Евгений Замятин - Островитяне
- То есть... почему в контору? - О'Келли немного смутился: никто не знал о том, что делалось по вечерам в конторе, и это было очень странно, что Дьюли... - Я не настолько ослино трудолюбив, чтобы работать еще и по вечерам... - непринужденно засмеялся О'Келли.
- А-а, так-так. Так значит... - Дьюли поднял тарелкообразную, пасторскую шляпу. И О'Келли снова весело покатился, придерживая под мышкой сверток с цветами.
Когда О'Келли свернул на Гай-стрит, уже темнело. В бесчисленных ущельях узких переулков между старыми домами - зажигались, покачивались фонари. С реки плыл туман, все теряло свой ежедневный облик, и легче было жить - легче было обмануться. В кузнице лязгало железо, фонари красновато дымились - и можно было поверить, что внизу, у реки, собираются около костра латники Оливера Кромвеля. И что эта черная фигура - прекрасный и несчастный Риччио, пробирающийся к Марии Стюарт... О'Келли задумался, стоял, засунув руки в карманы.
Но Риччио обернулся - и О'Келли показалось: на нем плоская священническая шляпа. Что за странная встреча - или это все туман? О'Келли прильнул к витрине антикварного магазина и усиленно стал рассматривать позеленелый медный дверной молоток - уродливую собаче-человеческую голову. Потом осторожно перебежал на другую сторону и пошел следом за Риччио.
Да, это он: дощатая фигура, аккуратно сложенные позади руки - и пальцы, что-то отсчитывающие. Это был Дьюли, и переулок Сапожника Джона - пожалуй, довольно странное место для прогулок господина викария...
О'Келли нырнул в ближайший из проходов, сбежал к реке - по темному ущелью между высоких стен, и потом закоулками выбрался опять на Кингс-стрит.
Когда, прокружившись по улицам с час, О'Келли снова очутился против переулка Сапожника Джона - туман уже осел, и было ясно видно: нет никого. Через боковую, окованную железом дверь О'Келли вошел в дом.
При конторе О'Келли была маленькая сводчатая комнатка, окном в переулок, окно старое, узкое - бойница с решеткой. Теперь эту комнатку не узнать было: старые, выцветшие гобелены по стенам, два железных узорчатокованых фонаря - от антиквара напротив; очень низенький - на четверть от полу - турецкий диван во всю стену. И переливающиеся, неуловимые огоньки в камине, и Диди у огня - в своей черной пижаме, такая уютная.
Так вот лежать - прикованной к золотой игре огня, прихлебывать золотое, колючее вино и слушать - не слушать колючие слова О'Келли.
- ...Девочка моя, я именно этого и хочу, чтобы, поселившись с утюгами и Кемблом - вы стали несчастны. Счастье - одно из наиболее жирообразующих обстоятельств, а вам идет быть именно такою, тоненьким, стриженым девочко-мальчиком...
Рука О'Келли касалась так нежно, и откуда-то издали, устало видела Диди причудливо-противоречивые Easter lilies и слышала свой голос:
- Но это так жестоко - обманывать Кембла. Он - большое дитя.
- Жестоко? - засмеялся О'Келли.- Жестоко - детям говорить правду. Если что меня убеждает в милосердии Божием - так это именно дарованная Богом ложь, именно то, что...
О'Келли не кончил: показалось - скрежетал замок в боковой двери, в переулке Сапожника Джона, а потом чьи-то шаги по каменной лестнице. Впрочем, О'Келли хорошо помнил, что дверь он запер на ключ: просто в старом доме бродила тень Сапожника Джона.
- ...Я не удивлюсь, если добрый Джон заявится сюда... - потянулся О'Келли.- Сегодня от тумана все так фантастично...
Диди ушла в театр и сказала Кемблу, что из театра ей надо кой-куда зайти. Кембл сидел один, не зажигая огня. За окном чокали капли, отчетливо и правильно, как часы. Когда совсем смерклось - пришла старушка Тэйлор и принесла письмо от леди Кембл: леди Кембл просила сына непременно прийти сегодня вечером. Явно, это было, наконец, давно жданное примирение. Все складывалось как нельзя лучше. Кембл мигом оделся и пошел.
Очевидно - ратификацию мирного договора леди Кембл хотела обставить очень торжественно: столовая была ярко освещена, и вокруг стола Кембл увидел миссис Дьюли, потиравшего руки викария и футбольноголового Мак-Интоша. Кембл радостно подошел к леди Кембл, но невидимая узда вздернула ее голову еще выше, она сделала величественный жест рукой - и сурово показала Кемблу на стул:
- Садитесь... - помолчала и подняла глаза к портрету сэра Гарольда в парике и мантии.- Боже мой, что сказал бы ваш покойный отец, сэр Гарольд...
Больше она говорить не могла: за нее говорил викарий - и кому же, как не ему, сказать все, как надо?
- Дорогой мистер Кембл! Мы пригласили вас сюда - потому что мы любим вас, ибо Христос заповедал любить и грешников. Мы вынуждены прибегнуть к крайним мерам для того, чтобы вернуть вас на правильный путь, И вы последуете сейчас за мной и мистером Мак-Интош... - и заметив, что Кембл хочет возражать, викарий добавил: - хотя бы ради вашей матери - взгляните на нее.
Леди Кембл молитвенно смотрела на портрет покойного сэра Гарольда, из глаз ее показались две скудные слезы - это было наибольшее, что она могла себе позволить, не нарушая приличий. Рядом сидела и дрожала в лихорадке миссис Дьюли, не поднимая глаз.
Кембл спокойно сказал:
- Хорошо, пойдемте... - Все это было, конечно, такая же гнусная проделка, как письмо в голубом конвертике, и раз навсегда надо было с этим покончить.
Улицы были пустые. Ветер опять дул с реки, нагонял туман, окутывал крыши - и стены уходили вверх, в самое небо. Шли молча в ущелье из стен. Понемногу Кембл понял, что идут к конторе О'Келли. Ущелье все сдвигалось и давило, и ничего во всем мире не было, кроме стен до самого неба, и никуда нельзя было вырваться из стен: все идти, идти между стен - как во сне. И как во сне, не зная, знал Кембл, что ждет в конце пути.
В переулке Сапожника Джона, у окованной двери остановились. Наверху сквозь узенькую бойницу светил огонь.
- Ну-с? - торжествующе потирая руки, взглянул викарий на Кембла.
Как слепой ткнулся Кембл в окованную дверь.
- Заперто... - беспомощно обернулся он. Упрямый квадратный подбородок прыгал.
- О, не беспокойтесь, мы припасли ключ... - выскочила из тумана футбольная голова. Ключ был громадный, неуклюжий.- Вот французские ключи это действительно культура, французского не подобрать... - добавил Мак-Интош.
Слышно было, как Кембл сделал по каменной лестнице два шага - и остановился. Секунду было тихо. Потом шаги загромыхали по лестнице, сливаясь в гул: Кембл бежал вверх. Потом хлопнула верхняя дверь, секунда тишины - и Кембл уже громыхал обратно, не разбирая дороги, с грохотом промчался мимо викария куда-то вниз, как огромный взбесившийся грузовик без руля.
14. ПЕРО СИСТЕМЫ УОТЕРМАНА
Утром Кембл, как всегда, тщательно выбрился и надел чистый воротничок. В зеркале с удивлением заметил, что он совершенно такой же, как всегда, разве только маленькие слоновые глазки стали побольше: за ночь под глазами легла темная тень.
В столовой Кембл взял газету и механически стал проглядывать объявления о сдающихся в наем домах - как это делал последние дни. Поймал себя на этом, усмехнулся, отложил газету. Выпил, как обыкновенно, две чашки кофе. Мазал хлеб маслом, но почему-то не ел, а складывал аккуратно на тарелке. И только когда заметил перед собой целую горку хлеба - сконфузился и ушел.
Было уже время идти в контору, но Кембл вернулся обратно в спальню. Заперся на ключ: еще раз все передумать и решить все с самого начала. Но в голове все колеса были мертвые и не двигались, и вместо мыслей было одно и то же: до боли ясный розово-черный переплет на груди у н е е - и смешные, кривые и тоненькие ноги у н е г о.
Когда прозвонили к завтраку, Кембл очнулся и понял: думать было совершенно нечего и незачем. Все уже решено кем-то, он шел теперь между высоких - до неба - каменных стен, и никуда нельзя свернуть, идти только вперед, до конца.
Кембл открыл ящик стола и вытащил старый, оставшийся от отца, револьвер с игольчатыми патронами. Потом написал на имя леди Кембл чек на тридцать фунтов, которые у него лежали еще в банке, порвал полученный от О'Келли чек на пятьдесят фунтов - и тут увидел: ручка, которою он писал, была ручка О'Келли - очевидно, О'Келли оставил ее тут в день рождения Кембла. Это была обыкновенная чернильная ручка системы Уотермана - "Waterman's-Fountain Pen" - и теперь ее, конечно, надо было вернуть О'Келли.
Кембл мучительно наморщил лоб: все остальное было определенно и просто, а это было страшно трудно - с ручкой Уотермана. Надо было отдать и что-то сказать при этом, и все это очень осложняло положение. Кембл сунул ручку в тот же карман пиджака, где лежал револьвер, и всю дорогу думал о ручке как бы это в самом деле...
И так, с озабоченным и наморщенным видом, вошел в кабинет О'Келли.
О'Келли сидел у себя в кабинете с бумагами так же как вчера, и все-таки было в нем что-то совершенно новое. Через секунду, приглядевшись, Кембл увидел О'Келли - не улыбался. Это было так же невероятно, как если бы вдруг перестал улыбаться фарфоровый мопс Джонни. Это был не О'Келли..
