Вадим Артамонов - Василий III
— Суметь-то сумею, да страшно стало. Ты бы, боярин, не ко мне обратился. Есть на Москве сущая ведьма, в зельях весьма искушённая…
— Не о Глинской ли Анне бормочешь?
— О ней, касатик, о ней, родимый.
— Не подойдёт мне эта ведьма. Без неё обойдусь.
— А кого травить-то, любезный, нужно?
— Дочь Анны Глинской!
Аглая отпрянула в страхе:
— Елену или Анастасию?
— Правительницу нашу.
— Трудное твоё дело, боярин, ой какое трудное! Шуйский вытащил из-под подушки увесистый кошелёк, швырнул к ногам отравительницы. Аглая подхватила его, ловко упрятала под манатью.
— Так будет сделано по-моему?
— Будет, сокол мой ясный, обязательно будет, голубчик, ты уж не сумлевайся. Я ведь сама эту ведьму проклятущую Анну Глинскую ненавижу. Раз призывает она меня и велит в Суздаль ехать, там о ту пору у бывшей жены великокняжеской Соломонии сын народился. Так она вознамерилась выкрасть малютку.
Василий Васильевич внимательно слушал чернокнижницу.
— Ну а дальше-то что было?
— Явилась я в Суздаль, а там как раз того малютку отпевают, призвал его к себе Господь.
— Поди, это ты его зельем опоила?
— Вот тебе истинный крест, не я! По болести, говорят, дитё скончалось. Всяк в Суздале то подтвердит… Ну, значит, являюсь я к Анне Глинской и все честь по чести рассказываю. Так эта ведьма за мои труды даже полуденьги не дала! Дитё, говорит, скончалось по болести, а не от твоего усердия, за что же тебе награда? Жаднющая, стерва!
— Ладно, ступай и не мешкай с моим делом.
Если идти от Боровицких ворот Кремля по Знаменке, а затем по Арбату или Сивцеву Врагу, попадёшь к Арбатским воротам, от которых начинается путь на Смоленск. Возле этих ворот правее Арбата находится местечко, прозывающееся «в Плотниках», к которому примыкает Поварская улица. Здесь обитают дворцовые служители, в том числе и повара. Одна из подслеповатых избёнок принадлежит поварихе Арине, проживающей вместе с престарелой глухой матерью и пятилетним сынишкой Ивашкой. Два года минуло с той поры, как ушёл Аринин мужик в поход на Жигимонта да так и сгинул. Никто не ведает, что с ним: то ли в бою полёг, то ли в полон угодил. Так и живёт Арина — ни вдова, ни мужья жена. Живёт себе тихо. Еды в достатке: на службе и сама поест, и домой что-нибудь прихватит. Семья невелика, много ли еды надобно? Да только без мужика весь дом рушится. По весне один угол совсем осел. Да и сарай щелями светит. Скорей бы уж Ивашка вырастал, мужиком становился, тогда, может, полегче станет.
А нынче беда стряслась. Явилась Арина вечером домой, а Ивашки нигде нет. И сразу тревога резанула по сердцу словно ножом. Кинулась она к матери, спрашивает её о сынишке, да с глухой какой спрос? Ей про Фому, а она про Ерему. Арина всю Поварскую обежала — нигде нет мальчонки, никто не ведает, где он есть. Сказали лишь, будто видели его утром с ребятами. Устремилась повариха к Москве-реке, она тут рядом о берег полощется, но и здесь его не оказалось. Арина рыданий сдержать больше не может, идёт и воет истошным голосом. Явилась домой, и всю ночь из покосившейся избёнки доносился плач, похожий на стон.
Под утро дверь тихо скрипнула. Арина встрепенулась, слабая надежда затеплилась в её сердце. Крадущейся походкой в горницу вошла баба в монашеском одеянии с бегающими глазами. Осмотревшись по сторонам, тихо заговорила:
— Пришла тебя утешить, Аринушка, в твоём превеликом горе. Тяжко лишиться сына, ой как тяжко. Да не всё, Аринушка, потеряно. Трудно спасти твоего сына, но возможно.
— Выходит, жив он?
— Жив пока твой малютка, но… — Гостья горестно покачала головой.
— Скажи, что за погибель грозит ему?
— Попал твой сынишка в руки лихих людей. Намерены они изувечить его зверски, а потом прикончить. Глаза выколют, руки и ноги отрежут, живого в котёл кипящий бросят!
Услышав такие страсти, Арина завыла по-звериному:
— Бедный мой Ивашечка… а…
— Не кричи так громко, — шёпотом убеждала её Аглая, — криком делу не поможешь. Торопись спасать Ивашку, не то поздно будет!
— Да чем же я могу ему помочь?
— А вот чем. Слушай меня внимательно: когда станешь готовить еду для великой княгини, добавь в неё вот это…
Ловким движением монашка извлекла из-под манатьи крохотный узелок и протянула его Арине. Та отшатнулась:
— Упаси меня Бог от этого!
— Не хочешь? Ну так прощайся со своим Ивашкой. Разве ты не слышишь, как он горько рыдает?
Арина напрягла слух, ей и в самом деле померещилось, будто кто-то далеко-далеко плачет. От этого плача сердце её совсем зашлось, а в голове словно туман растёкся.
— Вижу, не жаль тебе своего кровного детища. Узнает он, что ты его, несчастного, не пожалела, навек проклянёт. Потом почнешь волосья на голове рвать, да поздно будет. Прощай! — Монашка сделала вид, будто уходит.
— Постой, не уходи… Не могу с мыслями собраться, в голове словно туман, всё перепуталось.
— Да ты успокойся, Аринушка, — ласково обняла её Аглая, — ты только добавь это зелье в еду, кою Елена приемлет. И тотчас же твой Ивашка возвратится. Заживёте с ним лучше прежнего.
— Так ведь еду-то, прежде чем Елене подать, раза два пробуют!
— Ну и пущай себе пробуют. Если мало его съесть, человек и не почует ничего. Да и не сразу оно действует, все подумают, что государыня скончалась по болести, а не от зелья. Не сумлевайся, голубушка!
— Чует моё сердце — не сносить мне головы. Да лишь бы Ивашечку от лютой смерти спасти. Давай зелье!
— Я виновата пред тобой, Иван! Последние дни тоска гнетёт меня и все о смерти думается. К чему бы это? А когда смерть рядом, все почему-то иным представляется. Раньше я мыслила: не будет Андрея Ивановича — и смуте конец, наступит мир и согласие в государстве. А вышло по-твоему. Вчера еду в возке по Лубянке, а народ увидел меня и давай кричать всякую непотребщину, впору хоть уши затыкать. Раньше-то совсем не то было, с почтением люди относились ко мне, с любовью. Едучи в возке, каких страстей не повидала я! И откуда только явились на свет Божий эти ужасные старицы, безносые, безрукие, безногие старцы, калики перехожие, юродивые? Как вороны на падаль, так и они слетаются со всех сторон. Ох душно, душно мне, Ваня! И все стращают людей немыслимыми бедами. А тут на днях слух разнёсся, будто в церкви на Ваганькове, которую Василий Иванович собственноручно закладывал, Богородица горькими слезами плакала. Ездила я в ту церковь, но ничего такого не видела. А люди в толпе при мне крест целовали на том, что Богородица плакала… То в жар меня бросает, то в холод. Потрогай мою руку — как лёд она. Обними меня, Ваня, покрепче, как раньше бывало, может, тогда я согреюсь… Вот так, хорошо.
— Что лекарь Феофил о твоей болести сказывал?
— Лихорадка, молвил, у меня. А мне мнится, иная у меня болезнь, от которой спасения нет.
— Мнительна ты стала, Еленушка. Минует болесть твоя.
— И сны какие-то страшные являются. На днях привиделся вдруг покойный Андрей Иванович: вошёл в опочивальню и встал у оконца, освещённый луной. Глаза закрыты, в лице ни кровинки, а на теле — ржавые пятна от оков. Их ведь, сказывали мне, перед погребением в Архангельском соборе пришлось долго оттирать… А то лежу до утра не сомкнувши глаз, жизнь свою вспоминаю. Вчера вот о свадьбе с Василием Ивановичем думалось. Повенчались мы с ним, а сына все нет и нет. Между тем четыре года миновало. Много мы ездили тогда по монастырям: и в Переяславль, и в Ростов, и в Ярославль, и в Вологду, и на Белоозеро. Пешком ходила в святые обители, раздавала богатые поминки, со слезами молилась о чадородии. И вот, наконец, юродивый по имени Дементиан сказал мне, что буду я матерью Тита Широкого Ума. И вправду вскоре понесла я и в день апостола Тита родила Ваню… Коли случится что со мной, так ты, голубчик, о нём позаботься, заместо отца родного стань. Он ведь Василия Ивановича почти не помнит, а тебя любит всем сердцем, так и рвётся к тебе. На Юрия надежда какая? Болезный он, не быть ему государем. Так ты и его побереги.
— Не тревожься понапрасну. Заместо отца стану твоим детям. Да только рано ты умирать собралась. Поедем с тобой по святым местам, и вновь помогут тебе старцы, исцелишься от хворобы, как прежде здоровой будешь.
В глазах Елены загорелся огонёк надежды.
— Хорошо бы так-то. Поедем, Ваня, в Можайск, давно я там не была, а ведь город сей монастырями своими славен: Иоакима и Анны, Сретенский, Борисоглебский, Троицкий, Петропавловский да два девичьих — Петровский и Благовещенский. А всего более хочу побывать в церкви Рождества Богородицы Лужецкого монастыря. В той обители архимандритом был Макарий — нынешний архиепископ Новгородский. Повсюду о нём слышны добрые речи.
— Отец Макарий немало потрудился над укреплением Новгорода Великого для защиты его от воинства Андрея Ивановича.
