Жюль Ромэн - Шестое октября
Вот уже три дня переплетчик носит на себе этот пояс. Ждет он от него не столько возможности совершать любовные подвиги, которым по-прежнему придает мало значения, сколько исчезновения какого-то чувства несовершенства. В согласии со всеми солидными авторами он считает, что мужская сила связана с жизненной силой вообще. Он не допускает мысли, что у него поражена жизненная сила. Быть может, она даже не дремлет, а просто дала себя в слишком исключительной форме обратить на мозговую деятельность. «Геркулес», как бы оптимистично ни смотреть на него, не способен, конечно, вызвать ток энергии в организме, где иссяк ее источник, но он может направить ее на известные органы, сделать более явной, чем она была, и подавить в заинтересованном субъекте сомнение, которое не замедлило бы стать тягостным.
Вот почему для Кинэта представляет реальную ценность впечатление, произведенное им на молодую женщину. Своего рода смущение и даже испуг, по-видимому, овладевшие ею, могут объясняться только необычным излучением энергии, исходившим от Кинэта. Не впадая в наивную веру спиритов, позволительно думать, что жизненная энергия субъекта излучается и при обострении становится чувствительной или даже почти невыносимой для других людей. К тому же Кинет ясно ощутил проснувшийся в нем внезапно порыв. Только одно обстоятельство интригует его — то, что порыв этот охватил его в тот самый миг, когда он заметил венчальное кольцо на пальце посетительницы.
Выйдя из магазина, Жюльета пошла в сторону, противоположную станции метро. В конце улицы она увидела низкие и бедные домики, повеселевшие, впрочем, от солнечного освещения, — целый квартал, который был ей незнаком и по которому она проходила не торопясь, в поисках автобуса.
Побывав у переплетчика, она утратила меланхолическое чувство опьянения, в котором жила с самого утра. Неприятные ощущения, перенесенные ею, беспокойство при мысли, что ей сюда надо будет вернуться, внушали ей в то же время некоторый интерес к вещам, не связанным с ее отчаянием. Шагах в пятидесяти от лавки, взглянув на своего рода длинный коридор между двумя низкими домами, отгороженный калиткой, она увидела у стены левого дома человека, голову повернувшего немного в сторону улицы, а поясницей как бы приросшего к стене, словно он старался в нее вдвинуться, исчезнуть в ней. Она не решилась остановиться и присмотреться. Ни лица, ни одежды этого человека она не могла разглядеть. Ей показалось, что он держит руки за спиною. Она пошла дальше.
Спустя три минуты, когда Кинэт в задней комнате своей лавки стал снимать с себя пояс Геркулес, чтобы слегка изменить его положение и устранить небольшое трение, неприятное для кожи, он услышал, как дверь в лавку распахнулась, а затем захлопнулась с такой стремительностью, что колокольчик едва успел звякнуть. «Какой это болван так ворвался ко мне? Он мне разобьет стекла». И Кинэт поторопился привести себя в порядок. Он терпеть не мог разбитых стекол, а также шумных и неуклюжих людей. Он напустил строгость на физиономию.
Открыв дверь, он увидел посреди лавки человека, у которого лицо было плохо освещено, но вид свидетельствовал о сильном смятении.
— Простите, — сказал посетитель, — но у вас есть, вероятно, водопроводный кран, небольшой умывальник. Мне бы надо помыться, да…
Кинэт не был трусом, по крайней мере при обстоятельствах такого рода. (Ему случалось пугаться паука, змеи или ночью испытывать жуть на своей совершенно темной лестнице.) Он даже не был вспыльчив. И сохранил полное присутствие духа, разглядывая этого, человека, довольно устрашающего, а главное — оценивая положение.
— Помыться? Как это… помыться?
— Я запачкался. Я немного почищусь. Человек сворачивал свои руки, насколько мог.
Они были еле видны. Но одежда на нем с виду не была запачкана. Он был в старом котелке.
Вид у него был совсем не угрожающий, наоборот — просительный. И он был безоружен. Кинэт описал вокруг него четверть окружности, чтобы лучше его рассмотреть.
— Вы бы мне оказали большую услугу, — сказал тот.
Голос дрожал от страха.
«Этот малый только что совершил преступление», — подумал Кинэт. Он подошел к наружной двери, взялся за ручку.
— Ради бога! — взмолился человек. — Что? Что вы хотите сделать?
— Ничего… Я смотрю.
Он действительно поглядел на улицу, не открывая двери. Хотел посмотреть, нет ли за этим человеком погони; нет ли какого-нибудь волнения на улице; не бегут ли, не ищут ли люди, не начинает ли собираться толпа. Ничего; по крайней мере — в ближайшем соседстве. В окнах противоположного дома тоже никакого признака любопытства.
Кинэт вернулся, поглаживая свою красивую, выхоленную бороду. Человек не внушал ему никакой жалости. Заметь он на улице полицию, разыскивающую беглеца, он открыл бы дверь и позвал бы ее. Но ему очень хотелось побольше узнать и овладеть тайной этого человека. Подобной истории с ним еще никогда не случалось. Давно уже не чувствовал он себя таким жизнерадостным.
Он открыл дверь в заднюю комнату.
— Войдите сюда.
Он пропустил вперед человека.
— Еще несколько шагов. Вот так. Откройте дверь.
Человек на миг заколебался; потом открыл эту вторую дверь кончиками пальцев, словно у него болела рука, и вошел в тесную кухню.
За ним вошел Кинэт. Дверная ручка была из белого фарфора. Кинэт заметил на ней, по обе стороны, два красных пятнышка, очевидно — кровяные.
— Вот раковина. Вот мыло. И полотенце слева.
Человек ждал, поглядывая с мольбою на Кинэта.
Переплетчик усмехнулся.
— Что? Я стесняю вас?
Тот имел по-прежнему беспомощный вид; так же сворачивал руки. Тут было больше света, чем в магазине, и несколько темных пятен видны были на его пиджаке и брюках.
— Да ну же, — продолжал Кинэт любезно, хоть и с легким оттенком насмешливости, должны же вы понять, что я человек не болтливый. Можете спокойно почиститься. Вам это нужно.
И он не трогался с места у кухонной двери.
Человек решился пустить воду и взял мыло. Во всех его жестах проглядывала боязнь. Его словно обжигала каждая вещь, за которую он брался.
Он вымыл руки, обильно поливая их водою.
— Не оставляйте крови на раковине, — сказал тем же тоном Кинэт.
Тот на него покорно взглянул; затем, увидев щетку, принялся мылить камень раковины, как усердный слуга, и тщательно подталкивать пену к сточному отверстию. Управившись с этим, он опять обнаружил нерешительность.
— Продолжайте же!
Человек произнес умоляющим голосом:
— Не могли бы вы меня оставить одного на минуту?
«Он сбежит, если я его оставлю», — подумал Кинэт. Из кухни был действительно выход в небольшой двор.
— Зачем? Оттого, что вы хотите замыть пятна на одежде? — он рассмеялся своим сухим смешком. — Потеха! Слишком поздно вы принимаете такие меры предосторожности по отношению ко мне… Обещаю вам не глядеть. Валяйте. Я обещаю.
Тот не совсем знал, как убрать пятна. Достал свой носовой платок. Но тотчас же сунул его опять в карман. Платок был уже запачкан кровью.
— Вам что нужно? Чистая тряпка? Но что мне сделать потом с этой тряпкой?… Да!.. Вы ее возьмете с собой. И все ато выбросите в первый же канализационный люк… Со своим платком, не правда ли? (Он усмехнулся.) Не забудьте про свой платок.
Он достал из шкапика белую тряпку, протянул ее незнакомцу.
Тот ее свернул, намочил, намылил и стал тереть пятна на своей одежде. Когда тряпка становилась грязной, он выполаскивал ее под толстой струей воды.
Кинэт сначала отвел глаза в сторону, но недолго соблюдал свое обещание.
Однако, любопытство его сделалось спокойнее.
Он словно следил за интересной, но заурядной операцией, так что его присутствие не только не тяготило этого человека, но помогало ему обрести равновесие.
Несколько минут помолчав, Кинэт произнес тихим, благожелательным голосом, в котором уже не слышно было насмешки:
— Теперь расскажите-ка вкратце, как это произошло.
Человек вздрогнул, уронил тряпку в раковину. Его глаза, все его черты сочились тревогой. Лицо приобрело цвет пыли.
Кинэт заговорил еще мягче, вкрадчивее:
— Я спрашиваю вас об этом не потому, что хочу вам сделать неприятность… Нет же, нет… К тому же, вы ли мне это расскажете или вечерняя газета… если не говорить о нескольких подробностях…
Мысль о газетной заметке, по-видимому, больно задела человека, потому что его передернуло.
— Отчего вы остановились?
Тот послушно взялся опять за тряпку, начал чиститься опять.
Кинэт сказал еще тише:
— Сейчас у вас нет охоты говорить. Это вполне понятно. Скажите мне лучше, что вы собираетесь делать. Куда вы отсюда направитесь?
— Я не знаю.
— Как? Не знаете?
— Нет.
— Ни малейшего понятия?
— Нет. (Это «нет» прозвучало слабее.)
