Лазарь Кармен - Человек в сорном ящике
Обзор книги Лазарь Кармен - Человек в сорном ящике
Лазарь Кармен
Человек в сорном ящике
Тряпка все четыре времени года жил в сорном ящике.
Ящик этот, четырехугольный, большой, вымазанный снаружи дегтем, помещался на набережной, и, когда над нею спускались сумерки, он чрезвычайно походил на гроб.
Ящику было двадцать лет, и все двадцать лет щедрой рукой сыпали в него всякие отбросы, гнившие и плодившие мокриц, червей, мух и миазмы.
Набережная особенно богата отбросами, и ящик поэтому пустовал редко. В нем можно было найти всегда в изобилии корки арбузов, тряпки, битое стекло, черную шелуху зерен, обрывки рогож, перезревшие лимоны и падаль.
И каждый день в разные часы к ящику приплетались портовые «воробьи» (посметюшки) и тряпичники, рылись и выуживали все то, что в их глазах представляло ценность. Все же прочее оставлялось на съедение прожорливым червям, мухам, голодным портовым собакам, курам, кошкам и огромной величины крысам, в большом числе перекочевавшим сюда из никуда не годной, лежащей вверх дном по соседству баржи.
Ящик таким образом, давая приют всяким отбросам, вполне оправдывал свое назначение.
Он охотно оказал приют и Тряпке, как одному из человеческих отбросов, когда тот раз в зимнюю и суровую ночь подрался из-за не хватившей ему на ночлег копейки с приютским сторожем.
Тряпке ящик понравился. Он нравился ему больше приюта и жесткой приютской койки.
В ящике было куда лучше. Тело тонуло в отбросах, как в пуховиках, и Тряпка в истоме потягивался, свободно дыша и не чувствуя зловонных газов, плывших над ним в полуаршинном пространстве от крышки.
Лежит он, бывало, в ящике зимою и, как кот, потягивается. А за ящиком зверем лютым мечет пурга. Она треплет пакгаузы и эстакаду, кроет снегом набережную и всех тех, у кого не хватило четырех копеек на «хату» [1].
Тряпка с первой же ночи, проведенной в отбросах, объявил окончательную войну чистоте, приюту, всем людским толкам, плюнул на всех и переселился в ящик.
И он поступил совершенно логично. Он рассуждал так: «В ящике – гниль, сор, черви, а в приюте этого добра еще больше. Если в приюте червей нет, то штифты (паразиты) есть. Штифт стоит червя. В приюте за то, что штифты тянут у тебя соки, плати четыре копейки. Хоть тресни, не возьмут меньше. А тут, в ящике, если черви из тебя тянут соки, то никто платы с тебя не требует. Дальше: в приюте почитай каждую ночь облава. Поднимут тебя с койки и давай пытать. Кто ты? Какого звания? Откуда? Где документ? Душу вымотают – и ступай этапом. А в ящике этого нет. Кто в ящик заглянет?»
Рассуждая так, он стал устраиваться в новой ночлежке, как у себя дома.
Сперва, чтобы не продувало, он забил все щели паклей, выстелил потолок сахарной бумагой и рогожей и стал поодиночке выживать собак, кур и кошек.
Этих выжить удалось скоро, но не то было с крысами. Крысы оказались злыми, зубастыми, и между ними и Тряпкой завязалась глухая и упорная борьба, длившаяся месяц.
Часто ночью он нащупывал у себя на груди крысу.
Злая, взъерошенная, с оскаленными зубами, она готовилась прыгнуть и прокусить ему горло.
И он выжидал.
Несколько секунд человек и животное, спорящие из-за ужасной норы, глядели друг на друга горящими глазами, выжидали момента, и вдруг Тряпка вытягивал руку. Два пальца его – средний и указательный – клещами стискивали крысе горло.
Крыса меж пальцев хрипела, кусалась, царапалась, и, когда она околевала, Тряпка, весь потный от этой борьбы, ловко подбрасывал ногой кверху крышку, и дохлая крыса вылетала за борт из ящика.
Тряпка таким образом передушил всех крыс, пострадав при этом одним пальцем и куском уха, и с тех пор вздохнул свободнее. Он стал единственным хозяином этого ящика.
И потянулись для него блаженные дни и ночи.
Он, можно сказать, весь день спал. Работал он мало. Разве на полчасика сорвется, тут-там настреляет с возов два-три пудика кардифа или антрацита, отвинтит у рельс с полдюжины гаек, нащиплет в агентстве из кип хлопок и все это сплавит торговке.
Он добудет потом на вырученные деньги водку, напьется и вползет назад в ящик.
Весна ли на дворе, зима, осень, лето – все равно ему. Он захлопнет крышку, так как не выносит света, солнца и мелькающих в облаках чаек. Он ничего не выносит. Все противно ему, и он рад пьяным зарыться в своих отбросах поглубже, дабы по горло пребывать в грязи, пребывать во мраке, дабы ничего не видеть вокруг себя и не слышать.
Тряпка был эгоист и чужд правил гостеприимства.
Часто в ночь, когда лил дождь или завывала метель, в ящик царапались с жалобным воем и мяуканьем собаки и кошки. Они искали пристанища. Тряпка слышал, но зарывался глубже и затыкал уши.
А жалобный вой и мяуканье не умолкали всю ночь.
Но царапались и стучались к нему не одни собаки и кошки. Стучались и люди. Люди, пребывавшие в таком же положении, в каком и собаки. Они не имели, где преклонить голову.
Раз ночью постучалась мать-тряпичница.
Лил дождь, гремел гром, и сверкала молния. Казалось, дождь зальет всю пристань. К несчастной, обезумевшей матери жались дети, трое детей, голодных и полуодетых. Их не пустили в приют, и все четверо дрогли. Им оставалось лечь на набережной.
– Кто там?! – прохрипел сердито Тряпка.
– Я!
– Кто я?!
– Женщина!
– Убирайся к черту!
– Я не одна. Со мной дети. Пусти. Теперь дождь, куда они денутся? – взмолилась мать.
– Мне что за дело!
– Побойся бога!
– Проваливай!
Так надоедали ему каждую ночь. Каждую ночь стучался к нему то один, то другой, и он рычал на всех, как зверь, осыпая ругательствами, посылая всех к черту и пуская нередко в ход кулаки и железный крюк, как только субъект казался назойливым.
Только раз он смягчился и разделил свое ложе. Тот, с которым он разделил его, был человек почти нагой, с ввалившимися от продолжительной голодовки щеками, тощий и промерзший.
Человек этот постучался зимой в два часа ночи.
– Кто там? – спросил Тряпка.
– Больной, голый человек, – отбарабанил тот зубами. – Ради бога, пустите. Силы меня покидают. Я замерзаю.
– Ступай в приют!
– У меня четырех копеек нет.
– Так околевай. Беда большая! Одним скотом будет меньше! – И Тряпка повернулся на другой бок.
Наступило молчание.
Метель тем временем за ящиком разыгрывалась сильнее. Слышно было, как трещат под ее напором эстакада и пакгаузы.
– Ради Христа, впустите! – опять раздалось за ящиком.
Тряпка освирепел, схватил крюк и хотел было стукнуть по голове надоедавшего, но раздумал.
– Черт с тобой, лезь! – крикнул он, подбросив ногой крышку.
Человек не заставил себя просить и свалился в ящик.
– Легче, чуть не задушил! – ощетинился Тряпка.
Тот смолчал и всецело отдался теплоте, исходящей из преющих под ним отбросов. Он ворочался, зарывался ногами и руками, и мало-помалу члены его согрелись.
– Голоден? – резко спросил Тряпка.
– Голоден.
– А долго не жрал?
– Два дня.
– На, жри! – И, порывшись под собой, он вырыл из своей ужасной кладовки кусок бурака и сунул ему его в руки.
Тот схватил бурак с жадностью.
– Ты кто? – спросил потом Тряпка.
– Сам видишь, – последовал резкий ответ.
– Ого! Да я ведь тебя согрел и спас от смерти. Без меня замерз бы. Ах ты, свинья, свинья!
– Сам свинья! – галантно ответил, потягиваясь, разогревшийся субъект.
– Поругайся-ка еще, так я тебя вышвырну.
– Смотри, как бы я тебя не вышвырнул. Что, ты арендовал ящик? Ящик общественный, и все могут им пользоваться!
Тряпка взвыл, как зверь, схватил неблагодарного за горло и подбросил ногой крышку, желая справиться с ним, как справлялся с крысами, но субъект не дался. Он схватил Тряпку также за горло, и между ними завязалась борьба.
– Пусти! – прохрипел уступчиво Тряпка.
Тот пустил. Наступило перемирие.
– А большая вы, должен я вам сказать по совести, ско-о-тина! – проговорил, отдохнув, Тряпка.
– И вы не меньше!
Тряпка на этот раз проглотил пилюлю спокойно.
– Право, вы веселый человек! – сказал немного погодя Тряпка и потрепал своего соночлежника по плечу. – Нельзя ли поинтересоваться, «как дошли вы до жизни такой»?!
– Так же, как и вы!
– Понимаю и вполне сочувствую. Вы не любите, когда зондируют вашу почву. Я то же самое. Спокойной ночи! – зевнул Тряпка и добавил: – Если вам, коллега, в ящике не нравится, можете вылезть и лечь в клепки. Этой неделей два человека в клепках замерзло.
– Покорнейше благодарю вас.
– Не за что!
Через минуту оба уже храпели, а в ящик по-прежнему царапались и стучались.
Тряпка жил так или, вернее, гнил пять лет с лишком. Пять лет были у него даровой дом, даровая постель, и он так освоился со своим ящиком, что считал его своею собственностью, а не собственностью города, и, уходя, часто дерзал запирать его. Он обзавелся даже для этой цели особым замочком.
Уйдет он, а тряпичники соберутся, сядут в кружок и ждут, пока он не соизволит вернуться, открыть ящик и не разрешит им порыться.
