Родольф Тёпфер - Трианская долина
Обзор книги Родольф Тёпфер - Трианская долина
Родольф Тёпфер
Трианская долина
Однажды утром, тому уже три года, отправился я из Шамони в Мартиньи, что в кантоне Валлис. Этот путь избрало в тот день еще множество туристов. Все они ехали на мулах: один лишь я шел пешком; но в этом горном краю пешеход имеет то преимущество,. что передвигается быстрее, да и чувствует себя свободнее.
Итак, по дороге тянулись на некотором расстоянии друг от друга различные караваны. Я раздумывал над тем, как лучше воспользоваться своей свободою. Можно было выбрать одно из трех: составить одинокий арьергард; обогнать всех и в одиночку шествовать впереди; или, наконец, переходить от одной группы путешественников к другой, завязывать знакомства и удовольствие прогулки соединять с приятностями беседы. Это последнее я и предпочел.
Я присоединился к ближайшей из групп, и будь на то моя воля, остался бы там на весь день. Дело в том, что в числе этих путешественников находилась молодая девушка, прекрасная и обворожительная… по крайней мере такое впечатление она произвела на меня. Впрочем, я заметил, что в путешествии все девицы производят на меня именно такое впечатление, откуда я заключаю, что эта могла быть не более прекрасна и обворожительна, чем другие.
В путешествии сердце жаждет романтики, приключений; оно быстрее раскрывается для нежных чувств; прекрасный пол и его прелести, как выразился бы дамский угодник, более чем когда-либо представляются достойными поклонения; а поскольку в этих случайных путевых встречах никакое серьезное намерение или брачные расчеты обычно не сдерживают, наподобие полезного балласта, полет чистого чувства, чувство это немедленно воспаряет на головокружительную высоту.
И не только сердце ваше ведет себя в пути подобным образом, но и встреченная молодая особа приобретает в этих обстоятельствах известные достоинства, каких она не могла бы иметь в гостиной. Прежде всего она здесь одна, вне круга своих подруг, столь же или более привлекательных. Цветок этот может быть и более, и менее редкостным. Но тот же цветок, который теряется в пышном букете, нравится, пленяет, очаровывает, когда он один красуется на лужайке, наполняя ее своим благоуханием. В сущности, что может быть нелепее букета, этого пошлого сераля, где тупица-хозяин собирает красавицу за красавицей, чтобы из увядших прелестей каждой составить яркое, но лишенное изящества целое, а из их нежных ароматов извлечь одуряющий запах? Что ж, презренный султан! Срывай, мни, жертвуй ради своего наслаждения свежестью тысячи роз… Я же стану искать свой цветок там, где он расцвел в уединении; и так дорога мне его скромная прелесть, что я не только не буду искать иных, но и этот не сразу решусь сорвать.
И это еще не все: в путешествии девушка становится вам ближе; если сердце ее не отдано уже другому, что побуждает ее избегать молодых людей, ваше общество неизбежно заинтересует ее, ваше внимание будет ей приятно. Власть ее над вами, счастье, испытываемое вами подле нее, непременно будут ею замечены и понравятся ей, разумеется, если чувства ваши настолько тонки, что вы стараетесь не выражать их и выдаете себя лишь невольно. А дорожные сценки или ландшафты – сколько тут случаев выказать подкупающую предупредительность, обнаружить общность вкусов и чувств, дать зародиться той взаимной симпатии, к которой так склонны два юных сердца! Влечение это длится лишь несколько часов, быть может – день, но, пусть мимолетное, оно живо, оно чисто и вместо сожалений оставляет воспоминание, полное прелести.
А если предстающие вашим взорам ландшафты – это леса, долины, бесчисленные горы, гигантские ледники, словом, вся природа Альп, то приветливая, то величавая? Если на каждом шагу ее красоты вызывают бурное восхищение и потребность поделиться волнением, переполняющим сердце и столь благоговейно чистым, что можно не сдерживать его чинными правилами светских приличий? Если молодая особа в порыве восторга позабудет править своим мулом и на вас падет приятная забота вести его и сдерживать его шаг? Держа мула под уздцы, вы образуете между ним и пропастью надежную преграду из собственного тела; девушка восхищена вами, волнуется за вас; лицо ее хорошеет под влиянием этих чувств, утренний ветерок, веющий с вершин, оживляет розы ее ланит и играет складками ее мантильи, обрисовывая ее грациозные формы. Ах, юноша! ваше сердце и ваши взоры, отвращаясь от гор, уже прикованы любовью к прелестному созданию. Неправда ли? Она прекрасна, обворожительна… что и требовалось доказать.
В тот день я ощущал все, только что мною описанное. Я держал мула под уздцы, я образовал из моего тела преграду… но, пропасти, к сожалению, не оказалось. Возле Турскою ледника мы остановились. Перед нами была узкая и безлюдная лощина, которой заканчивается у склонов Бальмского перевала долина Шамони. Там еще залегли тени. Зато позади нас та же долина предстала во всей своей утренней красе. Солнце, поднявшись на высоту гор, посылало сквозь голубоватую дымку свои лучи, очерчивая от вершин до подножья зубчатые края ледников и заставляя сверкать над сумрачной полосою леса бесчисленные пики Буа, Боссонов и Таконе. Оставляя в тени Арву с ее лесистыми островками, оно золотило под отвесной стеной Еревана мирную долину Приере и разбросанные по ней хижины. «Какое восхитительное зрелище! – сказала моя спутница. – Я хотела бы тут остановиться…»
Я помог ей спешиться; одной рукою я придерживал стремя, в то время как другая, на которую она опиралась, позволила ей легко соскочить на землю. Мы уселись на гранитный валун; мул, которого я все еще держал в поводу, принялся щипать придорожную траву.
Бывают минуты, когда любоваться пейзажем обязательно, однако успеху дела это не способствует. Любоваться было необходимо, именно затем мы и остановились. Но моя спутница, непривычная к сельской простоте, была несколько смущена, оказавшись наедине со мной, а я в свою очередь слишком был взволнован ее близостью, чтобы красноречиво говорить о горах. Тем не менее я попытался делать это, но после нескольких общих фраз, которые самого меня сконфузили своей банальностью, я перешел, как умел, к теме куда более важной, чем великолепие отечественного ландшафта.
«Заметьте, мадемуазель, – сказал я, – перед нами развилка. Осмелюсь спросить, как решили ехать ваши родители – через Тет-Нуар или же Бальмским перевалом?…
– Не знаю, сударь», – ответила она. Затем, отвернувшись, чтобы скрыть заалевшее лицо, добавила: «А вот кажется и они».
Действительно, остальные члены группы, которых мы опередили, теперь уже приближались к нам. Я заметил, что родители моей юной спутницы, в свою очередь, обогнали остальных путешественников и, еще не видя нас, усердно погоняли своих мулов. Поровнявшись с нами, отец сказал жене и дочери: «Что ж, сударыни, пора выбрать дорогу». Потом он обернулся ко мне и спросил: «А вы, сударь, по какой дороге намерены идти?»
Этот коварный вопрос не столько удивил меня, сколько раздосадовал. Накануне я неосторожно сообщил этому господину, что собираюсь идти через Тет-Нуар; мне казалось, что я поступаю очень» умно, ибо именно этот путь, как более легкий, выбирают обычно те, кто путешествует с дамами. Однако господин этот тогда же весьма осторожно сказал, что не решил еще, какую дорогу выбрать. Было ясно, что предусмотрительный отец хотел обеспечить себе возможность везти дочь той дорогой, по которой я не пойду. Отлично поняв смысл его вопроса и желая хотя бы сохранить свое достоинство, я ответил: «Как вы знаете, сударь, я предполагал идти через Тет-Нуар…»
Он поспешил прервать меня: «А мы, к сожалению склонны предпочесть Бальмский перевал. Я, право, сожалею. Счастливого пути, сударь! Рад, что хотя бы нынче утром я имел удовольствие путешествовать в вашем приятном обществе».
Я рассыпался в столь же искренних любезностях, и мы расстались.
Мне сделалось грустно; прекрасная природа уже не казалась мне прекрасной. Приере выглядела уныло, Бос-соны вызывали раздражение.
Сидя на том же гранитном валуне, я предался горьким размышлениям о лицемерной тирании отцов, которой часто некстати способствует слишком уж ангельская кротость дочерей. Тут мимо меня прошел другой караван, к которому я примкнул за неимением лучшего, а также затем, чтобы отвлечься от сердечных мук.
Группа эта состояла из трех пешеходов и мула, нагруженного камнями. Господа эти были геологами. Геологи – очаровательные спутники, но главным образом для геологов. Им свойственно останавливаться у каждого камня и рассуждать по поводу каждого пласта земли. Они откалывают куски скал и уносят их с собой; они скребут землю и всякий раз строят на этом теорию Все это занимает массу времени. Они не лишены воображения, но оно простирается лишь в морские глубины и земные недра; на поверхности земного шара оно иссякает. Покажите им великолепную вершину – для них это вздутие земной коры; покажите лощину, заполненную льдом – они усмотрят в этом действие огня; покажите лес – тот их вообще не касается. На полпути Валорсину несчастный обломок 'скалы, на который я присел отдохнуть, привел моих трех геологов в волнение; пришлось немедленно встать и предоставить им мое сиденье. Пока они его крошили, я потихоньку удалился и они потеряли меня из виду.
