Шолом Алейхем - Кровавая шутка
– Кто? - спрашивает Рабинович, разглядывая выпуклый лоб своего коллеги.
– Кто? - переспрашивает пинчук с досадой. - Профессор Эрлих.
– Что означает "нашенский"?
– Это значит, что он тоже не имеет права жительства, так же как вы, я и все мы! Ха-ха! И если бы вздумал пожаловать сюда, он бы наравне с нами сидел в этом злачном месте и слушал бы лекцию "о микробаx"... Хорошо, что он в Германии! Хотя, будьте спокойны, он и там чувствует, что значит быть евреем...
– Неужто?
– Подумаешь! А что за радость там? Да что вы, милый, газет не читаете? Не интересуетесь? Не еврей вы, что ли?
– Нет! - брякнул Рабинович и тотчас спохватился: - То есть, конечно, я еврей, но в последнее время мало читаю... Что же о нем пишут?..
– Что пишут? Ужасное! В первое время его вообще никто признавать не хотел: какой-то франкфуртский профессоришка. Теперь, положим, уже знают, кто он такой! И все же, когда он попытался пройти в Берлинский университет, хотел получить там кафедру, лабораторию и студентов, ему без всякой церемонии отказали.
– Почему?
Пинский парень расхохотался:
– Почему? Потому что "потому" кончается на "у"! Не слышите, что ли: "микробы", "паразиты", "эксплуататоры"... Ха-ха-ха!..
***Разговоры с товарищем вернули Рабиновича к прежним мыслям. Задача не разрешена. Вопрос остается в силе: откуда берется эта непонятная вражда к евреям?
И Рабинович вспомнил, что в свое время, когда он еще не был "Рабиновичем", он все эти россказни об "эксплуататорах", "микробах" и "паразитах" много раз слыхал и читал в газетах определенного типа, однако все это проходило мимо его внимания, как-то не задевало. Но сейчас, когда он находится среди евреев и вынужден жить одной с ними жизнью, он, конечно, добьется истины! Эта мысль так захватила "пленника", что он забыл, где находится, и не заметил, как промелькнула ночь.
Утром на оживленном и свежем лице его не осталось никаких следов так неожиданно проведенной ночи, и, когда его вызвали наверх, он готов был учинить скандал полицейскому приставу.
Однако энергия Рабиновича осталась неиспользованной, так как ему объявили, что только что от полицмейстера сообщили, что документы Рабиновича в порядке и он свободен.
"Шапиро постарался!" - мелькнуло в голове Рабиновича, и тут же по ассоциации вспомнилась Бетти. И странная, неизведанная теплота и нежность хлынули к сердцу.
"Неужели это серьезно? - подумал Рабикович, усаживаясь в извозчичью пролетку. - Что же будет, что будет?"
Вопрос этот, в сущности, уже несколько дней не давал ему покоя. В конце концов придется ведь открыть секрет, рассказать, кто он. Как он ей скажет об этом?.. И что будет потом?
Мысли вихрем кружились в голове Рабиновича, катившего в оглушительно дребезжавшей пролетке по ухабистой мостовой. Но все вопросы улетучились, как только на резкий его звонок в дверях показалась Бетти. Она не бросилась ему на шею, только встретила его чуть теплее обычного. Но глаза ее сказали ему много больше.
Рабинович вошел в дом Шапиро, точно под родной кров. В доме стало весело. Накрыли к столу, и все наперебой стали рассказывать, как каждый из них провёл остаток ночи. А Давид Шапиро пустился в повествование о том, как он, еле дождавшись утра, побежал в зубоврачебную школу, а оттуда к полицмейстеру...
– Сейчас же он пошел! - перебила жена. - Я ему, может быть, десять раз подряд повторяла, что сначала необходимо идти в школу, а потом уже к полицмейстеру!
– Что ты скажешь про нее? - обратился Шапиро к дочери. - Она говорит, что она сказала...
– Ну ладно! Кто бы ни сказал, - оборвала Бетти и обратилась к квартиранту: - Расскажите-ка лучше вы, что было утром, когда вас вызвали?
Задребезжал звонок.
– Кто там?
Сёмка вернулся из гимназии. Раскрасневшийся, запыхавшийся, с сумкой за плечами, прямо с порога - на шею учителю.
Учитель с учеником крепко расцеловались.
Глава 17
ПОСЛЕ ОБЛАВЫ
Ночь, проведенная Рабиновичем в полицейском участке, все же не прошла для него даром: он прихворнул. Еще с утра жаловался на головную боль, его слегка знобило, а к вечеру он лежал в своей кровати, укрытый поверх одеяла периной, и обливался потом. Перина была хозяйская, да и самый процесс потения был делом рук сердобольной Сарры Шапиро. Она напоила его чаем с малиной, основательно укрыла и приготовила уксус со спиртом, которым Давиду Шапиро надлежало натереть квартиранта.
Сарра Шапиро хотела послать Бетти за врачом, но Рабинович заупрямился: не надо!
– Что вам помешает, если доктор вас посмотрит?..
– Не нужно!
– Знакомый доктор, свой человек.
– Не надо!
– Да и берет он недорого... сколько дадут.
– Не надо!
– Вот сумасшедший упрямец, - сказала Сарра дочери по-еврейски и обратилась к квартиранту по-русски: - Скажите, пожалуйста, все ли Рабиновичи таковы или только вы так отличаетесь?
– Все таковы!
– Не лучше, чем Шапиро?
– Еще хуже!
– Ну, если так, вас есть с чем поздравить!
Рабинович ничего не ответил, переглянулся с Бетти, и оба так весело рассмеялись, что, глядя на них, не выдержала и Сарра. Затем она засучила рукава и отправилась на кухню готовить куриный бульон для больного.
– Ну ладно, доктора вы не хотите, но бульон-то вы не откажетесь скушать? Черт знает, откуда берутся такие сумасшедшие на свете!..
Молодые люди остались одни. После вчерашней истории они чувствовали себя как-то особенно хорошо и смеялись без всякой видимой причины, просто потому, что оба были молоды, свежи и здоровы. К тому же какая-то неясная, неведомая сила влекла их друг к другу с первой встречи. И хотя никаких разговоров между ними на эту тему не было, оба чувствовали, что они друг другу далеко не безразличны.
***Бульон хозяйского изготовления, по свидетельству самой Сарры Шапиро, имел "райский вкус" и был достоин "царского стола".
Мнение хозяйки целиком разделял больной, испытывавший несказанное удовольствие не столько от самого бульона, сколько от того, что тут же рядом сидела Бетти, которая держала тарелку и следила за тем, чтобы он съел все, до капельки.
Черт возьми, хворать таким образом, кормясь из Беттиных ручек, он готов и подольше!
Но в это время, как всегда неожиданно, влетел в дом Шапиро и сразу затараторил:
– Ну, что тут уже случилось? Квартирант заболел? Что с ним? Температура? Почему не посылают за доктором?
– Здравствуйте, курьерский поезд! - встретила его по своему обыкновению Сарра. - Откуда ты знаешь, что мы не хотели позвать доктора?
– "Хотели звать"? Чего же его не зовут?
– Поди спроси его!
Давид Шапиро в таких случаях не любит длительных дискуссий. Схватил на лету пальто и шапку, побежал и через несколько минут, к великому огорчению квартиранта, приволок доктора. Домашний врач семьи Шапиро подсел к Рабиновичу, пощупал пульс, приложил ухо к груди и с размаху хлопнул его по плечу.
– Ну, нечего дурить! Всем больным можно пожелать таких болезней! Дай Бог каждому еврею иметь такое сердце и такие легкие, - сказал доктор и прибавил по-еврейски: - Молодой человек, вы, очевидно, никогда в хедере не учились![9]
Узнав от хозяйки, что больной не понимает ни слова по-еврейски, доктор даже привскочил со стула. Несколько раз подряд он надевал и снимал очки, переглядывался со всеми и вдруг стал прощаться.
Повоевав с Рабиновичем из-за денег, которые он отказывался принимать, и в конце концов приняв их, доктор вышел в другую комнату и, прощаясь с семьей Шапиро, проговорил:
– Странный, странный у вас квартирант! Очень странный! Загадка...
Глава 18
ЗАГАДКА
Рабинович казался загадкой не только доктору, но и всем имевшим с ним дело: его манеры, внешний вид, мысли, язык - все было как-то необычно для еврея и возбуждало если не сомнения, то любопытство. Поражало в нем полное отсутствие характерных еврейских черт: находчивости, изворотливости, сноровки... Подчас он бывал наивен, как дитя, задавал смехотворные вопросы, приходил в восторг от самых обыденных вещей...
Первое время пришлось употребить немало усилий, чтобы вдолбить ему представление о правожительстве. Он никак не мог поверить, что в этом самом городе имеются районы, в которых евреям жить не разрешается.
– Возможно ли это? - спросил он. - Да что мы, в самом деле, в Древнем Риме живем, в Испании?.. Или в пятнадцатом веке?..
– Вот чудак! - прервал его Давид Шапиро. - Поди поговори с ним! Ему толкуешь одно, а он свое, А знаете ли вы, что в нашем городе имеется улица, по одной стороне которой евреям селиться разрешается, а по другой запрещено?
И Рабинович не мог успокоиться до тех пор, пока однажды, в субботу, хозяин не сводил его лично на эту самую улицу. Рассказам Давида Шапиро после этой прогулки не было конца. Он открыто смеялся над Рабиновичем:
