Уильям Теккерей - Сверчок за очагом
Уильям Теккерей - Сверчок за очагом краткое содержание
УильямТеккерей
•
Сверчок за очагом
Сочинение Чарльза Диккенса
Пройдясь вчера по улицам Лондона — а день вчера выдался на редкость ясный и звонкий, — нельзя было не заметить, какое веселое оживление царит в городе, как радостно улыбаются порозовевшие от мороза лица в мглистом солнечном свете, как сияют мордочки школьников, приехавших домой на каникулы, и не отметить многих иных приятных рождественских признаков. Мясные лавки ласкают взор изобилием: гуси и индейки поразительной тучности, грандиозные, прямо-таки бутафорские куски говяжьих туш развешаны в этих гостеприимных заведениях под целыми кустами омелы; глядя на них, невольно задаешь себе вопрос, почему и птица и мясо на Рождество бывают жирнее, чем в любое другое время года? Магазин Фортнума и Мэсона на Пикадилли всегда поразительно живописен, всегда полон самых соблазнительных лакомств со всех концов света. Вчера же это был просто сказочный дворец, царство шоколадных конфет, марципанов и леденцов. Очень, очень многие мальчики и девочки завтра утром будут больны, если сегодня будет съедена хотя бы половина всех сластей, проданных вчера.
Сегодня, в разгар праздничного веселья, не хочется думать о том, что оно неминуемо кончится и жизнь снова войдет в строгие берега повседневности: конфеты будут съедены, гуси съежатся до обычных размеров, огромные филе обратятся в обычного размера отбивные, заботы и счета за квартиру затуманят лица отцов, а розовые мордашки школьников, наслаждающихся каникулярной свободой, станут все чаще заволакиваться дымкой задумчивости по мере приближения рокового дня, когда они должны будут вернуться в стены Березовой Академии, где досточтимый мистер Роззги и его соратники ожидают своих «молодых друзей».
Но не только мясники и кондитеры лезут вон из кожи, чтобы порадовать публику по случаю праздника; театры дружно ставят рождественские пантомимы, витрины книжных магазинов сверкают золотом красочных детских книжек; а более утонченные гурманы предпочитают даже шоколадному раю Фортнума и Мэсона столы книгопродавца мистера Никиссона[1] на Риджент-стрит, пестрящие сотнями великолепно переплетенных и великолепно иллюстрированных новых рождественских книг; Питер Парли и Феликс Саммерли, Поэмы и картинки, Клуб гравюры, Розовый персидский сад, баронесса Калабрелла — чего только здесь нет, рождественское угощение на любой вкус.
Но вот уже три года, как монополия в этой области принадлежит мистеру Диккенсу. Он признан главным рождественским литературным церемониймейстером. Он глубже всех проник в истинный дух этого праздника, исполненного доброжелательности и веселья, а также светлой грусти. «Сверчок за очагом» вышел меньше недели тому назад, и уже разошелся в тысячах экземпляров. Его обсуждают повсюду. Что за чудный парень Пирибингл! Что за находка мисс Слоубой (она не уступает даже самой Маркизе).[2] Какая прелесть Крошка! И так далее. Во вторник автор этих строк увидел в Сити мальчишку-разносчика из книжного магазина, сумка которого была полна «Сверчков» и который стоял как вкопанный подле здания Королевской биржи и читал одного из них прямо на улице. В тот же день за обедом обнаружилось, что все сидящие за столом уже прочли «Сверчка»; все только о нем и толковали, и даже сам священник, произнесший застольную молитву, признался, что все утро лил над ним слезы. Он не мог сказать — почему, не мог указать на какое-нибудь особенно трогательное место, но вся книга в целом заставила его расчувствоваться.
Нет смысла пересказывать содержание книги, которую все уже прочитали, и автор этих строк, очарованный ею не менее других, должен теперь задать себе вопрос: каковы литературные достоинства этой повести, которая так растрогала и его и прочих читателей? По нашему мнению, это очень хорошая рождественская книга, ярче обычного освещенная праздничными фонариками и набитая конфетами, шоколадками и леденцами, подобно вышеупомянутому дворцу на Пикадилли.
На наш взгляд, диалог и персонажи «Сверчка за очагом» так же далеки от жизни, как беседа Титира и Мелибея[3] далека от подлинной речи двух крестьян, переговаривающихся через ограду, или как пасторальные петиметры Флориана[4] в красных туфельках и париках далеки от французских крестьян в деревянных сабо и с вилами в руках, или как Пьеро и Карлотта,[5] очаровательно улыбающиеся нам со сцены и выделывающие поразительные пируэты посреди венков из ситцевых роз и душистых картонных букетов, далеки от настоящей нимфы, прямиком пожаловавшей с горы Иды, и молодого полубога, только что сошедшего с Олимпа. Вся эта история искусственна, как искусственно само имя героя — Пирибингл. Оно сродни вышеупомянутым ситцевым розам, которые гораздо краснее и крупнее живых. «Сверчок за очагом» производит впечатление красивого театрального представления. И, как таковое, он вас очаровывает своим изяществом, красочностью и выдумкой, смешит вас своим броским гротеском, но при всем том вы отчетливо видите, что Карлотта вовсе не богиня (хотя и божественно танцует) и что на щеках у нее румяна, а не настоящий румянец.
Видимо, автор поставил себе задачу удивлять и смешить своего читателя, не давать ему ни минуты передышки, ошеломлять его неожиданными оборотами, непривычными образами, ослепительными красками, искусным переплетением чувствительности и экстравагантности. «Смехотворство» начинается с первого же предложения:
«Начал чайник! И не говорите мне о том, что сказала миссис Пирибингл. Мне лучше знать. Пусть миссис Пирибингл твердит хоть до скончания века, что она не может сказать, кто начал первый, а я скажу, что — чайник. Мне ли не знать? Начал чайник на целых пять минут — по маленьким голландским часам с глянцевитым циферблатом, что стояли в углу, — на целых пять минут раньше, чем застрекотал сверчок.
Да, да, часы уже кончили бить, и маленький косец с косой в руках, судорожно дергающийся вправо и влево на их верхушке перед мавританским дворцом, успел скосить добрый акр воображаемой травы, прежде чем сверчок начал вторить чайнику!
Я вовсе не упрям. Это всем известно. И не будь я убежден в своей правоте, я ни в коем случае не стал бы спорить с миссис Пирибингл. Ни за что не стал бы. Но надо знать, как было дело. А дело было так: чайник начал не меньше чем за пять минут до того, как сверчок подал признаки жизни. И, пожалуйста, не спорьте, а то я скажу — за десять!
Позвольте, я объясню, как все произошло. Это давно бы надо сделать, с первых же слов, — во ведь когда о чем-то рассказываешь, полагается начинать с самого начала; а как начать с начала, не начав с чайника?
Дело, видите ли, в том, что чайник и сверчок вздумали устроить своего рода соревнование — посостязаться в искусстве пения. И вот что их к этому побудило, и как все произошло.
Под вечер — а вечер был ненастный — миссис Пирибингл вышла из дому и, стуча по мокрым камням деревянными сандалиями, оставлявшими по всему двору бесчисленные следы, похожие на неясные чертежи первой теоремы Эвклида, направилась к кадке и налила из нее воды в чайник. Затем она вернулась в дом, уже без деревянных сандалий (при этом она намного уменьшилась в росте, потому что сандалии были высокие, а миссис Пирибингл маленькая), и поставила чайник на огонь. Тут она потеряла душевное равновесие или, может быть, только засунула его куда-то на минутку, потому что вода была ужас какая холодная и находилась в том скользком, слизистом, слякотном состоянии, когда она как будто приобретает способность просачиваться решительно всюду, и даже за металлические кольца деревянных сандалий; так вот, значит, вода замочила ножки миссис Пирибингл и даже забрызгала ей икры. А если мы гордимся, и не без оснований, нашими ножками и любим, чтобы чулочки у нас всегда были чистенькие и опрятные, то перенести такое огорчение нам очень трудно.
А тут еще чайник упрямился и кобенился. Он не давал себя повесить на верхнюю перекладину; он и слышать не хотел о том, чтобы послушно усесться на груде угольков; он все время клевал носом, как пьяный, и заливал очаг, ну прямо болван, а не чайник! Он брюзжал, и шипел, и сердито плевал в огонь. В довершение всего и крышка, увильнув от пальчиков миссис Пирибингл, скачала перевернулась, а потом с удивительным упорством, достойным лучшего применения, боком нырнула в воду и ушла на самое дно чайника. Даже корпус корабля „Ройал Джордж“ и тот сопротивлялся не так отчаянно, когда его тащили из воды, как упиралась крышка этого чайника, когда миссис Пирибингл вытаскивала ее наверх.
А чайник по-прежнему злился и упрямился; он вызывающе подбоченился ручкой и с дерзкой насмешкой задрал носик на миссис Пирибингл, как бы говоря: „А я не закиплю! Ни за что не закиплю!“
Но миссис Пирибингл к тому времени уже снова повеселела, смахнула золу со своих пухленьких ручек, похлопав их одной о другую и, рассмеявшись, уселась против чайника. Между тем веселое пламя так вскидывалось и опадало, вспыхивая и заливая светом маленького косца на верхушке голландских часов, что чудилось, будто он стоит как вкопанный перед мавританским дворцом, да и все вокруг недвижно, кроме пламени.
