Томас Гарди - Мэр Кэстербриджа
По-видимому, в гостинице считалось необходимым вознаграждать постояльцев за старомодное неудобство, кривизну и мрачность коридоров, полов и окон обилием чистого постельного и столового белья, видневшегося повсюду, что совершенно потрясло наших путешественниц.
– Слишком здесь хорошо, нам это не по карману! – сказала старшая, с опаской осматривая комнату, как только они остались одни.
– Я тоже этого опасаюсь, – сказала Элизабет. – Но мы должны соблюдать приличия.
– Мы должны расплатиться, а потом уже думать о приличиях, – возразила ее мать. – Боюсь, что мистер Хенчард занимает слишком высокое положение, чтобы мы могли навязывать ему наше знакомство; значит, надо полагаться только на свой кошелек.
– Я знаю, что я сделаю, – сказала Элизабет-Джейн, выждав некоторое время, пока, там, внизу, об их нуждах как будто вовсе забыли, занявшись неотложными делами. И, выйдя из комнаты, она спустилась по лестнице и прошла в бар.
Среди прочих хороших качеств, характерных для этой прямодушной девушки, было одно, более ярко выраженное, чем все остальные, – это готовность пожертвовать своими удобствами и достоинством ради общего блага.
– Сегодня вечером у вас как будто много работы, а так как моя мать небогата, то не могу ли я помочь вам и тем оплатить часть расходов? – спросила она хозяйку.
Эта последняя, неподвижно сидевшая в своем кресле, держась за подлокотники, словно ее влили туда в расплавленном состоянии и теперь она припаялась к креслу так прочно, что ее нельзя было от него оторвать, окинула девушку с ног до головы испытующим взглядом. Подобного рода соглашения были явлением довольно частым в деревнях, но, хотя Кэстербридж и был допотопным городом, об этом обычае здесь почти забыли. Однако хозяйка дома была женщина покладистая по отношению к посторонним и возражать не стала. И вот Элизабет – молчаливая хозяйка кивками и жестами указывала, где найти необходимое, – забегала вверх и вниз по лестнице, собирая ужин для себя и своей матери.
Тут кто-то наверху дернул за шнур звонка, и деревянная перегородка, делившая дом пополам, содрогнулась до самого основания. Звук колокольчика внизу был куда слабее, чем дребезжание проволоки и блоков, вызвавших его.
– Это шотландский джентльмен, – сказала хозяйка с видом всезнающей особы и перевела взор на Элизабет. – Не взглянете ли вы, приготовлен ли ему поднос с ужином? Если все готово, отнесите ему наверх. Комната над этой, с фасада.
Элизабет-Джейн, хотя и проголодавшаяся, отложила на время заботу о себе и, обратившись к кухарке, получила поднос с ужином, который и понесла наверх в указанную комнату. Помещение у «Трех моряков» было отнюдь не просторное, хотя под дом была отведена порядочная площадь. Перекрещивающиеся балки и стропила, перегородки, коридоры, лестницы, никому не нужные печи, скамьи, кровати с балдахинами занимали столько места, что почти ничего не оставалось для людей. Мало того, это происходило в те времена, когда мелкие предприниматели еще не отказались от домашнего пивоварения, и в доме, где хозяин по-прежнему свято придерживался двенадцатибушелевой крепости своего эля, а качество этого напитка являлось главной приманкой заведения, все должно было уступать место утвари и операциям, связанным с упомянутым пивоварением. Вот почему, как выяснила Элизабет, шотландца поместили в комнате, смежной с той комнатушкой, которая была отведена ей самой и ее матери.
Войдя, она обнаружила, что там никого нет, кроме молодого человека, которого она видела под окнами гостиницы «Королевский герб». Сейчас он лениво читал местную газету и вряд ли заметил, как она вошла, поэтому она спокойно оглядела его, не преминув подметить, как блестит его лоб там, где на него падает свет, как хорошо подстрижены у него волосы и какой бархатистый пушок на затылке, как изящно изогнута вписанная в овал лица линия щеки и как четко очерчены веки и ресницы, скрывающие его опущенные глаза.
Она поставила поднос, подала ужин и вышла, не сказав ни слова. Когда Элизабет-Джейн спустилась вниз, хозяйка, которая была столь же добра, сколь толста и ленива, заметила, что девушка выглядит утомленной, а та, горя желанием быть полезной, и думать позабыла о своих нуждах. Тогда миссис Стэннидж заботливо настояла, чтобы они с матерью сами поужинали, если вообще намереваются это сделать.
Элизабет пошла за скромным ужином, как ходила за ним для шотландца, и, поднявшись в комнатушку, где она оставила мать, бесшумно открыла дверь, толкнув ее краем подноса. К ее изумлению, мать, которая, когда она уходила, прилегла на кровать, сейчас сидела выпрямившись, приоткрыв рот. При появлении Элизабет она предупреждающе подняла палец.
Смысл этого жеста вскоре обнаружился. Комната, отведенная двум женщинам, некогда служила туалетной при спальне шотландца – на это указывала дверь, ныне заколоченная и заклеенная обоями. И, как это частенько бывает даже в гостиницах с большими претензиями, чем «Три моряка», каждое слово, произнесенное в одной комнате, было отчетливо слышно в другой. И сейчас из соседней комнаты слышались голоса.
Повинуясь немому приказу, Элизабет-Джейн поставила поднос; мать шепнула, когда она подошла ближе:
– Это он.
– Кто? – спросила девушка.
– Мэр.
Любой человек, кроме Элизабет-Джейн, совершенно не подозревавшей об истине, мог бы предположить, что дрожь в голосе Сьюзен Хенчард вызвана какою-то более тесной связью с мэром, чем дальнее родство.
В соседней комнате и в самом деле беседовали двое – молодой шотландец и Хенчард, который, войдя в гостиницу, когда Элизабет-Джейн находилась на кухне, был почтительно препровожден наверх самим хозяином Стэнниджем. Девушка расставила тарелки со скромным ужином и знаком предложила матери присоединиться к ней, что миссис Хенчард и исполнила машинально, так как ее внимание было приковано к разговору за дверью.
– Я заглянул сюда по пути домой, чтобы спросить вас кой о чем, что возбудило мое любопытство, – с небрежным добродушием сказал мэр. – Но, я вижу, вы уже ужинаете.
– Да, но я сейчас кончаю! Вам незачем уходить, сэр. Присаживайтесь. Я уже почти кончил, да и вообще это не имеет никакого значения.
По-видимому, Хенчард сел на предложенный стул и через секунду заговорил снова:
– Ну-с, прежде всего мне хотелось бы спросить, вы ли это написали?
Послышался шелест бумаги.
– Да, я, – ответил шотландец.
– В таком случае, – сказал Хенчард, – видимо, судьба свела нас до срока, так как наша встреча была назначена на утро, не так ли? Моя фамилия – Хенчард. Не вы ли ответили на объявление, которое я поместил в газете насчет управляющего для торговца зерном? Ведь вы явились сюда, чтобы переговорить со мной по этому вопросу?
– Нет, – с некоторым удивлением ответил шотландец.
– Ну конечно же, вы тот человек, – настойчиво продолжал Хенчард, – который условился приехать повидаться со мной! Джошуа, Джошуа, Джип… Джон… как его там зовут?
– Вы ошибаетесь, – сказал молодой человек. – Меня зовут Дональд Фарфрэ. Правда, я занимаюсь хлебным делом, но ни на какие объявления я не отвечал и ни с кем не условливался встретиться. Я направляюсь в Бристоль, а оттуда – на другой край света, попытать счастья на необъятных полях Запада, где выращивают пшеницу. Есть у меня кое-какие открытия, полезные для этого дела, но здесь мне негде развернуться.
– В Америку… так, так… – сказал Хенчард таким разочарованным тоном, что это сразу почувствовалось, как сырой воздух. – А я-то готов был поклясться, что вы – тот самый человек!
Шотландец снова пробормотал «нет»; оба помолчали, затем Хенчард сказал:
– Так вот, стало быть, я искренне и глубоко признателен вам за те несколько слов, которые вы мне написали.
– Пустяки, сэр.
– Да, но сейчас это имеет для меня огромное значение. Шум, поднявшийся из-за моей проросшей пшеницы, меня доконал, хотя, клянусь богом, я не знал, что она плохая, пока люди не начали жаловаться. У меня на руках несколько сот четвертей ее. И если ваш оздоровительный процесс может сделать ее доброкачественной… ну, вы понимаете, из какой беды вы бы меня выручили! Я сразу почувствовал, что в ваших словах может таиться правда. Но мне бы хотелось иметь доказательства, а вы, конечно, не пожелаете сообщить мне все подробности процесса, пока я вам хорошо не заплачу.
Молодой человек на минутку призадумался.
– Отчего же, – сказал он, – Я уезжаю в другую страну, а там я не собираюсь заниматься оздоровлением проросшего зерна. Хорошо, я объясню вам все: здесь вы извлечете из этого больше пользы, чем я в чужой стране. Минутку внимания, сэр. Я могу вам показать все на образцах, они у меня в дорожной сумке.
Послышалось щелканье замка, затем какое-то шуршание и шелест, после чего речь зашла о том, сколько нужно унций на бушель, как надо сушить, охлаждать и тому подобное.
– Этих нескольких зерен вполне достаточно, чтобы показать вам весь процесс, – раздался голос молодого человека, и после паузы, в течение которой оба, по-видимому, внимательно следили за какой-то операцией, он воскликнул: – Ну вот, попробуйте теперь!
