Рюрик Ивнев - Юность
Обзор книги Рюрик Ивнев - Юность
О романе «Юность»
Этот роман был написан 95 лет назад 21-летним студентом и до сих пор не был издан. Рукопись хранилась в архиве писателя никому не ведомая, и только теперь, случайно обнаружив её, я, его наследник и душеприказчик, решил представить ее на суд читателей.
Её автор — Михаил Александрович Ковалев (это подлинное имя Рюрика Ивнева) о «Юности» никогда не рассказывал. Это и неудивительно, о «странностях любви» в Советском Союзе говорить было не принято, и о публикации подобных произведений нельзя было и мечтать. Теперь времена изменились. И то, что раньше было запрещено, — ныне властями культивируется и распространяется (не случайно «голубизна» мощным потоком льется с экранов «независимых» телеканалов). Проводятся телевизионные конкурсы на лучший гейский поцелуй, передачи типа «Если муж ушел к другому…», рекламирующие однополые браки. Этим сейчас никого не удивишь.
А при царе… «голубым» сластолюбцам грозила каторга. Но и тогда в России были такие люди. И Рюрик Ивнев описывает их в своем романе. Такие люди были всегда. Вот только писать о них, было не принято. Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что «Юность» — первый, пожалуй, в русской литературе роман о геях. И написан он, по-моему, превосходно. Отличный язык, изысканная образность, раскрытие внутреннего мира героев. Писатель сумел показать как бы изнутри психологию молодых людей страдающих от своей «нетрадиционной» ориентации, несчастных, чувствующих себя изгоями общества.
Наверное, кто-то из читателей может спросить: а нужна ли такая литература, и если нужна то для чего? Пусть «голубые» живут своей жизнью, и не навязывают её остальным. Может, о любви лучше читать у И. Тургенева и Л. Толстого, а не в «гейских» романах? На это отвечу так: если какое-то явление присутствует в жизни, значит, оно заслуживает изучения и отображения. И литература художественными средствами делает это, как и наука, против которой, кстати, никто и не выступает.
Впрочем, судить о романе «Юность» — читателям. Мне хочется поблагодарить всех, кто помог это произведение сделать достоянием читающей публики, и особенно Александра Валентиновича Леонтьева разобравшего очень непростой почерк автора и подготовившего рукопись к публикации.
И несколько слов об авторе:
Рюрик Ивнев (1891–1981) — русский поэт, прозаик, драматург и мемуарист, получивший известность еще до Октябрьской революции. В 1917 году вместе А. Блоком и В. Маяковским пришел в Смольный и стал секретарем А.В. Луначарского. В 1920 году возглавил Всероссийский Союз поэтов. В дальнейшем отошел от активной политической деятельности, занимался творчеством и журналистикой.
Николай ЛеонтьевРюрик Ивнев
Юность
— Приедете?
— Приеду.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Ну, смотрите, не надуйте меня, я буду огорчен и рассержен в противном случае, — Борис посмотрел на бледное с насмешливо темными глазами лицо и запечалился. — А вдруг…
— Да нет же, я говорю вам.
Цепкие, длинные пальцы сжали Борису руку.
На вокзале, как в городе завоеванном.
— Правда, Верочка, я удивил?
— Что ты, дурашка, ты ангел, ангел прямо.
— Нет, я это знаю. Не всегда, конечно, но все-таки. Сегодня устал, по земле шел… и хандрю.
— Я тебя вылечу. И скоро, скоро. Картолины тут. Теннис у них и земляника чудная.
— Старшая Кирочка — душончик. Ты влюбишься непременно. Две младших — ну, те так… Но, вот еще кузина к ним приехала, та совсем особенная с братом военным.
— Мама! Дина! Кого я привезла с собой. Посмотрите, совсем как большой.
— Я уже, правда, совершенно большой.
— Нет, нет, ты маленький, маленький, ты должен быть маленьким, понимаешь?
Балкон весь съежился. И всё меньше стало.
— Мамочка, а ты все та же, а Волик, где он, мой любимчик маленький?
— Верочка, скажите, вот тот уж маленький, несомненно, а я большой.
— Сколько вам лет?
— Мне девятнадцать, т. е. собственно двадцать, или двадцатый, как говорят.
— Но это не все равно.
— У меня сын покойный был бы в ваших летах. Я был учителем здесь, недалеко от города, когда принесли его шестнадцатилетним, весь красный был, в крови и снегу. Его друг, Траферетов, был в классе с ним, забавлялся ружьем и в грудь, прямо в грудь.
— Как Траферетов?
— Трафетеров, Леша Траферетов.
— Я немного знаком с ним. Он скоро приехать должен сюда.
— Ну да что же, разве он виноват? Его руками Бог управлял, так надо значит. А у меня он один был.
— Кто?
— Сын, говорю, один был. Вы на каком?
— Курсе?
— Нет, факультете?
— Филологическом.
— Не знаю, какой бы он избрал. Ведь он один у меня был.
— Плей!
— Рэди!
— Боря, внимательнее. Вы, как изваяние.
— Быстрее двигайтесь. Ай-ай-ай, из-за вас мы проиграли партию. Уж не будьте бякой.
— Лили, Лика — он сегодня немного не в духе, не особенно его терзай.
— Вот бы мне такую сестру, как Вера, ваша — оберегательную, а то моя больше мучает меня.
— Ложь! Ложь! Я всегда за тебя заступаюсь. Вы не верьте ему, Борис Арнольдович. Кроме того, он военный, сам должен, правда?
— Что должен сам?
— Сам, сам должен воевать, ну и вообще… Ты не понимаешь ничего.
— Ах, отстань.
— Плей!
— Рэди!
— Сетти, сетти, я больше не играю.
— Вера, ты с кем?
Дома все так ясно и правильно. Отец в разъездах, а когда дома, в кабинете с зелеными шкафиками и полками под цвет обоев, мама на кухне. Верочка — вот та немного покуролесить любит, и не всегда обычно. Волик пузатик суров и серьезен. Только, когда щекочат его, смеется и плачет вместе, и руками пухлыми трогательно разводит.
Боря целый день пасмурный. На террасе съежившейся, с потресканным каменным полом, уютно по вечерам, но днем жарко.
— Приедете — вспоминается разговор.
— Приеду.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Я повторил.
— Зачем повторил?
— Почему нет до сих пор. А впрочем, не все ли равно.
— Как знать.
— Боря, Боря, пойдем в Сосновое. Ты будешь со мной сидеть рядом, я в обиду тебя не дам. Ты такой скучненький. Ты такой миленький, — Верочкина ручка гладит русые волосы Бориса и лоб широкий и ласковый.
— Вера?
— Боря.
— Вера!
— Боря.
— Я не пойду никуда, никуда.
— А если я попрошу?
— Нет, не проси. Когда вечерний?
— Дачный?
— Нет, нет такой, ну, обыкновенный.
— «При» или «от».
— «При», «При».
— Ты же вчера ходил на вокзал в девять. А больше нет. Ночной есть, но тот ненастоящий. Ах, да, я забыл. Как это не настоящий. Ну, он не такой, как девятичасовой, с ним никто не приезжает.
— Ты ждешь, Борик, кого-то?
— Жду.
— И?
— И не дождусь.
— Ах ты, мой маленький. Ну, пойдем в Сосновое.
— Сначала пойду к «При».
— Будет поздно. Да. И ты?
— Не пойду.
Лес, лес, все лес, но вот, наконец, это озеро, как чаша раскрытая. Кто-то уже восторгается, преждевременно, радостно.
— Где будем есть?
— Вы уже о еде думаете, Вера Арнольдовна?!
— Я не виновата, что мой желудок хорошо варит, я не страдаю…
— Вера, Вера! — Боря съежился и угас как-то сразу. Пусть не лезет, я его терпеть не могу.
— За что?
— За все.
— Карл Константинович, почему вы с моей сестрой не ладите?
— Должно быть потому, что она не похожа на вас.
— То есть?
— Вы понимаете?
— Нет.
— Будем говорить о другом. Вы не находите, что воздух здесь особенно приятный, такой жизнедающий.
— Нет, нет, ничего не…
— Боря! Боря! Тебя ищут.
— Кто?
— Зинаида Константиновна, Мирра и все.
— Иду. Идемте, Карл Константинович!
— Я так не люблю общества.
— Что же приходится.
Приближалась ночь. Наверху, как на синем кафтане золотые пуговицы, загорались звезды. Воздух был прохладный и какой-то особенно ощущаемый. С разных сторон раздавались голоса разбросанной компании. У Бори были на глазах слезы и в груди кололо.
Я несчастный, несчастный. И не в первый раз это. Полюблю и напрасно огорчаюсь. А может быть? Нет, надежды мало. Кто-то запел. Голос приятный, успокаивающий.
— Я не знала о ваших талантах, — голос Верин немного насмешливый.
— Поживите здесь, узнаете еще больше.
— С меня и этого довольно.
Деревья шепчутся, точно знают тайну Бориного сердца.
Вот бы руку эту длинную, цепкую пожать и поцеловать можно. Только где она теперь? Боже! И вдруг упал на траву мокрую. Милый, мой Боженька, милый, прости, это не грех ведь, сделай так, чтобы скорее я увидел. Скажи Боже, Боженька, прости, или это не хорошо совсем, но я плачу.
— Где ты пропал?
— Я не пропал. А что?
— Ищут тебя, Боря, уже возвращаются. Ты что тут делал?
