Тарас Шевченко - Драматические произведения. Повести
Они думают передать страшную расправу сынам и внукам. Нет! Теперь должно кончить, и кончить навсегда. Мы знаем вас, вероломные! Мученическая смерть Богуна, Остраницы и Наливайка нам показала, как исполняете вы клятвы. Столетняя война — и между кем? Между родными братьями. Страшно! (Немного помолчав.) Что ежели определено судьбою мне, простому человеку, окончить то словами, чего миллионы не могли кончить саблями?..
С какою радостью сердечной
Я возвращуся в Чигирин!
С каким торжественным восторгом
Взгляну на славные поля,
Где кровь казацкая текла,
Где улеглися миллионы
Несчастных жертв. Всему конец!
Всему кровавому конец!
Сынам и внукам мир и слава!
О днях минувших, днях кровавых
Кобзарь им песню пропоет,
В конце той песни знаменитой
Он имя сотника Никиты
С благоговеньем помянет.
(В восторге.)
Какая радость, боже мой!
Я славу словом завоюю
И славный подвиг торжествую
С тобой одной! В тебе одной
Я всю Украину поцелую.
(В восторге целует Марьяну.)
Марьяна Как это весело!
Никита Как мне весело, когда б ты знала! Ты, как дитя неразумное, веселишься и плачешь, а я?.. Но после о радостях поговорим. Иди к матушке и поторопи ее с шапкой.
Марьяна Да зачем тебе так скоро шапка нужна?
Никита После скажу, иди скорее. Невеста еще только, а уже и не слушается.
Марьяна (усмехаясь) Иду, иду. (Уходит.)
Никита ходит задумавшись по комнате. Немного погодя, остановись, говорит как бы с самим собою, сначала тихо, потом громче и останавливается на авансцене.
Никита
Святая родина! святая!
Иначе как ее назвать!
Ту землю милую, родную,
Где мы родилися, росли
И в колыбели полюбили
Родные песни старины.
(Громче.)
То песни славы! звуки рая!
Сынам на диво, на любовь
Сложили их, не умудряя,
Дела великие отцов,
И эти звуки, эти горы,
Эти широкие поля,
Немолчный говор синя моря,
Небо высокое, земля
С ее богатством, нищетою,—
Все это наше, нам родное,
Родные дети мы всему,
Мы часть ее, земли той милой,
Где наши деды родились,
Где их высокие могилы
В степях так гордо поднялись,
И наши очи приковали
Своею мрачною красой,
И без речей нам рассказали
Судьбу Украины родной.
(Немного помолчав.)
В ком нет любви к стране родной,
Те сердцем нищие калеки,
Ничтожные в своих делах
И суетны в ничтожной славе.
(Немного помолчав.)
И чем несчастней, тем милей
Всегда нам родина бывает,
Тем краше вид ее полей…
(Со вздохом.)
А наша родина страдает,
(Печально.)
А прежде счастлива была.
Тогда враги ее боялись,
Тогда сыны ее мужали
И славные отцов дела
Своею славой обновляли,
И все минуло, все прошло!
Казак в неволе изнывает,
И поле славы поросло
Травой негодной… умирает
И звук и память о былом!
(Торжественно.)
Нет, запоем мы песню славы
На пепелище роковом!
Мы цепь неволи разорвем,
Огонь и кровь мы на расправу
В жилища вражьи принесем!
И наши вопли, наши стоны
С их алчной яростью умрут!
И наши вольные законы
В степях широких оживут!
(Взволнованный, долго ходит молча по хате, останавливается и говорит как бы сам с собою.)
Славяне, несчастные славяне! Так нещадно и так много пролито храброй вашей крови междоусобными ножами! Ужели вам вечно суждено быть игралищем иноплеменников? Настанет ли час искупления? Придет мудрый вождь из среды вашей погасить пламенник раздора и слить воедино любовию и братством могущественное племя!
Задумывается. Входят Катерина с шапкой и Марьяна.
Катерина Слава богу, насилу-то угромоздила их: такие большие!
Никита (очнувшись) Что вы так долго с ними делали?
[1841]
Повести{9}
Наймичка [3]{10}
Между городом Кременчугом и городом Ромнами лежит большая{11} транспортная, или чумацкая, дорога, называемая Ромодановым шляхом. Откуда она взяла такое название, — это покрыто туманом неизвестности; чумаки же рассказывают вот какую былицу.
Жил в городе Крюкове (что за Днепром, против Кременчуга), — так в этом городе Крюкове жил богатый, неисчислимо богатый чумак Роман. Каждое божие лето отправлял он две валки, по крайней мере возов в двадцать каждая: одну на Дон за рыбою, а другую в Крым за солью. К первой пречистой чумаки, его наймиты, возвращалися в город Крюков. Часть добра сваливалась в его коморах, а с другою половиною добра он уже сам отправлялся в город Ромны со своею валкою, а шел он вот какою дорогою: сначала на Хорол, так что ему Золотоноша оставалася вправо, а Веселый Подол влево, потом из Хорола на Миргород, из Миргорода на Лохвицу, а из Лохвицы уже в Ромны. Так посудите сами, какой он круг всегда давал! И для почтаря это чего-нибудь да стоит, а про чумака и говорить нечего. Вот он однажды, продавши на роздриб и частку гуртом свое добро в городе Ромнах, думал было возвращаться домой, да приостановился ненадолго около корчмы, около той самой корчмы, что и теперь стоит уже за городом Ромнами, под вербами, на Лохвицкой и Зиньковской дороге и на Ромодановом шляху.
А тут уже под вербами, около корчмы, стояло десяток-другой чумацких возов распряженных, а кой-где под возами сидят себе люди добрые да горилку кружают. Вот он остановился со своею худобою, снял шапку, помолился богу и, обратившись к чумакам, сказал:
— Благословите, Панове молодцы, волы попасать!
Чумаки ему отвечали так:
— Боже благословы, велыке поле! — и принялися за свое дело.
А он, оставя волы в ярмах, пошел в корчму, говоря:
— Я только чвертку выпью.
Заходит в корчму, а там шинкарочка, точно на картине намалевана, будто шляхтянка какая. Чумак Роман был уже хотя и не молодой чумак, одначе в нем сердце заиграло, глядя на такую кралю. Краля это смекнула да, усмехнувшися, и спрашивает его:
— А чего вам хорошего надобится, господа чумаче?
Она-таки умела и по-московски слово закинуть.
— А вот чего мне надо, моя добродейко: кварту горилки, да две кварты меду, да сама сядь коло мене.
— Добре, — сказала шинкарка и, наливши ему кварту водки, пошла в лёх с поставцем и принесла меду.
Сидит чумак Роман в конце стола, закуривши свою чумацкую люльку, а около него сидит молодая шинкарочка да смотрит на его седые усы своими голубиными глазками. Пьет чумак Роман, кружает он серебряною чарою горилку горькую, а шинкарочка молодая золотым кубком мед сладкий. Долго они вдвоем себе сидели, пили, разные песни пели. На дворе уже стемнело, а они сидят себе, пьют и поют. Уже и темная ночь на дворе, уже бы чумаку и в дорогу пора, а он сидит себе да пьет. Уже и полночь на дворе, а он все-таки сидит и пьет, а шинкарочка, знай, наливает. А волы, бедные, в ярмах стоят. Вот уже и Чепига, и Волосожар{12} за гору спряталися, и зарница взошла. Чумак Роман как бы опомнился, взял шапку, люльку и вышел из корчмы, лег в воз, накрылся свитою и едва проговорил: «Соб, мои половые!» — волы двинулися, взяли соб и пошли частым полем, а не Лохвицкою дорогою. Неизвестно, долго ли они так шли и долго ли чумак Роман спал, только он проснулся уже в городе Кременчуге. По его следу поехали другие чумаки и пробили широкую дорогу и назвали ее Романовым шляхом. А почему его зовут Ромоданом, этого чумаки не знают.
Таково слово в слово сказание народа о Ромодановской дороге. Не улыбайтеся добродушно, мой благосклонный читатель, я и сам плохо верю этому сказанию, но, по долгу списателя, должен был упомянуть о сем досужем вымысле народа.
Ближе к истине полагать можно вот что о происхождении Ромодановского шляху. Не был ли его пролагателем князь Григорий Ромодановский, который в 1686 году водил московскую рать под Брусяную гору, чигиринскую резиденцию неукротимого гетмана Петра Дорошенка{13}? Я думаю, это будет правдоподобнее. Но кто бы ни проложил эту дорогу, нам, правду сказать, до этого дела нету. А заговорили мы о ней потому, что описываемое мною происшествие совершается по сторонам ее.
Но чтобы вы полное имели понятие о Ромодановской дороге, то я прибавлю вот что.
