Андрей Упит - Поездка Вилнита на восток
Обзор книги Андрей Упит - Поездка Вилнита на восток
Андрей Упит
ПОЕЗДКА ВИЛНИТА НА ВОСТОК
Из Москвы выехали вчера под вечер. Кажется, и сейчас день был на исходе. Солнца не было видно — оно осталось где-то за последними вагонами, потому что поезд шел на восток. Но на стеклах окон с левой стороны играл розовый отблеск ясного северного неба, и деревья отбрасывали длинные темные тени на скошенные и нескошенные луга. Разноголосый гомон поутих, только где-то за горами узлов, мешков, чемоданов, корзин и ящиков вяло хныкали и капризничали утомленные дневной жарой и суматохой дети.
Вилнит Лиекнис не хныкал и не капризничал. Он взобрался на правую лавку и, вцепившись обеими руками в опущенную до половины оконную раму, высунулся наружу. Пристроившийся по ту сторону прохода на поставленном ребром фанерном ящике дедушка время от времени напоминал ему, что на ходу поезда в глаз легко может попасть вылетевшая из трубы паровоза крупинка угля. Вилнит сделал вид, что не слышит, только крепко сжал губы. Он сердился, и не без основания.
Ему уже семь лет, никакие соринки в его глаза не попадут. К тому же прошлую ночь он плохо выспался. Его уложили на узкую боковую лавку, дед дремал на своем ящике, а бабушка прикорнула в ногах у Вилнита, так что невозможно было вытянуться. Несколько раз он крепко засыпал, когда поезд останавливался на какой-нибудь станции и вагон больше не трясло. Но тут каждый раз поднимался ужасный галдеж. Снаружи кричали, ломились в вагон, и в заставленный вещами проход пролезали всё новые пассажиры с огромными узлами, корзинами и мешками с инструментом, проезжались по лицу полами своих пальто. В открытую дверь дуло… Какой-то дяденька чуть не положил свой мешок на живот Вилниту, и они с бабушкой подняли шум, чтобы заставить его убраться в другое место. Колеса громко стучали, постланное на скамье бабушкино пальто было не особенно мягким, шея болела. А вскоре после завтрака начало припекать солнце, воздух между горами багажа накалился, было душно, вода в бутылке нагрелась и стала невкусной. А пить хотелось все время, — даже просто от злости и обиды при виде какого-нибудь малолетнего пассажира, который держал обеими руками кружку молока или нехотя отпивал лимонад из бутылки с красивой фаянсовой пробкой.
Вилнит имел все основания быть сердитым и вовсе не собирался скрывать свое настроение.
Долгое время поезд шел через лес из берез и молодых сосен и остановился на небольшой, но многолюдной станции. Чем меньше станция, тем больше народу и дольше стоит поезд. Эту истину Вилнит усвоил еще утром и теперь заранее нахмурился: нет ничего скучнее такого стояния на месте. Все, что может заинтересовать человека, уже через несколько минут исследовано и успевает надоесть. А потом ему ведь некогда, он должен ехать… ну, не все ли равно, как называется это место! Там его, конечно, ждет белая кроватка с сеткой по бокам. По утрам бабушка подсаживается к нему с книжкой и читает о пареньках села Замшелое[1], а одевшись, он идет в кухню — там на плите его ждет кружка горячего молока…
На перроне вертелся худой и чрезвычайно юркий человечек, а в руках у него был какой-то предмет, похожий на утюг. Уж не портной Букстынь[2] ли это? Вилнит вспомнил его приключение на Круглом озере и чуть не рассмеялся. Нет, смеяться нельзя: он же рассердился, а сердитому смеяться не полагается.
Он обернулся. Что это там за шум? По другую сторону состава стояли два поезда. Около первого, пассажирского, суетились красноармейцы: одни выскакивали из вагонов, другие протискивались обратно с чайниками кипятку и ковригами черного хлеба под мышкой. Сколько таких поездов уже видел Вилнит! Дед сказал: они едут воевать с фашистами. Им некогда — потому они так спешат, громко разговаривают и смеются. Где-то дружно затянули песню, и Вилнит вспомнил отца. Он остался в Эстонии, чтобы воевать с гитлеровцами и выгнать их из Риги. Это было далеко и так давно… Он, дедушка и бабушка ехали да ехали и днем и ночью, все дальше на восток — по утрам прямо навстречу солнцу, а под вечер прочь от него.
За воинским эшелоном стоял товарный состав. У одного из вагонов, который виднелся в просвете, дверь была отодвинута, видны измученные, с запыленными лицами мужчины, женщины и дети. Особенно много было детей. Наверху, под самой крышей вагона, из люка выглядывали лохматые головы с усталыми лицами, полуоткрытыми ртами и пустыми, равнодушными глазами… Такие открытые двери и люки с выглядывающими оттуда людьми Вилнит видел сегодня на всех больших и маленьких остановках. Там тоже из вагонов доносился громкий или тихий детский плач, матери так же бегали с бутылками молока и фунтиками земляники в руках… Вилниту все это уже давно надоело.
Какой-то рыжебородый попытался высунуть в окно рядом с Вилнитом голову. Но Вилнит встал на цыпочки и растопырил локти. Рыжебородый ничуть не рассердился, только хлопнул его по плечу и усмехнулся.
— Совсем клоп, а такой жадный, — проговорил он на своем языке, протиснулся в соседнем купе к окну и все-таки просунул свою голову между двумя другими.
Немного погодя Вилнита коснулась другая голова. На этот раз он не растопыривал локти, а просто сделал вид, что не замечает.
— Не хочешь ли молочка? — спросила бабушка.
Вилнит не отвечал. «Нашла о чем спрашивать! Неужели сама не знает?»
Бабушка достала из корзинки бутылку с тепловатой водой и стала протискиваться навстречу счастливцам, возвращавшимся в вагон с бутылками молока в руках. Одной особенно повезло: она несла полную двухлитровую стеклянную банку и еще издали кричала своим, чтобы доставали кружку.
Вилнит видел, как, сойдя на перрон, бабушка торопливо вылила из бутылки воду и двинулась вперед. На станции осталась лишь одна молочница с полной четвертной бутылью. Ее мигом окружили пассажиры, оставшиеся без молока.
Бабушка исчезла в толпе, несколько раз мелькнул только ее клетчатый платочек среди множества других платков и шапок.
Неужели нельзя растолкать всех и первой получить молоко? Но разве женщине справиться одной с таким делом! Нет, без мужского совета даже здесь ей не обойтись. Вилнит оглянулся.
Дедушка, видно, увлекся беседой с каким-то седобородым соседом, у которого был только один глаз. Дед говорил, что он слыхал, будто фашисты уже в Минске, а одноглазый, стукнув себя кулаком по колену, кричал, что этого не может быть и никогда не будет. Так как оба спорщика имели весьма богатые познания в области стратегии и все пассажиры в купе прислушивались, вытянув шеи, к их спору, то о взаимных уступках не могло быть и речи.
Как щука в реке между корягами, так Вилнит прошмыгнул между чемоданами и ногами пассажиров и выскользнул из вагона. Однако пробраться к бабушке было не так-то просто. Хотя ее клетчатый платочек то и дело мелькал в толпе, но люди обступили молочницу такой плотной стеной, что не пробьешься. К собственной бабушке не пускают! Ну и не надо! Вилнит обиженно отвернулся и пошел взглянуть на мальчишку, который что-то кричал.
Маленький колхозник был до глубины души оскорблен тем, что его землянику кто-то назвал зеленой. Спелая-преспелая, а не зеленая! Прямо тает во рту, если, конечно, раскусить как следует. Зеленая у него дозревает на опушке и покраснеет только дня через три; во всяком случае, не раньше чем послезавтра. Эта же собрана на самой солнечной полянке, где днем с огнем не найдешь ни одной зеленой ягодки. А тут выискался умник и заладил: «Зеленая…» Пусть не берет, когда зеленая. Найдутся такие, для кого окажется спелой…
Вилнит языка не понимал, но тем не менее ему было совершенно ясно, о чем речь, потому что говорил не только рот незнакомца, но и руки, лицо и голова в старой отцовской шапке. Этот второй язык был всякому понятен — так, по крайней мере, решил Вилнит.
Со станции донеслись два звонких удара колокола. Вилнит в поезде не раз слыхал такой звон — не мешало бы пойти и разузнать, что это такое. Путаясь под ногами у бегущих людей, он пробирался к станции. На железном крюке висел на степе колокол. Тускло-желтый, на конце языка — шарик, а к шарику привязана длинная белая веревочка. Язык сам по себе неподвижен; должно быть, кто-то раскачивает его, дергая за веревку. А раз веревка свисает почти до земли, надо думать, что звонарь не особенно высокий. Наверно, какой-нибудь парнишка вроде Вилнита. Но такого нигде поблизости не видно.
Вилнит оглянулся в поисках звонаря и увидел, что мимо него поползли зеленые вагоны. Пассажиры толпились в дверях, стояли на подножках в ожидании, пока передние проберутся в вагон. Подобные картины Вилнит видел не раз… То ли дело колокол! Но звонаря по-прежнему не видно. А что, если дернуть за веревочку?
Но тут его руку схватила чья-то рука. Вилнит увидел незнакомого человека со значком на фуражке. Человек погрозил ему пальцем, что-то сказал, отвел немного в сторону и отпустил. Потом вернулся к колоколу и отбил два звонких удара. Теперь тронулся воинский состав и двинулся в ту сторону, откуда приехал Вилнит.
