Льюис Уоллес - Бен-Гур
– Мой брат? Иуда?
Мать изо всех сил сжала ее запястье.
– Пойдем! – все тем же страстным шепотом продолжала она. – Давай вместе взглянем на него – еще раз – только разок, – а потом да поможет Господь своим слугам!
Рука об руку, напоминая двух привидений и двигаясь неслышно, подобно привидениям, они пересекли улицу. Когда их тени коснулись спящего, женщины остановились. Одна из его рук лежала на каменной ступеньке ладонью вверх. Тирца упала на колени и хотела было поцеловать ее; но мать отдернула ее назад.
– Никогда в жизни; никогда в жизни не делай этого! Мы нечисты, нечисты! – прошептала она.
Тирца отшатнулась от брата, словно прокаженным был он.
Спящий поражал своей строгой мужской красотой. Его лоб и щеки были покрыты коричневым загаром пустыни; под короткими усами розовели губы чувственного рта и поблескивали белизной зубы; мягкая бородка не скрывала нежную округлость подбородка и начала шеи. Сколь же прекрасен он был для исстрадавшегося материнского взора! И как страстно мечтала она обнять своего давно не виденного сына, прижать его голову к своей груди и поцеловать его, как целовала его в далеком детстве! Как только она смогла найти в себе силы удержаться от этого! Силы эти, о читатель, дала ей любовь – ее материнская любовь, которая, если тебе дано это увидеть, именно этим и отличается от всякой другой любви: нежная к объекту любви, она может быть тиранична к самой себе, являя всю силу самопожертвования. Мать опустилась на колени и, склонившись до земли, коснулась губами подошвы одной из его сандалий, желтой от уличной пыли, – и коснулась ее снова и снова, вкладывая в эти поцелуи всю свою душу.
Бен-Гур шевельнулся и разметался во сне. Мать и дочь отшатнулись, но услышали, как он пробормотал в полусне:
– Мама! Амра! А где же…
Тирца беспокойно шевельнулась. Мать уткнулась лицом в уличную пыль, чтобы заглушить рвущийся из груди стон.
Ее сын спрашивал о ней; он не забыл ее; даже во сне он думал о ней. Разве этого не достаточно?
Мать кивнула головой Тирце. Женщины встали и, бросив на спящего еще один взгляд, словно навсегда запечатлевая его в своей памяти, рука об руку перешли на противоположную сторону улицы. Скрывшись в тени глиняной стены, они остановились и опустились на колени, глядя на спящего, ожидая его пробуждения – ожидая сами не зная чего. Никто не может назвать меру терпения женщины.
Вскоре около угла дома появилась еще одна женская фигура. Неразличимые в тени женщины видели ее в лунном свете; небольшая фигурка, согнутая годами, темнокожая, седовласая, опрятно одетая в изношенные одежды служанки, несла в руках корзину, полную овощей.
Увидев спящего на ступеньках человека, женщина остановилась; затем, словно приняв решение, снова двинулась вперед и, осторожно ступая, приблизилась к спящему. Обойдя его, она подошла к воротам, тихонько отодвинула щеколду калитки и просунула руку в образовавшуюся щель. Одна из широких створок ворот бесшумно повернулась на левой петле. Женщина протолкнула корзину внутрь и уже готова была сама последовать за ней, однако скорее всего из любопытства помедлила, чтобы бросить взгляд на спящего незнакомца.
Скрывающиеся в тени на другой стороне улицы женщины услышали приглушенное восклицание и увидели, как женщина протерла глаза, словно не веря им, затем склонилась, всплеснула руками, оглянулась по сторонам, и, не спуская взгляда со спящего, взяла его откинутую в сторону руку и любовно поцеловала ее – как то желали сделать стоящие в тени женщины, но не посмели.
Разбуженный этим движением Бен-Гур инстинктивно отдернул руку, и его взгляд встретился со взглядом смотрящей на него женщины.
– Амра! О Амра, неужели это ты? – произнес он.
Доброе создание ничего не ответило словами, но припало к его груди, рыдая от радости.
Он осторожно развел стиснутые у него на шее руки и, приподняв за подбородок ее лицо, мокрое от слез, поцеловал ее с не меньшей радостью, чем она. И тут же стоящие через улицу услышали его вопрос:
– Мама… Тирца… О Амра, скажи мне, что с ними? Говори, говори, молю тебя!
В ответ Амра только снова зарыдала в голос.
– Ты видела их, Амра. Ты знаешь, где они; скажи же мне, что они в доме.
Тирца было подалась вперед, но мать, угадав ее намерения, крепко схватила ее за руку и прошептала:
– Не смей – ни за что в жизни. Мы нечисты, нечисты!
Ее любовь была тиранической. Хотя сердце разрывалось от желания дать знать о себе, их сын и брат не должен был знать, что с ними случилось. И она победила.
Тем временем Амра, не в силах справиться с собой, продолжала рыдать.
– Ты хотела войти? – спросил он, увидев приоткрытую створку ворот. – Тогда войдем. Я хочу войти с тобой.
Произнеся это, он поднялся со ступеньки, на которой спал.
– Римляне – да будут они прокляты их богами! – просто лгут. Этот дом принадлежит мне. Вставай, Амра, и давай войдем.
Через минуту они уже скрылись из виду, оставив женщин с горечью смотреть на закрывшиеся ворота – те ворота, войти в которые им уже было не суждено. Сжимая в объятиях друг друга, они без сил осели в уличную пыль.
Они выполнили свой долг.
И доказали свою любовь.
Когда наступило утро, жители города обнаружили их и выпроводили из городских ворот градом камней.
– Ступайте отсюда! Вы все равно что мертвы; так и ступайте к мертвецам!
Провожаемые этими криками, они побрели прочь.
Глава 5
Гробница за царскими садами
В наши дни путешествующие по Святой земле паломники, желающие посетить знаменитое место с чудесным названием Царские сады, должны спуститься в долину Кедрона или проследовать вдоль уходящей к Мертвому морю долины Енномовой вплоть до старого доброго водоема Энрогель, сделать там глоток журчащей у их ног воды и остановиться, поскольку ничего интересного дальше не будет. Им останется только поглядеть на громадные глыбы, которыми выложен водоем, поинтересоваться у провожатого его глубиной да пожалеть тех несчастных, которые ворочали эти глыбы. Затем если путешественники обведут взором окрестности, то, без сомнения, будут захвачены суровой красотой холмов Мориа и Сион, спускающихся к ним террасами с севера. Один из них заканчивается, упираясь в Офель, другой в то, что ныне известно под названием города Давидова. Вдали на фоне неба видны эти святые места: здесь Храм с его грациозным куполом; там грандиозные развалины Гиппикуса, впечатляющего даже тем, что от него осталось. Вдоволь налюбовавшись на эту картину, пробуждающую в них память о событиях начала христианства, паломники переводят взгляд на гору Соблазна, строгий массив которой возвышается по правую руку от них; а потом на холм Совета Нечестивых слева, который может стать для них главной достопримечательностью этих мест, если они сильны в библейской истории и если смогут превозмочь сверхъестественный ужас, исходящий от него.
Можно было бы долго рассказывать обо всем, что находится возле этого холма; достаточно упомянуть только о том, что его основание расположено как раз над общепризнанным Адом – Адом кипящей серы и огня, – тем самым, который ранее называли Геенной. Надо еще сказать и о том, что сейчас, как и во времена Христа, крутой склон, высящийся к югу и юго-востоку от города, изборожден многочисленными норами и землянками, с незапамятных времен дающими приют прокаженным. Они, избегаемые всеми как проклятые Богом, настолько многочисленны, что основали город и заселили его, организовали собственное общество и даже создали свое правительство.
На следующее утро после событий, описанных в предыдущей главе, Амра появилась у водоема Энрогель и присела на камень. Житель Иерусалима, взглянув на нее, принял бы ее за служанку из какой-нибудь благополучной семьи. При ней были кувшин с водой и корзина, содержимое которой покрывала белоснежная салфетка. Поставив кувшин и корзину на землю рядом с собой, она развязала платок, покрывавший ее голову, сложила руки на коленях и спокойно устремила свой взор туда, где склоны холма сходили вниз к Акелдаме[136], «земле горшечника».
Стояло раннее утро, и она была первым человеком, появившимся у водоема. Вскоре, однако, подошел мужчина, принесший с собой веревку и кожаное ведро. Кивнув головой темнолицей женщине, он размотал веревку, прикрепил к ней ведро и принялся дожидаться клиентов. Скупые доставали из водоема воду сами, он же был профессионалом в своем деле и мог наполнить водой самый большой кувшин за gerah.
Амра спокойно сидела и молчала. Увидев кувшин у ее ног, мужчина с ведром спросил, не хочет ли она его наполнить. Она вежливо ответила: «Попозже», после чего он оставил ее в покое. Когда небо над Масличной горой стало совсем светлым, появились клиенты, и он целиком переключился на их обслуживание. Все это время она продолжала сидеть, пристально глядя на холм.
