котором не было ни единого кофейного зерна, а были лишь горох да цикорий, и все-таки этот кофе вселял в нее бодрость. И старая Анна Стина умела настолько успокоить девушку, что та в конце концов сама начинала смеяться над своими невзгодами. Повеселевшая, спускалась она почти вприпрыжку по лесистым холмам и возвращалась домой.
Впрочем, на этот раз и превосходный кофе Анны Стины не помог бы, даже если бы она была дома и попотчевала им свою гостью. Но старушка находилась в пасторской усадьбе на поминках Ингрид, потому что пасторша позаботилась о том, чтобы пригласить всех, кого любила ее приемная дочь. Видимо, и тут нечистая совесть давала себя знать.
В самой же избушке старой Анны было все на своих местах. И когда Ингрид увидела деревянный диван, и стол с дочиста выскобленной столешницей, и кошку, и спиртовку для варки кофе, то она хотя и не почувствовала облегчения, но по крайней мере поняла, что здесь она может без помехи предаться своему горю.
Утешительно было уже то, что ей ни о чем другом не надо думать и что тут она может вволю выплакаться.
Она подошла к дивану, бросилась на его деревянное ложе, и так она лежала здесь и плакала, сама не зная, сколько времени.
Далекарлиец сидел на каменной глыбе около избушки. Внутрь зайти он не осмеливался из-за того, что там была кошка. Он ждал Ингрид, которая должна была выйти, чтобы играть для него на скрипке. Скрипку он уже давным-давно приготовил. Но девушка все не выходила, и тогда он начал играть сам.
Играл он, по своему обыкновению, нежно и негромко. Звуки скрипки едва-едва доходили до девушки. Ингрид чувствовала, как волны озноба одна за другой пробегали по ее телу. Так было, когда она болела. И теперь она подумала, что заболевает снова. Что ж, может быть, оно и к лучшему. Пусть уж лихорадка на этот раз окончательно доконает ее.
Когда до нее донеслись звуки скрипки, она села и огляделась вокруг затуманенным взором. Кто это играет? Неужто ее студент? Значит, он наконец пришел?
Но тут она поняла, что это, наверное, далекарлиец играет, и с разочарованным вздохом легла обратно.
Она не знала, что это за музыка. Но стоило ей закрыть глаза, как скрипка заговорила голосом студента. Она могла даже слышать его слова. Обращаясь к ее приемной матери, он оправдывал Ингрид. И говорил он столь же красноречиво, как тогда, в разговоре с господином и госпожой Блумгрен. Ингрид так нуждается в любви, утверждал он. Это то, чего ей так недостает. Именно из-за этого она иногда пренебрегала своими обязанностями и вместо того, чтобы прилежно трудиться, предавалась мечтам. Но никто не знает, как много сил могла бы она положить ради того, кто любил бы ее. Ради такого человека она могла бы вынести невзгоды и болезни, нужду и унижения. Ради него она могла бы стать сильной, как исполин, и терпеливой, как раб. Ингрид слышала каждое его слово и почувствовала блаженное спокойствие. Да, это было так. Если бы только приемная мать любила ее, вот тогда бы она посмотрела, на что способна Ингрид. Но она не любила ее, и это лишало Ингрид энергии и силы. Да, это именно так! Она больше не чувствовала приступов лихорадки. Она лежала спокойно, слушая речи студента.
Должно быть, время от времени она погружалась в сон, потому что иногда ей казалось, что она лежит в могиле, и тут появляется студент и поднимает ее из гроба. Она лежала и укоряла его:
— Почему ты являешься ко мне только во сне!
— Я прихожу к тебе всегда, Ингрид. Я помогаю тебе. Ты это отлично знаешь. Я поднимаю тебя из могилы, я несу тебя на плечах, я играю для тебя, чтобы ты успокоилась. Это всегда я.
Ее пробуждала от сна и постоянно тревожила мысль о том, что ей нужно встать и идти играть для далекарлийца. Несколько раз пыталась она подняться, но у нее не хватало сил.
И как только она падала обратно на диван, к ней приходил все тот же сон. Она сидит, скорчившись, в мешке, и студент несет ее по лесу. Это неизменно был он.
— Но ведь это не ты, — говорила она ему.
— Нет, я, — говорил он, слегка улыбаясь ее упрямству. — Все эти годы ты каждый день думала обо мне. Ты ведь должна понять, что я не мог не помочь тебе, когда ты очутилась в такой опасности.
Это казалось ей само собою разумеющимся, и она начинала понимать, что он прав, что это действительно он.
И столько бесконечного блаженства было в этой мысли, что Ингрид снова пробудилась. Любовь трепетала во всем ее существе. Она не могла бы ощущать любовь сильнее, чем теперь, даже если бы встретилась наяву с тем, кто был ей дороже всех на свете.
— Почему он никогда не приходит наяву? — вполголоса проговорила она. — Почему он является только в моих снах?
Она не смела пошевельнуться. Она боялась, что любовь упорхнет. Ей казалось, что на плече ее сидит пугливая птица, и она опасалась спугнуть ее. Стоит ей шевельнуться, птица улетит, и печаль снова овладеет ею.
Когда она наконец пробудилась окончательно, в избушке уже царили сумерки. Значит, она проспала весь день и весь вечер. В такую пору сумерки наступают не раньше десяти часов. Не слышно было и звуков скрипки. Далекарлиец, наверное, ушел восвояси. А матушка Анна Стина так и не вернулась. Заночевала, видно, в пасторской усадьбе.
Впрочем, это не слишком занимало Ингрид. Ей хотелось только одного — лечь и снова уснуть. Она страшилась того чувства отчаяния, которое овладевало ею всякий раз, как она просыпалась.
Но тут у нее появился еще один повод для раздумий. Кто запер дверь? Кто покрыл ее большой шалью матушки Анны и кто положил рядом с ней на диван горбушку черствого хлеба? Неужто все это сделал для нее он, Козел?
На мгновение ей представилось, что сон и явь наперебой пытаются утешить ее. Сон, солнечный, улыбчивый, обволакивал ее блаженством любви, стремясь вселить в нее бодрость. Но в то же время и убогая, суровая, безжалостная явь вносила малую толику добра, чтобы показать, что все вокруг вовсе не так мрачно и беспросветно, как ей недавно казалось.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ингрид и матушка Анна Стина шли темным лесом. Они шли уже четыре дня, ночуя в пустующих избах на летних пастбищах. Ингрид выглядела вконец изнуренной и обессиленной. Лицо у нее было бледным до прозрачности, глаза ввалились и горели лихорадочным блеском. Старая Анна Стина то и дело украдкой бросала на нее беспокойные взгляды и молила Бога придать девушке силы, чтобы не упала она прямо на землю и не умерла где-нибудь на мшистом пригорке. Время от времени Анна Стина боязливо озиралась назад. У нее было смутное ощущение, что сама старуха Смерть крадется по лесу за ними по пятам, чтобы вернуть себе ту, что была уже повязана с ней заупокойной молитвой и горстями земли, брошенными на гроб.
Старушка Анна Стина была низенькая и коренастая. Ее крупное квадратное лицо светилось таким умом, что от этого казалось почти красивым. Она не была суеверна и, живя одиноко в лесу, не боялась ни троллей, ни лесной нечисти. Но сейчас она определенно чувствовала, что идет рядом с той, которая уже не принадлежит сему миру. Это стало ей ясно с той минуты, когда она увидела Ингрид в своей избушке в понедельник утром.
Накануне вечером она не вернулась домой, потому что хозяйка пасторской усадьбы опасно захворала, и матушка Анна Стина, которая слыла искусной сиделкой, осталась при ней на ночь. Всю ночь пасторша жаловалась в бреду, что покойница Ингрид явилась к ней с того света, но Анна Стина, конечно, ее бреду не верила.
А когда она пришла домой и увидела девушку, то хотела тотчас же бежать обратно в пасторскую усадьбу, чтобы объяснить, что Ингрид, которую там видели, вовсе не привидение. Но стоило ей заговорить об этом с Ингрид, как та прямо-таки помертвела, и старушка не решилась сделать что-либо ей наперекор.
В любую минуту жизнь в девушке могла погаснуть, как гаснет огонек свечи при дуновении ветра. Она могла погибнуть так же легко, как гибнет птица в клетке. Смерть подстерегала Ингрид и, чтобы не погасить в ней едва тлеющую искру жизни, с девушкой следовало обращаться как можно бережнее.
Как уже было сказано, старушка и сама не вполне была уверена в том, что Ингрид не выходец с того света, так мало оставалось в ней от живого человека. И Анна Стина отказалась от мысли читать ей сейчас наставления и не стала перечить ей, когда Ингрид сказала, что не хочет, чтобы кто-нибудь знал о том, что она жива. Старушка решила действовать с умом. У нее была сестра, служившая домоправительницей в большом господском поместье в Далекарлии. Анна Стина задумала отвести туда Ингрид и уговорить сестру Ставу, чтобы та пристроила девушку на какое-нибудь место в усадьбе. Скорее всего придется Ингрид довольствоваться обязанностями простой служанки, но иного выхода не было.
И вот теперь они были на пути в это поместье. Местность была хорошо знакома Анне Стине, а потому им не было нужды идти проезжим трактом, и они шагали безлюдными лесными тропами. Но путь этот оказался не из легких. Башмаки у них износились и развалились, юбки испачкались, подолы обтрепались. Маленькая злобная еловая ветка зацепила Ингрид за рукав кофты и прорвала на нем громадную прореху.
