Эдвард Форстер - Говардс-Энд
Но она ошибалась.
Молодой человек взял зонтик, пробормотал слова благодарности и поспешил прочь семенящей походкой клерка.
— Может быть, останетесь… — позвала Маргарет. — Хелен, до чего же ты глупая!
— А что я такого сделала?
— Разве не видишь, что ты его испугала? Я хотела предложить ему чаю. Зачем тебе понадобилось говорить о кражах и дырах в зонтике: я видела, какими печальными сделались его славные глаза. Нет, теперь уж ничего не поделаешь.
В этот момент Хелен выскочила на улицу с криками: «Постойте! Постойте!»
— Должна сказать, что это даже и к лучшему, — высказалась миссис Мант. — О молодом человеке нам ничего не известно, Маргарет, а в твоей гостиной полно очень соблазнительных безделушек.
— Тетушка Джули! — воскликнула Хелен. — Как вы можете! Мне так стыдно, так стыдно! Уж лучше бы он действительно был вором и украл все серебряные ложки с апостолами,[9] чем я… Ну ладно, пора закрыть входную дверь. Очередной ляпсус Хелен.
— Да, я думаю, апостольские ложки могли бы стать «рентой», — сказала Маргарет и, увидев, что тетушка не понимает, добавила: — Помните, что такое «рента»? Одно из папиных словечек — рента идеалу, его собственной вере в человеческую природу. Помните, как он доверял незнакомым людям, а если те его обманывали, говорил, что «лучше быть обманутым, чем недоверчивым», что злоупотребление доверием — дело рук человека, а недостаток доверия — дело рук дьявола?
— Да, сейчас я вспомнила что-то в этом роде, — довольно язвительным тоном ответила миссис Мант, ибо ей очень хотелось добавить: «Большая удача, что ваш отец женился на состоятельной женщине». Но такие слова были бы слишком жестоки и она довольствовалась тем, что сказала: — Но ведь молодой человек мог украсть и маленького Рикеттса![10]
— Ну и пусть, — упрямо проговорила Хелен.
— Нет, тут я согласна с тетушкой Джули, — сказала Маргарет. — Лучше я не буду доверять людям, чем потеряю своего маленького Рикеттса. Всему есть предел.
Их братец, сочтя произошедшее событием тривиальным, потихоньку поднялся наверх посмотреть, есть ли булочки к чаю. Подогрел заварочный чайник — даже слишком проворно, — отверг индийский чай, который достала горничная, засыпал пять чайных ложек чая лучшей марки, залил его крутым кипятком и позвал дам, прося поторопиться, потому что иначе пропадет весь аромат.
— Хорошо, тетушка Тибби, — ответила Хелен, а Маргарет, задумавшись, сказала:
— В каком-то смысле мне бы хотелось иметь в доме настоящего мальчика — мальчика, которому нравилось бы общаться с мужчинами. Тогда и гостей принимать было бы гораздо легче.
— И мне тоже, — подхватила сестра. — Тибби интересуют только образованные дамы, поющие Брамса.
Когда они поднялись к брату, Хелен довольно резко спросила:
— Почему ты не поздоровался с тем молодым человеком, Тибби? Иногда, знаешь ли, следует проявлять гостеприимство. Нужно было взять у него шляпу и уговорить остаться, вместо того чтобы позволить ему совсем растеряться среди кричащих женщин.
Вздохнув, Тибби стал теребить упавшую на лоб прядь волос.
— Нет ничего хорошего в том, чтобы так важничать. Я не шучу.
— Оставь Тибби в покое! — сказала Маргарет, которая не выносила, когда брата ругали.
— Не дом, а настоящий курятник! — проворчала Хелен.
— Ах, дорогая! — воскликнула миссис Мант. — Как ты можешь говорить такие ужасные вещи! Меня всегда поражало количество бывающих здесь мужчин. Если и существует опасность, то прямо противоположного свойства.
— Да, но Хелен хочет сказать, что это не те мужчины.
— Вовсе нет, — поправила ее Хелен. — Мы принимаем тех мужчин, каких надо, просто у Тибби не тот характер, какой надо, и в этом его вина. В доме должно быть что-то… не знаю что.
— Быть может, что-то от тех людей, чья фамилия начинается на букву «У»?
Хелен показала язык.
— Кто это на букву «У»? — спросил Тибби.
— Про этих «У» знаем я, Мег и тетушка Джули, а ты не знаешь, так-то!
— Пожалуй, наш дом женский, — сказала Маргарет, — приходится это признать. Нет, тетушка Джули, я не хочу сказать, что наш дом полон женщин. Моя мысль сложнее. По-моему, он был безнадежно женским еще при папиной жизни. Теперь, я уверена, вы меня понимаете! Вот вам еще один пример. Будете шокированы, но ничего не поделаешь. Предположим, королева Виктория устраивает званый обед. Среди ее гостей Лейтон, Милле, Суинберн, Россетти, Мередит, Фицджеральд и прочие. Думаете, на этом обеде царит художественная атмосфера? Упаси Бог! Даже стулья, на которых они сидят, стали бы этому противиться. Так и с нашим домом — он неизбежно женский, и все, что мы можем сделать, это постараться, чтобы он не слишком феминизировался. Точно так же другой дом, который я могла бы назвать, но не назову, казался мне безоговорочно мужским, и все, что могли сделать его обитатели, это постараться, чтобы он не стал слишком брутальным.
— Полагаю, речь идет о доме тех, кто на букву «У», — сказал Тибби.
— Ничего я тебе про «У» не скажу, дитя мое, — воскликнула Хелен. — Так что не думай об этом. Но с другой стороны, ничего страшного, если ты и догадаешься, так что в любом случае не стоит считать себя самым умным. Дай мне сигарету.
— Ты-то для дома изо всех сил стараешься, — сказала Маргарет. — Гостиная насквозь прокурена.
— Если бы ты тоже курила, дом мог бы в один прекрасный момент превратиться в мужской. Не исключено, что атмосфера в нем зависит от пустяка, который вдруг окажется решающим. Даже на том обеде у королевы Виктории, если бы что-нибудь было немного необычным — например, если на ней было бы облегающее платье для полуофициальных чаепитий вместо пурпурного атласа…
— И индийская шаль на плечах…
— Застегнутая на груди булавкой с карингормским камнем…[11]
За этими предположениями последовал взрыв дерзкого смеха — вы ведь помните, что Шлегели наполовину немцы, — и Маргарет меланхолично произнесла:
— Было бы совершенно непостижимо, если бы королевская семья интересовалась искусством.
Разговор постепенно перешел на другие темы, и сигарета Хелен превратилась в горящую точку в темноте. Огромные доходные дома, напротив, были испещрены освещенными окнами, то исчезавшими, то загоравшимися вновь, то опять исчезавшими, и так до бесконечности. За ними негромко шумела широкая улица — поток, который никогда не затихнет, а на востоке, невидимая за дымами Уоппинга, вставала луна.
— Кстати, Маргарет, мы в любом случае могли бы пригласить молодого человека в столовую. Там одна-единственная майолика — да и то тарелка прочно прикреплена к стене. Я, право, расстроена, что он так и не выпил чаю.
Это незначительное происшествие произвело на трех женщин большее впечатление, чем можно было бы предположить. Оно осталось в памяти, словно шаги гоблина, словно намек на то, что не все к лучшему в этом лучшем из миров и что под надстройками богатства и искусства бродит недоедающий юноша, который нашел свой зонтик, но не оставил после себя ни имени, ни адреса.
6
Нас не интересуют очень бедные люди. О них нечего и думать, ими занимаются только статистики и поэты. Наш рассказ о благородном сословии или о тех, кто вынужден делать вид, что принадлежит к таковому.
Молодой человек, Леонард Баст, находился на самом краю этого социального слоя. Сам он еще не рухнул в пропасть, но уже мог отчетливо ее разглядеть, а его знакомые частенько падали вниз и переставали представлять собою что бы то ни было. Он понимал, что беден, и готов был это признать, но скорее умер бы, чем согласился с превосходством богатых. Наверное, такая позиция молодого человека весьма похвальна. Однако в том, что он все-таки уступал большинству богатых, нет ни малейшего сомнения. Он не был таким же учтивым, как среднестатистический богач, таким же образованным, таким же здоровым и таким же привлекательным. И разум его, и тело недоедали, ибо он был беден, а будучи человеком современным, он постоянно желал иметь лучшую пищу. Живи он несколько столетий назад, в ярко расцвеченных цивилизациях прошлого, он обладал бы определенным статусом и его доходы соответствовали бы положению. Но в теперешнем мире, где воспарил ангел демократии, покрыв различные классы тенью своих кожистых крыл и провозгласив: «Все люди равны — то есть равны все, у кого есть зонтики», — молодой человек был вынужден утверждать свое благородство, чтобы не свалиться в пропасть, где ничто уже не имеет значения и где не слышны лозунги демократии.
По дороге с Уикем-плейс молодой человек попытался первым делом доказать себе, что он ничуть не хуже девиц Шлегель. Испытывая смутное ощущение уязвленной гордости, он старался уязвить их в ответ. Скорее всего они не леди. Разве настоящие леди пригласили бы его на чай? Несомненно, это холодные и брюзгливые девицы. С каждым шагом в нем усиливалось чувство превосходства. Разве настоящая леди станет говорить об украденном зонтике? Быть может, они все-таки воровки, и, если бы он вошел в дом, сунули бы ему в лицо платок с хлороформом. Довольный собой, он дошел до здания парламента. Там его голодный желудок дал о себе знать, назвав дураком.
