Карел Полачек - Дом на городской окраине
Однако деньги взял и крикнул: — Франтишек, дуй за пивом! Одна нога здесь, другая там! — Молодой каменщик отер руки о штаны и помчался. Чиновник оказался в центре внимания. Он не знал, что сказать, переминался с ноги на ногу, улыбался виноватой улыбкой. Потом простился и поспешно ушел.
Его окликнули. Он обернулся и увидел, что каменщики, обхватив друг друга за плечи, протягивают в его сторону стаканы с пивом. Чиновник остановился и приветственно помахал им рукой.
Перед одним из домиков сидел на крыльце пожилой мужчина с бескровным, водянистым лицом, рядом лежали костыли.
Тяжело дыша, пожилой мужчина сказал: — Пан, это не дело — давать им на пиво.
— Почему? — спросил чиновник.
— Ну, видите ли… Нечего им потакать… Они напиваются и начинают куролесить вместо того, чтобы работать. Одно слово — шваль. — Пожилой мужчина сплюнул так, что плевок описал широкую дугу. — Меня вот тоже никто не ублажает, — завистливо продолжал он, — мне говорят: чего ты бьешь баклуши? А я баклуши не бью, я калека. Будь у меня силы, я бы тут не сидел.
Чиновник опустил руку в сумку и дал старику крону. — Вознагради вас Господь Бог, — прокаркал ему вслед старик.
3Потом люди выбрались из своих ям, каменщики клали кирпич на кирпич, стены росли ввысь, затем вокруг них поставили клетку из лесов. Полицейский стоял наверху и командовал, как капитан с капитанского мостика. Когда было нужно, он работал каменщиком. Но знал толк и в плотницком деле и в других строительных работах, поскольку, патрулируя во время дежурства улицы, он останавливался и наблюдал, как люди работают руками. Он многое от них перенял, так как страж закона должен глядеть во все глаза, особенно когда хочет стать домовладельцем.
За работой он раздумывал и прикидывал, как бы ему приумножить свое состояние и обратить все в свою пользу.
«Чердак жильцам я не отдам, — решил он, — вешать белье они могут и на дворе. На чердаке я устрою голубятню».
И он размечтался. В своем воображении он уже видел голубей, которые летают высоко, чертя круг за кругом. Он непроизвольно вскинул руку и тихим посвистом поманил невидимых голубей.
Спохватившись, он с подозрением бросил взгляд на соседний участок, где портной Мецль строил дом для своей дочери — весной та собиралась выходить замуж. Когда сосед опережал полицейского в строительстве, полицейский принимался нетерпеливо подгонять своих рабочих и радовался, видя, что портной от него отстает.
Тем не менее работа подвигалась медленно, так как полицейский, не имея денег на выплату жалованья, уволил нескольких рабочих. В конце концов строительство продолжал он сам со своим отцом и шурином, долговязым, унылым мужчиной с вечно слезящимися глазами, отчего создавалось впечатление, будто он страдает хроническим насморком.
Полицейский командовал ими деспотически, и оба беспрекословно ему подчинялись. Он без конца подгонял их в работе. Сетовал он и на вечерние сумерки, окутывавшие начатую работу, ему хотелось остановить время и отдалить ночь. Отец надеялся, что сын предоставит ему угол, где он сможет обрести покой на старости лет, а унылому шурину полицейский обещал одолжить денег на обустройство собственной мастерской.
Глава седьмая
Так пролетело лето, и наступила осень. Резкий ветер ворвался на окраину, срывая с голов у прохожих шапки. Ветер свистел, завывал и вселял тревогу. Вверх по холму карабкались козы и задумчиво жевали траву… Гуси сбивались в стайки и внезапно, словно сговорившись, раскинув с пронзительным гоготом крылья, припускали по улице, по-бабьи переваливаясь с боку на бок. Ветер вздувал белье, развешанное на обнесенной забором площадке, трепал нижние юбки и лифы и забирался в мужские кальсоны, надувая их пузырем. На электрических проводах трепыхались обрывки пестрых хвостов, застрявших там от бумажных змеев. До наступления зимы полицейскому удалось подвести дом под крышу. После чего он поссорился с отцом, который уехал в деревню с убеждением, что в нынешние времена благодарности от детей не жди. На вопрос шурина, а как же с обещанными на мастерскую деньгами? — полицейский ответил: — Э, милок, поживем — увидим. И тогда шурин, печально глянув на него слезящимися глазами, дотронулся не-гнущимися, краплеными известью пальцами до отворота шапки, извлек оттуда окурок; задымил, поразмышлял и, махнув рукой, отправился восвояси.
2— Видите ли, — объяснял полицейский чиновнику, пришедшему взглянуть, как идет строительство. — Я хотел, чтобы к осени все было готово, но просчитался. Люди у меня разбежались, отец вбил себе в голову невесть что и уехал. Уперся и все тут. Ишь упрямец, говорю. Но я тоже упрямый. Дуешься — дуйся! Он не может мне простить, что я женился на своей против его воли. Он мне говорил: «Женишься на Маржене». А я ему: «Ни на какой Маржене я не женюсь. У меня есть другая». Он мне — мол, приглядись к Маржене-то — какая грудь, какие бедра! Аккурат для тебя. А что эта, твоя? Палка да и только. Мол, пораскинь мозгами, подумай. Я ему: «Не вам на ней жениться, а мне! Что я задумал, от того не отступлюсь никогда. Я такой».
Полицейский вытащил метр и начал замерять оконные проемы. Через минуту бросил, выпрямился и, сдвинув кепку на затылок, продолжал:
— А если моя матушка, паче чаяния, станет на меня наговаривать, так вы не обращайте внимания. Знали бы вы, до чего эта баба прожорливая. Так и норовит все съесть. От нее приходится все запирать. Э, да что говорить. Знаете, я мастерю из тряпья детские игрушки. Раз как-то шью из велюра слона. На столе лежат бивни, потянутые белым маркизетом. Старуха ходит вокруг и знай — зыркает. Думаю: «что ты, баба, здесь высматриваешь?» Оглядываюсь, а она — хвать один из бивней и сует себе в пасть. Заметила, что я на нее гляжу, мигом положила бивень обратно и бормочет: «Я-то, дуреха, думала, это ванильный рогалик!» Ха, ха, ха! Я тебе покажу — ванильный рогалик. Ненасытная утроба!..
Он нагнулся, взял ведерко с краской и выставил в коридор.
— А что до шурина… Поглядите, какой он тощий. Жадность его губит, глаза завидущие, руки загребущие. Без конца пристает — дай то, одолжи это. Ничего не дам, ничего не одолжу. Мне тоже никто ничего не дает. Когда-то я был простаком, теперь — нет.
Чиновник слушал эти излияния и царапал ногтем известку на стене. «Наговорил с три короба, — думал он, — но мне-то какое до всего этого дело?» Вслух же он произнес: — Да, бывает…
— Экономь, — сказал я шурину, — вон как я экономлю. И все у тебя будет. Я никогда не попрошайничаю. Так он, видите ли, обиделся и ушел. Скатертью дорога. Потому у меня и не вышло с домом к сроку, сами видите, сколько на меня всего свалилось.
3Итак, не оставалось ничего другого, как провести зиму в старом доме. И потянулась зима, и старый дом погрузился в неизбывный сумрак. Вдоль улиц неслись снежные хлопья, вьюга тонко вызванивала на водосточных трубах и завывала в дымоходах. На тротуаре снег превращался в черное месиво, которое налипало на штанины прохожих. Звезда на потолке мокла, как старая рана. Двери распахивались сами собой, а окна тревожно дребезжали.
Но чиновник уже не замечал скорбного сумрака, не обращал внимания на звезду на потолке. Он уже жил в своем будущем саду. Ему представлялось, как он склоняется над клумбами. Когда же он поднимал глаза к потолку, звезда виделась ему прекрасным цветком необыкновенной расцветки. «Этот цветок, — блаженно шептали его губы, — я вывел у себя в саду. Он называется „Dahlia Maxima Serovy“. Он из семейства экзотических георгинов. Толпы ботаников приезжают издалека, чтобы увидеть это чудо. Им нужно спешить. Dahlia Maxima Syrovy на протяжении одной человеческой жизни цветет только раз».
Даже желтое здание на Фруктовом рынке тоже залито медовым светом. Исполнительное ведомство, где стеклянные перегородки отделяют чиновников от гудящего роя помощников адвокатов, стряпчих, канцеляристок, темных личностей в продавленных котелках, ловящих удачу, превращается в воображении чиновника в оранжерею, где в теплом, влажном воздухе буйно разрастаются невиданной красоты растения. На окнах исчезли решетки, исчезли дела, на которых красным карандашом надлежит проставить имена судебных исполнителей. Какие там приложения? Какие там досье? Вон зеленый газон. А желтые, выцветшие орнаменты на стенах зазеленели свежими, нежными листочками, которые завитушками усиков цепляются за подпорки, образуя восхитительные аркады. Пан Сыровы исполняет свои служебные обязанности в беседке, и цветы роняют ему на голову розовые лепестки.
4— И чего это они не переезжают? — сетовала теща. — Все уши прожужжали, мол, будем переезжать, а сами ни с места? Не больно-то вы мне нужны. Отправляйтесь к своему жандарму, коли он вам больше по душе.
— А они и не будут переезжать, — высказал предположение тесть, — кто нынче съезжает с насиженного места? Ведь они отлично понимают, что лучше, чем у нас, им нигде не будет.
