Франц Верфель - Песнь Бернадетте
— А я? — обиженно спрашивает Бернадетта. Она краснеет, на ее обычно таком спокойном лице впервые заметен налет печали. Мать пытается воззвать к ее разуму:
— Рассуди сама, детка! Ты ведь старшая. Мария и Жанна — здоровые, закаленные девочки. А ты непременно подхватишь простуду — насморк и кашель. Простуда сразу же обострит твою астму. Вспомни, сколько тебе придется страдать…
— Но, мама, я не менее закалена, чем Жанна и Мария. В Бартресе мне приходилось целый день быть на воздухе: и в снег, и в дождь, и в грозу. И там я была здоровее всего… — Она обращается за поддержкой к отцу, пытаясь привлечь его заманчивой перспективой: — Ведь трое смогут принести гораздо больше, чем двое, разве не так?
— Мать решит, идти тебе или остаться, — строго говорит Субиру, придерживающийся в вопросах воспитания удобной тактики: вмешиваться только в редчайших случаях и не брать на себя никаких решений.
В это время раздается стук в дверь. Это мадам Бугугорт, соседка, еще молодая, но необычайно изможденная.
Проскользнув в комнату, она никак не может отдышаться. Она совершенно без сил.
— Милая Субиру, добрая моя соседка! — восклицает она в полном отчаянии.
Луиза, собравшаяся было мыть посуду, бросает все и взволнованно спрашивает:
— Боже, что у вас там опять стряслось, Круазин?
— Горе мне, малыш, мой бедный малыш… Опять судороги, как три недели назад… Он закатывает глазки, стискивает кулачки, я не знаю, что делать! Христа ради, пойдемте со мной, помогите…
— Это пройдет, милая Бугугорт, ведь так было уже не раз, вам надо успокоиться. Я сейчас же пойду с вами. Взгляните, я сама не знаю, на каком я свете, у меня голова идет кругом от моей собственной публики…
Мальчики, попавшие под домашний арест, подняли воинственный рев. Луизе Субиру приходится проявить строгость, чтобы заставить их замолчать. При этом на глазах у нее слезы от сочувствия к Круазин Бугугорт.
— Я сейчас пойду с вами, соседка…. А вы, девочки, немедленно отправляйтесь за хворостом.
— Мне тоже можно пойти, мамочка, ты разрешаешь? — ликует Бернадетта.
Луиза Субиру в растерянности хватается за голову.
— Несчастная я женщина! Как мне справиться со всеми вашими глупостями? Бернадетта, тебе лучше бы посидеть дома… — Она идет к шкафу, достает несколько теплых вещей. — Вот, надень шерстяные чулки! Возьми теплый платок и закутай горло! И капюле, обязательно надень капюле, никаких возражений!
Капюле — это женская накидка с капюшоном, которая надевается на голову и плечи и закутывает женщину до самых колен. Простые женщины в Лурде охотно носят такие накидки. Еще чаще их увидишь на молодых крестьянках из Бартреса, из Оме, из долины Батсюгер, повсюду в обширной провинции Бигорр. Капюле бывают ярко-красные и белые. У Бернадетты капюле белый. Под остроконечным капюшоном ее личико исчезает в голубоватой тени.
Глава шестая
ЯРОСТНЫЙ И ГОРЕСТНЫЙ РЕВ ГАВА
Пока девочки добирались до цели, у них было несколько встреч. У Старого моста, между первой наземной опорой и рыбацкой будкой, есть пологий, вымощенный камнями откос. Здесь женщины обычно стирают белье. Если погода солнечная, жительницы Лурда длинными рядами располагаются у берега и полощут белье в водах Гава, которые славятся тем, что прекрасно все очищают и отбеливают. Тогда к шуму вечно жалующейся на что-то реки примешивается многоголосый гомон женщин и равномерные удары их вальков. Но сегодня на берегу никого нет, кроме одной-единственной женщины, которую не напугала дурная погода. Это Пигюно, что по-местному означает Голубка. Почему ей дали такое прозвище, не знает никто. Если хотели намекнуть на известное сходство старой женщины с означенной птицей, то это был чистой воды эвфемизм, такой же, к какому прибегали древние, называя особенно коварное море «Благосклонным Понтом», так как не желали его прогневить более верным обозначением его сущности. Нет, то была вовсе не голубка, скорее побитая всеми ветрами и непогодами старая ворона, тощая скрюченная старушонка с изборожденным морщинами лицом, средоточие любопытства и проницательности. Главным ее свойством было всё обо всех знать. Собственно, звали ее Мария Самаран, и она состояла в дальнем родстве с семьей Субиру. Но Субиру смотрели на нее свысока. Ибо никто не стоит на общественной лестнице так низко, чтобы нельзя было найти кого-то, кто пал еще ниже.
— Эй, девочки Субиру! — пронзительно окликает Пигюно идущих по мосту. — Куда это вы, куда вы, девочки Субиру?
— Нас родители послали, тетушка Пигюно! — кричит Мария, приставив ладони рупором ко рту, так как разобрать слова в шуме реки довольно трудно. Пигюно возмущенно всплескивает покрасневшими от ледяной воды руками.
— Что за бесчеловечные родители, клянусь Пресвятой Девой! В такую стужу хороший хозяин собаку из дома не выгонит!
На это после короткого размышления отвечает Бернадетта.
— Но, тетушка Пигюно! — кричит она. — Почему бы нам не пойти за хворостом, раз вы сами не побоялись идти стирать в такой холод?
Это одно из тех замечаний Бернадетты, какое сестра Возу, без сомнения, отнесла бы к числу дерзких. Пигюно, которая за словом в карман не лезет, тут же подходит поближе к девочкам.
— Догадываюсь, что у вас нечем топить. Ваш отец никак не научится по одежке протягивать ножки. А мать? Нет, не скажу о ней ничего худого, ведь вы дети и, следовательно, ни в чем не виноваты. Но вашим родителям можете передать, что Пигюно дала вам хороший совет… — И, понизив голос, она сообщает: — Управляющий месье де Лафита велел срубить несколько тополей на острове Шале, у самой ограды парка. Там дров столько, что их хватит на дюжину семей…
— Сердечно благодарим вас, мадам, за вашу доброту, — говорит Жанна Абади и делает книксен.
И три девочки идут дальше, повторяя путь, который утром проделал Франсуа Субиру со своей зловонной тележкой. Они спускаются по тропинке, ведущей к мельнице Сави на левом берегу ручья. Там по мельничным мосткам они смогут перейти ручей и попасть на остров Шале. Бернадетта думает медленно. Когда она представляет себе, как они перелезут через ограду, чтобы красть дрова, она ощущает беспокойство. Одновременно ей не хочется оказаться «трусихой» и «мокрой курицей» в глазах более закаленных и практичных спутниц, и она не высказывает своих опасений вслух. Девочки уже прошли более половины пути, прежде чем Бернадетта решается на первое возражение:
— Тополиные ветки зеленые и плохо горят. А после дождей они совсем отсырели и будут только чадить…
— Ветки есть ветки и всегда горят, — рассудительно говорит Абади. — Мы не можем перебирать, как покупатели в лавке.
— Но у нас даже нет ножа, чтобы их отрезать, — делает новую попытку Бернадетта.
— Я взяла папин складной нож, — с торжеством объявляет Мария, вытаскивая грубое изделие из кармана передника.
Разговор прерван появлением Лериса и его хрюкающего стада. Добрый свинопас ухмыляется во весь рот и сдергивает шапку перед Бернадеттой. Девочка улыбается ему в ответ.
— Лерис влюблен в Бернадетту, — язвит Мария, которая иногда не прочь подольститься к высокомерной Жанне, отпустив шпильку по адресу Бернадетты. — Ведь они как-никак коллеги…
— Я не пасла свиней, — объясняет Бернадетта без всякой обиды, — я пасла только коз и овец…. Ах, если бы вы знали, какая прелесть маленькие ягнята, особенно новорожденные; возьмешь на колени такой славный комочек…
Мария вновь досадует на сестру: как горожанка она ощущает себя много выше деревенских жителей с их скотиной и вечным ковыряньем в земле.
— Иди ты, дуреха, со своим славным комочком знаешь куда… Как завидит что-нибудь маленькое и пушистенькое, так сразу тает от умиления…
— Я люблю свинину больше, чем баранину, — заявляет Жанна тоном знатока-гастронома, хотя в ее семье достаточно редко употребляют и то и другое.
Шлюз лесопилки закрыт, чтобы водоем мог наполниться водой. Когда шлюз закрывают, уровень воды в ручье настолько понижается, что колеса мельницы Сави перестают вращаться. Молодой мельник Антуан Николо использует этот вынужденный простой, чтобы подлатать прохудившиеся кое-где лопасти. Матушка Николо стоит на пороге дома, ибо, хотя стужа стала еще злее, все же погода немного прояснилась. Порывы ветра не смогли прорвать облачную пелену, но влажный свет зимнего солнца уже проникает сквозь нее и заливает остров Шале, так что все очертания вокруг становятся дрожащими и нечеткими.
— Это же дети Субиру, — говорит мельничиха, обращаясь к сыну. — А третью девочку я не знаю.
— Сдается мне, ее зовут Абади, и она большая задавака, — откликается Антуан, откладывая инструменты в сторону и выпрямляясь. Антуан — рослый красивый парень с добрыми глазами и лихо закрученными усами, которыми он немало гордится. Девочки издали здороваются с матушкой Николо.
