Ги Мопассан - Трус
Ги Мопассан - Трус краткое содержание
Ги де Мопассан
Трус
В свете его называли «красавец Синьоль». Его имя было виконт Гонтран-Жозеф де Синьоль.
Сирота и полный хозяин значительного состояния, он, как говорится, был на виду. У него была хорошая фигура, красивые манеры, умение вести разговор, вполне достаточное, чтобы прослыть умным человеком, какое-то врожденное изящество, благородная и гордая осанка, дерзкие усы и нежный взгляд — словом, все, что нравится женщинам.
Его охотно принимали в гостиных, дамы любили вальсировать с ним, а мужчины встречали его любезной улыбкой, скрывавшей враждебность, какую обычно вызывают люди энергической внешности. Ему приписывали несколько любовных связей, способных создать холостяку прекрасную репутацию. Он жил счастливо, спокойно, в состоянии полнейшего душевного равновесия. Все знали, что он хорошо владеет шпагой и еще лучше — пистолетом.
— Если мне когда-нибудь придется драться на дуэли, — говорил он порой, — я выберу пистолет. Из пистолета я непременно убью своего противника, я в этом уверен.
И вот, как-то вечером, в театре, после спектакля, на котором он был в обществе двух дам, своих приятельниц, а также их мужей, он предложил им зайти поесть мороженого к Тортони. Через несколько минут после того, как они вошли в кафе, он заметил, что какой-то господин, сидевший за соседним столиком, упорно рассматривает одну из его спутниц. Это, видимо, смущало ее, тревожило, она сидела с опущенной головой и, наконец, сказала мужу:
— Вон тот человек все время смотрит на меня. Я его не знаю. Может быть, ты знаешь?
Муж, который до сих пор ничего не замечал, взглянул и заявил:
— Нет, совершенно не знаю.
Полуулыбаясь, полусердито молодая женщина воскликнула:
— Какая досада! Этот субъект портит мне аппетит; мороженое, и то кажется мне невкусным.
Муж пожал плечами.
— Полно! Не обращай внимания. Если думать о каждом встречном нахале, этому конца не будет.
Но виконт быстро поднялся с места. Он не мог допустить, чтобы какой-то посторонний человек портил вкус мороженого, которым угощал он. Его друзья зашли в это кафе из-за него и ради него, и, следовательно, оскорбление относилось к нему лично. Итак, дело касалось его одного.
Он подошел к сидевшему за соседним столиком мужчине и сказал ему:
— Милостивый государь, вашу манеру смотреть на этих дам я считаю недопустимой. Не угодно ли вам положить конец этой назойливости.
Тот ответил:
— Знаете что, убирайтесь к черту!
Стиснул зубы, виконт заявил:
— Берегитесь, сударь. Вы заставите меня перейти границы.
Господин ответил одним лишь словом, циничным словом, которое отдалось во всех концах кафе и произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Сидевшие спиной сразу обернулись, остальные подняли голову; три лакея круто повернулись, как, волчки; обе буфетчицы за стойкой вздрогнули и наклонились вперед всем туловищем, словно два автомата, приведенные в действие одним и тем же механизмом.
Наступила полная тишина. И вдруг резкий звук прорезал воздух: виконт дал пощечину обидчику. Все вскочили с мест, чтобы разнять их. Мужчины обменялись визитными карточками.
Вернувшись домой, виконт несколько минут широким быстрым шагом ходил взад и вперед по комнате. Он был так возбужден, что не мог ни о чем рассуждать. Одна лишь мысль — «дуэль» — носилась в его уме, но эта мысль еще не пробуждала в нем какого-либо определенного чувства. Он сделал то, что должен был сделать; он выказал себя таким, каким следует быть. Об этом заговорят, его будут одобрять, хвалить. Он несколько раз сказал вслух, как обычно говорят наедине с самим собой в минуты сильного душевного потрясения:
— Какая скотина этот субъект!
Затем он сел и начал рассуждать. Завтра, с утра, надо будет заняться поисками секундантов. К кому обратиться? Он стал перебирать в памяти своих знакомых, наиболее солидных и пользующихся наибольшим весом в обществе. Наконец он остановился на маркизе де Ла Тур-Нуар и на полковнике Бурдене. Дворянин и солдат — это отлично. Их имена в газетах произведут впечатление. Ему захотелось пить, и он выпил подряд три стакана воды, затем снова начал шагать по комнате. Он был полон энергии. Надо выказать себя отчаянно-смелым, готовым на все, поставить суровые, опасные условия, потребовать серьезной, вполне серьезной, страшной дуэли, и тогда противник пойдет на попятный, принесет извинения.
Войдя в комнату, он вынул из кармана и бросил на стол визитную карточку, теперь он взял ее и вновь прочел, хотя уже читал в кафе и перечитывал в фиакре при свете каждого газового фонаря.
«Жорж Ламиль. Улица Монсей, 51».
И только.
Он вглядывался в это сочетание букв, и оно казалось ему таинственным, полным какого-то неясного смысла: Жорж Ламиль! Что это за человек? Чем он занимается? Почему он так пристально разглядывал эту даму? Нет, это просто возмутительно, что какой-то чужой, совершенно незнакомый человек является вдруг и переворачивает всю нашу жизнь, только потому, что ему вздумалось дерзко взглянуть на женщину. И виконт еще раз произнес вслух:
— Какая скотина!
Он долго стоял неподвижно и думал, не отрывая взгляда от визитной карточки. Гнев пробуждался в нем против этого кусочка картона, гнев и ненависть, к которым примешивалось какое-то странное, тягостное ощущение. Что за глупая история! Он взял раскрытый перочинный нож, оказавшийся у него под рукой, и проткнул напечатанное имя, словно заколол кинжалом живое существо.
Итак, надо драться! Что же выбрать — шпагу или пистолет? Оскорбленной стороной он, разумеется, считал себя. Со шпагой меньше риска, но, выбрав пистолет, он скорее вынудит противника отказаться от дуэли. Дуэль на шпагах редко имеет смертельный исход: взаимная осторожность всегда мешает противникам приблизиться друг к другу настолько, чтобы острие могло проникнуть глубоко. Избрав пистолет, он подвергает жизнь серьезному риску, зато может случиться, что он с честью выйдет из положения даже без всякой дуэли.
Он произнес:
— Надо быть твердым. Он струсит.
При звуке собственного голоса он вздрогнул и оглянулся. Несомненно, у него разыгрались нервы. Выпив еще стакан воды, он разделся и лег спать.
Очутившись в постели, он тотчас погасил свечу и закрыл глаза.
Он думал:
«Делами я могу заниматься весь завтрашний день. А сейчас надо поспать, чтобы успокоиться».
Под одеялом было очень тепло, но он никак не мог уснуть. То и дело он менял положение: минут пять лежал на спине, потом поворачивался на левый бок, потом ложился на правый.
Его все еще мучила жажда. Он встал, выпил воды. И вдруг встревожился:
«Неужели я трушу?»
Почему его сердце начинало яростно колотиться при каждом знакомом звуке, раздававшемся в спальне? Когда часы собирались бить, он вскакивал уже при слабом скрипе пружины и несколько секунд ловил ртом воздух, потому что у него перехватило дыхание.
Он начал обсуждать сам с собой такую мысль:
«Возможно ли, чтобы я трусил?»
Нет, конечно, он не трусит, поскольку он решился идти до конца, поскольку у него есть определенное, твердое намерение драться, не отступать. Однако он чувствовал в душе такое глубокое смятение, что задал себе вопрос:
«А может человек трусить, вопреки самому себе?»
И сомнение, беспокойство, ужасный страх овладели им. А что, если сила, более могучая, чем его воля, властная, непреодолимая сила покорит его? Да, что случится тогда? Разумеется, он пойдет к барьеру, раз он так решил. Но если он задрожит? Или потеряет сознание? И он начал думать о своем положении, о своей репутации, о своем имени.
Вдруг у него явилось странное желание — встать и посмотреться в зеркало. Он снова зажег свечу. Он с трудом узнал свое лицо, отразившееся на гладкой поверхности стекла, как будто никогда до сих пор не видел себя. Глаза показались ему огромными, и он был бледен; да, он был бледен, очень бледен.
Он долго стоял перед зеркалом. Высунул язык, точно желая проверить состояние своего здоровья, и вдруг, словно пуля, его пронзила мысль: «Быть может, послезавтра, в этот час, я буду мертв».
И его сердце снова бешено забилось.
«Быть может, послезавтра, в этот час, я буду мертв. Вот этот человек — я вижу его в зеркале, это я сам — и этого человека скоро не будет. Как! Я здесь, я смотрю на себя, я чувствую, что живу, а через двадцать четыре часа буду лежать на кровати, мертвый, с закрытыми глазами, холодный, бездыханный, покончив всякие счеты с жизнью?»
Он повернулся к своему ложу и отчетливо увидел себя распростертым на той самой постели, с которой только что встал. Он лежал на спине, у него были впалые щеки мертвеца и бледные, восковые, навсегда застывшие руки.
Тогда он почувствовал страх перед своей кроватью и, чтобы не видеть ее, перешел в курительную комнату. Машинально он взял сигару, закурил и начал шагать взад и вперед. Его знобило; он подошел к звонку, чтобы позвать лакея, поднял руку к шнуру и вдруг остановился:
