Бранислав Нушич - Наши архивы
Обзор книги Бранислав Нушич - Наши архивы
Бранислав Нушич
Наши архивы
***
В городе К. тысяча восемьсот жителей, шесть улиц, три попа, семь кафан, один окружной начальник, два пенсионера, семнадцать вдов, три учителя, две учительницы, один председатель общины, два рынка, четыре политические партии и так далее.
Чтобы избежать упрека в том, что такое начало похоже на цитату из путеводителя или из учебника географии, лучше, пожалуй, сразу перейти к рассказу об одном странном происшествии, случившемся в городке К.
Дело в том, что сверх всего перечисленного, в К. есть еще и зверинец. Возвращался он с какой-то ярмарки, на которой ему не посчастливилось, да и заехал сюда на несколько дней. Правда, когда в город прибыл зверинец, писарь Пайя сказал: «Животных в нашем городе и без того хватает», – но почтенному словенцу, хозяину зверинца, необходимо было завернуть в К. просто потому, что ему не на что было продолжать путешествие.
Бакалейщик Савва дал ему в кредит немного досок и гвоздей, мыловар Ничка дал в долг бревна и мясо для животных; так у одного одно, у другого другое, и, смотришь, наш добрый словенец соорудил небольшой барак и на следующий день ранним утром ударил в бубен и пошел по городу, останавливаясь на каждом углу, чтоб произнести всем известную фразу: «Великолепная всемирная менажерия![1] Спешите увидеть то, чего вы никогда в жизни не видели!» – и так далее.
Между тем, если вы действительно посетите зверинец, в котором, кстати сказать, всего шесть животных, то хозяин прежде всего поведет вас к одной из вонючих клеток и начнет такого рода объяснения: «Медведь. Известен в науке под именем „Ursus belli-cosus“… Невиданное чудовище. До настоящего момента съел двух содержателей зверинцев. В прошлом году, будучи в Москве в другом зверинце, из которого я его купил, он разломал решетку, выскочил из клетки, съел хозяина зверинца, проглотил служителя, а затем скрылся в соседнем Булонском лесу… Три дня в Москве были заперты лавки, богатые жители убежали в соседний город Иркутск, а в Москве остался только генерал Гурко… Из Петрограда то и дело запрашивали по телеграфу: „Где находится медведь?“, „Что с генералом Гурко?“, „Где генерал Робикин?“, „Сюда дошли слухи, что проглочен генерал Бичаев…“ – и так далее.
Судя по внешнему виду, можно было предположить, что этот медведь, имевший дело со столькими русскими генералами, действительно бывал в Москве, но только не прошлым летом, а в 1812 году, вместе с Наполеоном I, во время его нашествия на Россию. Медведь был так ощипан, истощен и ободран, что напоминал мошенника, только что выпущенного из тюрьмы.
Слона лучше бы было вообще обойти стороной, так как он был настолько стар и жалок, что походил на самого обыкновенного нищего, который просит милостыню у церкви. Но, разумеется, и он имел свое латинское название и даже легенду, в которой говорилось, что на нем «члены английской экспедиции» отвозили «бухарского раджу» на костер. Вероятно, англичане охотно купили бы этого слона на память.
В соседней клетке сидела птица, представлявшая собой «новое открытие в науке» и потому не имевшая еще своего «популярного имени»; в науке она известна под именем «Socsocus dulicivitoperus». Эта птица знаменита тем, что своих птенцов «не высиживала на яйцах, а рожала, подобно другим животным». Но стоит зрителю внимательнее всмотреться в эту Socsocus dulicivitoperus, как он без труда замечал в ней поразительное сходство с нашей домашней уткой, у которой только хвост зачем-то окрашен в голубой цвет. Однако птица поражала зрителей не столько своим окрашенным хвостом, сколько тем, что «не высиживала детенышей на яйцах».
Кроме того, в зверинце имелись: выдра, лисица, которой специально подрезали уши, чтоб ее можно было назвать «шведской», и обезьяна, которая только и была похожа на настоящее животное и, словно сознавая это, с нескрываемым пренебрежением смотрела на всех остальных обитателей зверинца и даже на публику.
В качестве седьмого экспоната зверинца можно было бы считать и жену хозяина, худосочное существо в грязном парике, такое истощенное и прозрачное, что казалось, ее можно взять в руки и смять, как лист бумаги. Платье на ней выглядело так, как будто его общипывали Socsocus dulicivitoperus'bi, а волосы были в таком беспорядке, словно их набросали на голову вилами.
Она сидела в крошечной кассе, сооруженной из занавесок, и казалось, будто она тоже сидит в клетке. Глядя на нее, я почти ожидал, что хозяин, показав на нее пальцем, воскликнет: «В науке известна под именем „Mulier Feminus“! Животное встречается довольно часто, его легко поймать, но трудно приручить…» – и так далее.
Жители К. шли и смотрели менажерию, но когда все уже побывали возле клеток, словенец подсчитал свои доходы и обнаружил, что он выручил 210 грошей,[2] считая, что каждый платил за вход по одному грошу. Большего количества зрителей городок и не мог дать, даже если бы входная плата была полгроша.
Между тем за восемь дней своего пребывания в городке почтенный хозяин зверинца задолжал 518 грошей за одно только мясо, ибо животные должны были что-нибудь есть, а их хозяин по крайней мере должен был что-нибудь пить.
Мыловар Ничко отпускал ему в долг день, отпускал два, но вот прошла целая неделя, а брат словенец по-прежнему не изъявляет желания платить. Тогда Ничко говорит ему: «Пиши расписку!» – «С превеликим удовольствием!» – отвечает словенец и пишет ему расписку на 518 грошей.
Когда на девятый день словенец увидел, что долги его растут в пять раз быстрее, чем доходы, он в тот же вечер позвал жену, сели они вдвоем, поставили на стол бутыль вина и начали серьезный разговор о себе, о своих животных и о том, что дальше так жить нельзя. В конце совещания была принята своего рода резолюция, о которой на следующее утро узнал весь город.
Как только лавки стали открываться, по всему городу разнеслась весть, что ночью почтенный хозяин «великолепной всемирной менажерии» сбежал, прихватив с собой жену, выдру и обезьяну и оставив городу все остальное, то есть долги, медведя, слона, шведскую лисицу и socsocus dulicivitoperus'a.
Весь город был поражен этой вестью, словно громом с ясного неба. Что касается всех жителей К., то они могли, конечно, поражаться, а могли и вообще остаться разнодушными, но вот Савва-бакалейщик и Ничко-мыловар были действительно поражены в самое сердце.
Разумеется, власть, как и полагается власти, моментально приняла «надлежащие меры», так как в конце концов власть для того и существует, чтобы принимать надлежащие меры после того, как что-либо случится.
Власть немедленно командирует чиновника для описи всего оставшегося имущества.
Господин Пайя берет лист бумаги, чертит на нем соответствующее количество граф, идет в зверинец и, усевшись в кассе, принимается за составление описи имущества, которая в законченном виде гласит примерно следующее:
1. Один слон, большой.
2. Одна пара домашних туфель, рваная.
3. Лиса в клетке, без ушей.
4. Один стол, сверху синий, с ящиком.
5. Птица с синим хвостом, похожая на утку; в клетке.
6. Один мужской носок, совсем рваный.
7. Один медведь, шкура потерта; в клетке.
8. Полкилограмма гвоздей обыкновенных.
9. Один бубен подержанный, с колотушкой.
10. Один кусок полотна простого, большой, грязный.
11. Одна пара красных занавесок обыкновенных.
12. Одна большая бутыль, в которой, судя по запаху, была ракия.
13. Два ведра с ручками.
14. Одна длинная палка, деревянная.
15. Один ремень с дырками.
16. Одна лампа без стекла.
17. Одна доска с надписью: «Великолепная всемирная менажерия».
Описав имущество, власть опечатала зверинец, а животные, видя, что писарь Пайя вовсе не намерен их кормить, подняли такой вой, что у каждого, кто их слушал, выступили на глазах слезы жалости. Слон рыдал, как вдова на поминках, а медведь от голода до того ослаб, что пищал, как канарейка. Но господин Пайя, разумеется, не имел права обнаруживать свои чувства, поскольку он находился при исполнении служебных обязанностей.
Пока список, составленный господином Пайей, получил свой номер, пока на нем наложили резолюцию и, наконец, передали на исполнение, прошел еще один день, а за это время «шведская лисица», черт бы ее побрал, не привыкшая к такому обращению, не пожелала потерпеть даже этот единственный день и околела без всяких на то видимых причин. На следующее утро перед началом распродажи господин Пайя собственноручно вписал в графу «примечания»: «Околела естественной смертью», дабы никто не мог упрекнуть, что ее кто-нибудь убил.
На аукцион собралось много народа, почти весь город, и в этом нет ничего удивительного, так как это был самый интересный аукцион из всех, которые когда-либо имели место. Все хохотали, подмигивали друг другу, перебрасывались колкими словечками: только господин Пайя, преисполненный собственного достоинства, гордо восседал в кассе, как человек, который знает свое дело.
