Радий Фиш - Спящие пробудитесь
Тропа, скрытая деревьями, круто убегала вниз. Чтоб не поскользнуться, приходилось придерживаться за кусты. Наконец спуск кончился, и сразу же под ногами захлюпало. Кустарник сменился камышом. Густой, высокий, выше человеческого роста, тростник волновался на ветру, шумел, подобно морю. Почва под ногами содрогалась при каждом шаге, — того и гляди провалишься.
Джаффар двигался медленно, сверяясь с указывавшими лаз надломанными стеблями. Мало-помалу выбрались на сушь, обозначенную с одной стороны старыми плакучими ивами, с другой — розоватым под лучами вечернего солнца крутым песчаным обрывом.
Здесь их ждали. Маджнун, Дурасы Эмре и его земляк, вызвавшийся вывести их в пределы бейлика Чандырлы. Ждали с ночи. Вместе с лошадьми. Весь день отбиваясь от комаров.
Когда солнце опустилось к окоему, оседлали коней и двинулись в путь. В том же самом порядке, что скакали сейчас: вслед за проводником Дурасы Эмре и Маджнун, за ними Бедреддин, позади всех Джаффар.
Гнус ел нещадно. Прямо над головами с писком носились, мелькая белыми брюшками, ласточки-береговуши. Лошади пугливо прядали ушами, проваливались выше ступиц. Где-то часто кричал дергач. Когда останавливались, вслушиваясь, чудилось, кто-то крался в камышах. Кабан ли, шакал ли, или человек? В свете зари Бедреддину привиделась даже тигровая шкура. Не приведи Аллах!
Быстро смеркалось. Из-под копыт коня, на котором сидел Маджнун, с криком, похожим на бычье мычанье, взлетела востроносая выпь. Конь шарахнулся и тут же увяз по самое брюхо. Всем пришлось спешиться. С трудом вытащили лошадь из трясины. Потные, с ног до головы в вонючей жидкой грязи, снова взгромоздились на коней.
Взошла круглая оранжевая луна. А камышам все не было конца.
Но вот под копытами перестало хлюпать. Перевалив через поросшую темными кустами гривку, кони вынесли их к сверкавшей и шумевшей на камнях речке. На той стороне чернела стеной скала. Какое-то время кони шли навстречу теченью по каменистому руслу, огибая один за другим скальные выступы. И вдруг за одним из них наткнулись на костерок. У огня сидели двое.
Такое стояло время, что нежданная ночная встреча никому была не в радость. Но делать было нечего. Оставалось одно: идти навстречу опасности.
— Добро пожаловать на огонек, люди добрые, — пригласил один из сидевших. — Погрейтесь, обсушитесь!
Над огнем кипел казан, подвешенный на рогульках. Рядом лежал мокрый бредень, в траве поблескивали жирные спины снулых рыб.
— Спасибо тебе, добрый человек, — отозвался, слезая с коня, Дурасы Эмре. — Погреться нам не мешает.
— Ашик! Еле тебя узнал! Вот так встреча! Садись, дорогим гостем будешь. А где твой кобуз? Никак потерялся в болоте?
— Кобуз при мне. А вот сами мы едва в болоте не потерялись.
Рыбак подошел поближе, всматриваясь в заляпанную грязью одежду, в усталые лица всадников.
— Ого! Сам шейх тоже здесь?! Наше почтенье, ваше степенство!
Только ответив на приветствие, Бедреддин узнал его: один из десятников приворотной стражи, часто стоявший в карауле у Озерной башни, любитель карпов в рыбацких корзинах. Дело принимало скверный оборот.
— Ну и везучий я, — продолжал десятник. — Занедужил. Начальник сказал: ступай подлечись травами да свежей ушицей. Лучше лекарства не сыщешь… А тут сам шейх мне навстречу. Не зря говорят, на ловца и зверь бежит. Не попользуете ли, ваше степенство? Или куда торопитесь?
Бедреддин понял: за многословьем десятника крылось желанье выиграть время.
— Ты угадал: торопимся. Возглашать Истину!
— Вот так раз! Неужто для этого надо лезть в болото? Кто мог помешать в городе?
— Такие, как ты, десятник.
— Помилуй Аллах! Где мы, а где Истина? Мы люди маленькие…
— А если начальник прикажет?
— Это дело другое. Тогда и грех на нем. Известное дело, государева служба не своя воля. Все мы рабы султана, и шея наша тоньше волоса. Или ты не под государевой властью ходишь, мой шейх?
— Все мы, и государи, и слуги — рабы Аллаха. Все равны перед Истиной. Ступай, брат, с нами и будешь свободен!
— Я на Коране поклялся, ваше степенство. Переветником не стану!
Тем временем все, кроме провожатого, спешились и, держа коней в поводу, подошли к огню, возле которого, не проронив ни слова, сидел, облокотись о седло, юноша лет шестнадцати, похоже сын десятника. Тот подошел к мальчишке, что-то сказал ему тихо. Парень встал. А десятник нагнулся, сунул руку под седло.
Суданец Джаффар не дал ему выпрямиться. Мягким, как у кошки, прыжком оседлал его и вонзил за ключицу длинное шило, которым колют скотину.
Не издав ни звука, десятник упал лицом в траву.
Джаффар перевернул его на спину: в кулаке охранника была стиснута до половины вытащенная из ножен сабля.
Мальчишка бросился бежать, нырнув под коня, на котором ехал Бедреддин. Конь заржал, взвился, свалился на бок, суча задними ногами. Видно, паршивец вспорол ему брюхо. Сам кинулся к реке. Перебежал на другой берег, скрылся в темных кустах. Провожатый пустился было в погоню, но Бедреддин остановил его.
— На что нам мальчишка? Кони нужны. Найдем их, и он нам не опасен!
— Не опасен враг только мертвый!
— Какой он враг? — возразил Маджнун.
Вожатый смолчал. Джаффар прикончил, чтоб не мучился, жалобно ржавшего коня. В кустах отыскались стреноженные десятниковы лошади. Пока их седлали, перевьючивали, луна поднялась высоко в небо и взирала оттуда своим недреманным оком.
Памятуя о бегстве от Тимура, Бедреддин, как ни торопился, предпочел двигаться в обход селений и городов, днем отсыпаться в укрытии, пускаясь в путь с наступлением темноты. И безопасней было так, и легче — стояла изнурительная макушка лета. И вот уже третью ночь под яркой луной они скакали за провожатым.
Дурасы Эмре, взглядывая на лунный лик, слагал в уме слово к слову зачин дестана о Бедреддине. И показалось ему, что не всадники все они, а гребцы. Сидят в одной лодке, спиной к будущему. Гребут изо всех сил, приближая его, но могут только гадать, что там впереди. Лишь Бедреддин, подобно кормчему, видит.
Скакавший третьим Маджнун не переставал удивляться Джаффару. Не ожидал от него такого. Как убитый десятник, он по наивности тоже думал, что, кроме проводника, ни при ком из них нет оружия. Впрочем, мясницкое шило вряд ли можно считать таковым. Не знал он, что в юности Джаффар был федаином, одним из особо подготовленных воинов тайной секты, готовых по слову, по знаку вождя положить к его ногам свою жизнь.
Бедреддин знал, да забыл. Забыл, казалось, и сам Джаффар. А тут, испугавшись за жизнь учителя, вспомнил. Равно как и коронный удар федаина — прямо в сердце. И не жалел ни о чем.
Бедреддин в первую ночь более всего был занят конем — успел отвыкнуть от верховой езды. Но лошадь, добытая на берегу реки, оказалась смирной, сама покорно шла за скакуном Маджнуна, повторяя каждое его движение, и Бедреддин вскоре освободил от забот о ней свою голову. Силясь разглядеть, что ждет их впереди, он то и дело с болью обращался к происшедшему у реки. Конечно, на десятника они натолкнулись случайно. Но случайной ли была его смерть? Самая крепкая из всех тюрем та, что построена в голове. Она извращает все понятия, все человеческие качества. Это она, тюрьма, построенная в голове десятника, превратила его природную сметку в тупость, его воинскую доблесть в трусость. Нет, не Джаффар убил его, а страх. Страх перед собственной свободой…
При всей справедливости этих мыслей они не утешали. Пусть не по их вине, пусть случайно, но первый их шаг к свободе от насилья был залит кровью. И это омрачало радость от того, что должно было наконец свершиться.
IIИсфендияр-бей, властитель Чандырлы, узнал о прибытии на его земли опального шейха Бедреддина в своем любимом Синопе. Княжество Чандырлы то, расширяясь чуть не до Анкары, занимало всю древнюю Пафлагонию и угрожало шелковому пути из Бурсы в Тебриз, то под натиском врагов, среди которых опаснейшими были османы, съеживалось до узкой полосы Черноморского побережья. Исфендияр-бей долгие годы дрался за отчий престол, за самое существование бейлика и преуспел в этом, правда, не столько на поле брани, сколько путем хитроумных союзов и рискованных предприятий. И все-таки ему пришлось признать над собой султана Баязида, отдать ему свою столицу Кастамону, тискать на деньгах его имя и прочней первой суры Корана затвердить: все, идущее во вред османам, ему, Исфендияру-бею, на пользу. Пошло ему на пользу и опустошившее турецкие земли Тимурово нашествие.
Загодя приехал тайком Исфендияр-бей к Железному Хромцу в крепость Алынджак, что под Эрзинджаном. Тимур готовился к походу на арабов. Принял Исфендияра с почетом, наградил халатом, оружием, ибо имел обыкновение глядеть далеко вперед. После Анкарской битвы Исфендияр-бей принес победителю свои поздравления, присовокупив к ним тысячу боевых коней. За это ему были возвращены все отнятые османами земли и города. Пришлось, верно, платить теперь дань Тимуру и чеканить монету с его именем. Но Тимур ушел за тридевять земель, в Самарканд, и вскоре окончил там свой век, а османы остались под боком.
