Исаак Башевис Зингер - Раскаявшийся
— Вы уверены, что он не спит с ними?
— Вовсе нет.
— И он точно так же не уверен в вас?
— Конечно. Но эта уверенность ему совершенно не нужна. Я ведь не его собственность. Мы оба — свободные партнеры, поэтому и наш брак тоже будет свободным, безо всяких фальшивых уз.
Я прекрасно понимал, что это вновь дьявол говорит со мною. С чего бы вдруг незнакомой девушке вести себя так откровенно со случайным попутчиком? Вы сами видите — я не из тех, в кого женщины влюбляются с первого взгляда. Возможно, для вас дух зла — всего лишь фигура речи, но для меня и дух зла, и дух добра — реальность, самая суть реальности. Не важно, называть ли их духами или как-то иначе. Я верю, что они существуют и влияют на человеческие жизни от колыбели до могилы. Особенно дух зла, что сильнее железа. Плоть, кровь, нервы, эмоции — все на его стороне. В этом мире, где дом строится годами, а рушится за несколько минут, хозяин — дух зла. Он командует всем, что несет разрушение. Если дьяволу было нужно, чтобы Присцилла выполняла его волю, он мог легко ее заставить.
Да, я понимал все это, но в то же самое время дьявол шептал мне: «Это твой шанс. Не будь идиотом. Намекни ей, девчонка согласна. Другого случая просто не будет!»
Я сидел оглушенный тем драматическим поворотом, который сделала моя жизнь, раздираемый на части собственной нерешительностью. Я уничтожил все, что связывало меня с ложью, но сейчас ложь снова была во мне, и кто знает, какие радости она мне обещала. Нескольких случайно брошенных на колени девушки взглядов хватило, чтобы понять, какие удовольствия может доставить то, что покоится между ними. Но хватит ли мне времени? И грех не совершается в одну секунду. Пока мы говорили, уже пришло время завтрака. После Рима мы, возможно, уже не будем сидеть рядом. И она вряд ли захочет продолжать встречаться со мною в Израиле, где ее ждет жених-профессор. Внезапно я почувствовал себя героем и одновременно зрителем какого-то фильма или пьесы. Я сидел и не мог ничего предпринять. Мной завладел фатализм, ничего общего с верой не имевший. Отстраненный, но с проснувшимся любопытством, я наблюдал за тем, как режиссер этой драмы сводит, сообразно своему замыслу, все нити воедино.
Какое-то время Присцилла ничего не говорила, а потом спросила: «Почему вы не возьмете одеяло? Здесь холодно».
В тот же самый момент подошел стюард и спросил, не нужно ли мне одеяло. Я согласился, и через несколько секунд мои ноги уже были укрыты. Не помню, где — не в одном ли из ваших рассказов? — я прочел о человеке, который играл в шахматы со своей судьбою. Он делал ход, судьба отвечала ему другим, и так далее, до тех самых пор, пока человек не получил мат и фигуры не раскатились во все стороны. Разве это не ваш рассказ?
Представьте себе только. Я сижу там и спрашиваю себя: а что теперь? Какой делать ход? По натуре я не агрессивен. Другой на моем месте не стал бы долго думать, он просто взял бы ее за руку, а дальше все пошло бы своим ходом. Но такие вещи, слава Богу, не для меня. Меня останавливало чувство стыда, которое для любого настоящего еврея — моральная сила. Я не мог набраться наглости. Благодаря этому мне удалось избежать многих ловушек, но тогда мне казалось, что из-за своей скромности я теряю великолепный шанс.
Внезапно я почувствовал, как она запускает руку мне под одеяло. Наши пальцы сплелись, и началась старинная игра поглаживаний и ласк. После того как она сделала первый шаг, я осмелел. Моя ладонь скользнула по ее коленям, тем самым, что секундой раньше обещали все радости мира. Нет смысла говорить, что она не сопротивлялась. И в то же самое время я знал, что этой ночью на моем месте мог быть любой. Эта девушка исповедовала теорию, сообразно которой не следовало упускать никаких возможностей, или, по еврейской поговорке, «если на пользу, то хоть от казака».
Я уничтожил и растоптал не только свое мнимое раскаяние, не только новый образ жизни и все важнейшие решения, но и свою мужскую гордость. Я ласкал женщину, которая предлагала себя первому встречному. Когда я мял ее одежду, то с насмешливой жалостью думал о Билле, который ждал в Иерусалиме свою «партнершу» и планировал создать с ней семью. Тора предупреждает евреев, что, где бы они ни жили, Бог отыщет их и вернет в страну предков. Да, Бог сдержал свое обещание, но кого он возвращал? Он изгнал одних грешников, а возвращал других, еще больших.
Таков был ход моих мыслей, но делал я нечто совсем иное. Скажу вам честно: согрешить в самолете очень сложно. Мимо постоянно проходят другие пассажиры, не спят стюардессы, свет хотя и слабый, но все же горит. Я чувствовал не только желание, но и отвращение. Современная женщина, как это ни странно, хотя и готова к любым приключениям, но при этом одевается таким образом, что приходится прикладывать огромные усилия, чтобы добраться до заветного места. Желание казаться изящной сильнее тяги ко греху. Мы долго возились подобным образом, и в то же время мы оба боялись, что кто-нибудь заметит, чем мы занимаемся, и устроит скандал. Дух зла, или сатана, по-видимому, решил доказать Небесам, что мои покаяния и обещания были ложью, вот только удовлетворение моих желаний в его планы не входило. Так бывает всегда со всеми страстями. Самое важное в них — предвкушение. И в сексе, и в ограблении, и в убийстве, и в жажде мести, и в стремлении к славе — всюду одно и то же. Результаты всегда разочаровывают. Но вам ли этого не знать.
Уже поздно, и, пожалуй, я не успею рассказать вам всю историю сегодня, но кое-что еще скажу.
После того как мы поняли, что ничего у нас не получится, мы сидели, как две наказанные собаки, стесняясь взглянуть друг на друга. По крайней мере, так чувствовал себя я. В самолете началось какое-то движение. Наступал день. Солнце поднималось из-за моря, сияющее и умытое. На фоне его величия я чувствовал собственную незначительность. Оно озаряло планеты, побуждало злаки расти, давало жизнь бесчисленным тварям, делая это с чистотой и божественным спокойствием, в то время как я пытался получить сомнительное удовольствие и потерпел в этом крах. Мое путешествие утратило всякий смысл, как и все, к чему я прикасался.
В Риме я решил купить обратный билет до Нью-Йорка. Раз я не смог стать евреем, значит, должен превратиться в язычника. Раз не мог жить в чистоте, значит, должен еще глубже погрузиться в грязь. Внезапно мимо прошел какой-то мужчина. У него были окладистая борода, пейсы, на голове широкополая шляпа, под пальто традиционная одежда с кистями. Моя соседка взглянула на него и усмехнулась. В ее взгляде сквозило недоумение и презрение. Именно тогда я понял, что без пейсов и традиционной одежды нельзя стать настоящим евреем. Солдат, служащий императору, носит мундир — то же относится к солдату, который служит Всемогущему. Если бы я носил такую одежду сегодняшней ночью, то не поддался бы искушению. То, как человек одевается, выражает его образ мыслей, его обязательства перед Небесами. Такова уж природа человека, что он скорее испытает стыд перед приятелем, чем перед Богом. Если он ясно не покажет всему миру, кто он и во что верит, то окажется открытым для греха, сопротивляться которому просто не сможет.
9
В Риме нам предстояло почти три часа ждать самолета в Израиль. Моя новая подруга не пожелала сидеть в аэропорту и исчезла. Я видел, как какой-то молодой человек предложил ей прокатиться по городу. Он обещал вовремя привезти ее обратно. Подобные люди быстро заводят знакомства. Я же устроился в зале ожидания. Я давно не ел — во-первых, пища в самолете была трефной, а во-вторых, у них не было ничего для вегетарианцев, — но голода все равно не чувствовал. Я рассматривал толпу, читал объявления на английском и итальянском. Вокруг все время ходили люди, одни летели в Нью-Йорк, другие в Париж, третьи в Лондон или Афины. У всех во взгляде было одно и то же: растерянность, покорность перед лицом неизбежного, все те же вопросы: зачем я это делаю? Чего хочу? Что меня ждет?
Рядом со мною стоял человек, чей багаж потеряли во время перелета, он громко возмущался. Служащие его даже не слушали и просто отсылали от одного к другому. Проблемы и неудачи отторгались этой системой, созданной для того, чтобы действовать с четкостью часового механизма.
Какой-то голос во мне твердил: «Куда ты бежишь после того, как сам же все и испортил, нарушил все свои обещания? Что тебе делать в Израиле?» Но, несмотря на эти слова, я не отступился, я ждал свой рейс. Мне не к кому и незачем было возвращаться. Я пошел в ресторан и заказал чай с тостами. Я ел, пил и думал о самоубийстве. Жить так и дальше было просто невозможно. Мне следовало умереть. Но я не был готов к смерти. В ресторане я провел все остававшееся до отлета время. Когда объявили посадку на израильский самолет, внезапно, в зале ожидания, я увидел того самого мужчину с пейсами и в широкополой шляпе. Он стоял в окружении нескольких ешиботников. Молодые люди были одеты так же, как он, а пейсы их были еще длиннее. Окружающие бросали на них насмешливые взгляды, но этим юношам было безразлично, что думают о них другие.
