Фердинанд Оссендовский - Ленин
— Взаправду говорю вам, что учиненное во имя любви будет взвешено, осуждено и прощено на весах не нашей справедливости!
Ленин собирает силы, опирается на локоть и бормочет:
— Во имя любви, Хри…
Глаза лучезарной фигуры извергают молнию, которая ослепляет и поражает.
Ленин падает и хрипит, уже ничего не видя, не слыша, чувствуя только, что скатывается все быстрее и стремительнее; его окружает мрак и поглощает остатки мыслей, отголоски чувств…
Час спустя над Кремлем, рядом с красным знаменем, развевалось черное… — символ смерти.
Кровавая, огненная дуга погасла, а смертоносная глыба неизвестной кометы утонула в темной, бездонной, безбрежной бездне.
Глава XXXVI
На Красной площади напротив храма Василия Блаженного, утыканного круглыми куполами, поблескивающего разноцветной эмалью стен, сочетающего в себе византийскую пышность и варварскую самоуверенность, возник другой.
Деревянный, одноцветный, геометрически примитивный, темный, почти черный. Четко очерченные плоскости, тяжелые, монотонные, без полета творческого воображения, глыбы.
Так тысячи лет назад строили стонущие рабы в Ниневии и Вавилоне, так воздвигали святыню Соломона и дворцы властителей Египта. Тяжело и зловеще, так как среди воздвигаемых стен располагались ужасные божества с Тигра, Евфрата, из земли Ханаана и Кет или равные суровым богам короли четырех сторон света, потомки Ассура, Бела, Ра — уничтожающего солнца.
На фронтоне виднеется только одно слово — «Ленин».
Здесь положили забальзамированные останки диктатора пролетариата.
Ленин покоится в стеклянном гробу, в военной рубашке, со звездой ордена Красного знамени на груди.
Желтая, пергаментная кожа еще больше подчеркивает монгольские черты лица; зажатая правая рука, неуступчивая и всегда готовая нанести удар, не обмякла перед обличьем смерти и осталась подобной молоту кузнеца-разрушителя.
Могло показаться, что из сердца Азии гробницу грозного Тамерлана перенесли сюда, в Москву, в которой столетиями царствовали потомки монгола Чингисхана, наполовину татарские московские князья, и наконец в XX столетии — наполовину монгол, возвращавшийся мыслью в безмерные азиатские степи, дикие горные ущелья с гнездившимися в них ордами, которым знакомо было только разрушение.
Длинная, от берега реки, змейка людей тянулась к мавзолею Ленина.
Люди входят в темную пасть открытых, прямоугольных дверей, смотрят на стоящих неподвижно, словно статуи, часовых; идут в красноватом полумраке, сменяются, голова за головой, перед стеклянным гробом, подгоняемые строгими окриками:
— Не останавливаться! Проходить!
Солдаты, уличная толпа, приезжие крестьяне, делегаты из далеких провинций.
Тысячи глаз скользят по пергаментному лицу и сжатой в кулак ладони, высматривают что-то под крепко сомкнутыми веками вождя, оставляют невидимые следы своих мыслей в тени его глаз, на выпуклой лысой голове, в морщинах губ.
Молчаливый, сосредоточенный, встревоженный поток людей проплывает, движется подобно нескончаемому ряду муравьев, кочующих в поисках новых путей существования.
Другие охраняемые двумя солдатами прямоугольные двери, выбрасывают посетителей святыни нового пророка на Красную площадь, на которую смотрит в напряжении и неподвижности куполов красочное, удивительное творение Ивана Грозного.
Поток разбивается на мелкие ручейки, струйки и впитывается в коридоры улиц, еще серьезный, взволнованный, задумчивый.
Когда людей охватит вонь грязных улочек, когда им напомнит о себе выглядывающая отовсюду нищета, когда до них донесется со двора «чека» стрекот пулемета, убивающего крестьян и рабочих, исчезнет сосредоточенность, улетучится волнение, и задумчивость спрячется в тайниках души.
Крестьянка тянет за рукав мужа и шепчет ему:
— Люди говорят, что Ленин гниет и что врачи его починяют и красят!
Мужик долго смотрит на жену и сквозь зубы отвечает:
— Пускай гниет, из-за него вся Россия прогнила…
— Ох! — вздыхает женщина.
— Ни один царь не имел такой гробницы! — вскрикивает с гордостью проходящий мимо, одетый в черную рубаху, рабочий. — Похоронили мы Ильича с почетом! Он умер и не умер, потому что каждый может на него посмотреть. Лежит как живой… Кажется, просто уснул уставший!
Слушающий его другой рабочий кивает головой и отвечает тихим, грустным голосом:
— Плохо, что мавзолей построили из дерева… Может сгореть…
Поблизости от храма остановилась группа людей, только что посетившая мавзолей.
Они остановились и долго в молчании смотрели на очертания прямоугольного, темного здания и белеющую на нем надпись «Ленин».
— Умер Антихрист… — прошептала какая-то женщина, со страхом глядя на высокого, худого человека со смелыми, горящими глазами.
— Раз умер и даже, несмотря на врачебное искусство, забальзамированный, потихоньку гниет, — не был он Антихристом! — заметил сгорбленный старец и посмотрел на высокого, разглядывающего мавзолей человека.
Воцарилась тишина.
Наконец тот, на которого были устремлены взгляды окружавших его людей, отряхнулся от задумчивости и прошептал:
— Он бессознательно исполнил волю Извечного… Был он бичом Божьим, которым справедливый Судья хлещет живущее во грехе человечество. Не проклинайте, не ругайте его, братья! Исполнил он кару, брошенную на нас с Неба, и заставил опомниться!
— Достойный епископ, отец Никодим!.. — воскликнул кто-то из окружающих.
— Воистину говорю вам, что этот человек совершил великое дело! — ответил епископ воодушевленным голосом. — Он убил в нас рабский дух, разбудил совесть возомнивших и богатых, оживил в душе настоящую веру, отогнал от нас страх перед мученичеством и смертью, вывел на распутья, на бездорожье, чтобы поняли мы, что свобода и счастье на земле добывается только силой духа, а награда — перед троном Всевышнего. Господь руководил его кровавой рукой и безумными мыслями!
ВОЕННЫЙ ПАРАД НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ ПЕРЕД МОВЗОЛЕЕМ ЛЕНИНА В МОСКВЕ
— Он оставил после себя смертельный яд… Два поколения, отравленные прогнившими лозунгами! — сказала женщина. — Молодежь, дети…
— Воистину говорю вам, что они подобны цветению травы. Взойдет солнце — увянут и опадут они, слабые, убогие, недорогие никому… — прошептал Никодим.
Раздались тяжелые вздохи и тихие голоса:
— Дай-то Господи!..
— Остались Троцкий, Сталин, Зиновьев, Каменев и тысячи других, — сказал старец. — А с ними бесправие и насилие!
Епископ посмотрел на него горящими глазами и стал говорить воодушевленно:
— Святой Иоанн, любимый ученик Иисуса Спасителя, на острове Патмос имел откровение и точно записал, как Господь установил справедливость. Апостол Господа говорит:
— И сказал мне Господь: не запечатывай слов пророчества книги сей; ибо время близко. Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний!
Он бросил спокойный взгляд на угрюмый мавзолей, на роящуюся от людей площадь и быстро пошел в ближайшую улицу. Остальные последовали за ним.
Они уже не видели, как милиция вытаскивала из мавзолея старого нищего. Он безумно кричал и вопил, уклоняясь от наносимых ему ударов.
Его хватали за отрывающиеся лохмотья, таскали за волосы и бороду, подгоняя кулаками и ножнами сабель.
Нищий вырывался, толкался и, напрягаясь, выкрикивал, жалобно завывая:
— Люди русские! Не поддавайтесь! У нас отобрали отчизну и веру, позор! Теперь у отца нищих — Ленина украли мозг, вырвали сердце и закрыли в золотой шкатулке за семью печатями! Он лежит в могиле… и не может уже думать о нас и возлюбить убогих, заблудших, обиженных!.. Люди добрые!
Его жалобы тонули в отголосках молитвы угнетенных, исполняемой с угрюмой торжественностью перед могилой вождя и пророка:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой идти готов!
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим!
Кто был ничем, тот станет всем!
Пение внезапно прервалось.
На Красную площадь вывалила толпа и молча двигалась. Наконец она подошла к кремлевским воротам и принялась рыдать, скулить и завывать все громче и угрожающе:
— Мы умираем с голоду… Работы и хлеба!.. Работы и хлеба! Мы умираем…
На стене, окутываемой паром, застрочил пулемет.
