Мика Валтари - Тайна царствия
– Каждому из нас придется все оставить, когда наступит его час! – вздохнул мудрый Карантес – Только пусть этот час не наступает слишком быстро!
Затем, подумав, он осторожно поинтересовался:
– Говорят, что эти галилейские колдуны обладают эликсиром бессмертия?
Подумав о том, что он сам способен напрямую узнать это у сподвижников Иисуса, я не решился ответить на этот вопрос.
– А ты изменился после путешествия в Галилею, о римлянин Марк! – поднявшись, вздохнул он, – Не знаю, стал ли ты хуже или лучше, однако из-за тебя мне тоже приходится вздыхать! Все, что я могу сказать, – это то, что Мирина, которую ты привез оттуда, очень молчаливая девушка, подле которой чувствуешь себя хорошо, и с тех пор как она находится под моей крышей, дела мои начали идти вверх, а моя жена уже не бьет меня сандалией по несколько раз на день! Только Мирине не мешало бы чуть-чуть поправиться!
Я невольно рассмеялся.
– Пусть тебя не волнует ее худоба или полнота! – сказал я. – Для меня она красива такая, как она есть сейчас, и думаю, что даже когда ее волосы поседеют, а во рту у нее больше не останется зубов, она будет для меня по-прежнему прекрасной, если только мы доживем до этих пор!
Довольный тем, что ему удалось рассмешить меня, Карантес вышел. Поразмыслив над сказанным, я пришел к выводу, что Мирина действительно кажется мне день ото дня все привлекательней.
Оставив кочевую жизнь артистки и имея возможность каждый день есть досыта, она немного поправилась, ее щеки уже не были такими впалыми, и ее лицо приобрело миловидное выражение. При этой мысли я испытал прилив нежности: именно это доказывало то, что она была не ангелом, а простой женщиной.
Она сходила в храм, во дворе которого двое или трое апостолов действительно ежедневно проповедовали для тех, кто был крещен, и просто для любопытных, объявляя о воскрешении Иисуса и провозглашая его Христом.
Я быстро оделся, причесался и отправился к банкиру Арисфену, чтобы подготовить свой отъезд из Иерусалима. Встретил он меня весьма любезно и сразу же пустился в оживленную беседу:
– О, вижу, что купания в Тивериаде пошли тебе на пользу! – сказал он. – Прошло прежнее возбуждение, и ты опять похож на римлянина! Рад этому, и если ты об этом еще не слышал, должен сказать тебе одну вещь: сюда вернулись галилеяне и вызвали огромные беспорядки. Они открыто провозгласили о воскресении Иисуса из Назарета, однако в посвященных кругах прекрасно известно, на чем основывается это утверждение; толкуя Писание по-своему, они утверждают, что этот Иисус и был Мессией, и заявляют, что он передал им право прощать грехи. Лично я уважаю Святое Писание, однако, будучи саддукеем, не могу согласиться ни с устной его передачей, ни с совершенно несносными толкованиями фарисеев, а бесконечные разговоры о воскресении Иисуса, на мой взгляд, лишены всякого смысла. Неужели еще можно обвинять в нетерпимости иудеев?! Наоборот, в том, что мы даем различным сектам возможность выражать свои взгляды, я вижу очевидное доказательство нашей терпимости! Назаретянин никогда не был бы распят, не богохульствуй он! Богохульство – вот то единственное, что мы не можем простить! Увы, даже в этом среди нас начинают возникать разногласия! Время подскажет, должны ли мы допустить расширение этого раскола или нам лучше искоренить его! Они крестят своих приверженцев, однако в этом для нас нет ничего нового, мы никогда не считали крещение преступлением; они утверждают, что исцеляют больных, как это делал их Учитель, однако за это никто не собирался его преследовать. Лишь одни фарисеи считают незаконным совершение чудес в дни шабата. В их учении мне кажется наиболее опасным то, что они производят обобществление имущества, а их последователи продают свои поля, для того чтобы затем отнести деньги к ногам его учеников! И что же они делают с этими деньгами? Раздают их каждому по потребностям, и среди них больше нет ни бедных, ни богатых! Власти теперь находятся в растерянности, потому что они полагали, что после распятия назаретянина все успокоится само собой; мы не собирались никого преследовать, однако дерзость этих галилеян не перестает нас удивлять и может быть объяснима лишь тем, как полагает Высший Совет, что Понтий Пилат запретил их трогать. И в этом состоит еще одно доказательство несносной политики Рима! Надеюсь, что моя искренность не стала для тебя оскорбительной, ведь теперь ты знаешь наши обычаи, и мы стали друзьями! Отныне прокуратор действительно сможет умыть руки и сказать: «Как видите, этот обман еще хуже первого!» Доверчивый народ оказался на его стороне, а преследования лишь усилили симпатии к этим грешникам из Галилеи!
Он высказал все это одним духом, без передышки.
– Вижу, что когда речь идет о назаретянине, ты распаляешься еще больше, чем я. Успокойся, о Арисфен, и вспомни о том, что сказано в Святом Писании: если то, что делают галилеяне, – это творение рук человеческих, оно заглохнет само по себе, и тебе нечего об этом заботиться. Однако, если их деяния исходят от Бога, то ни Высший Совет, ни ты сам, ни одна сила на свете не может иметь над ними власти!
У него перехватило дух, и задумавшись над моими словами, он неожиданно рассмеялся, давая мне понять, что нашел выход из положения.
– Неужели ты, римлянин, собираешься учить меня Святому Писанию? Нет! То, что делают эти мужланы из Галилеи, не может иметь божественного начала! Такого не может быть, иначе жизнь не имела бы смысла, а храм мог бы разрушиться до основания! Не сомневайся: их дело не сможет иметь продолжения! Еще задолго до них здесь побывали другие, которые говорили о куда большем, однако все закончили смертью! Те, кто ничего не знает, не могут долго пророчествовать, не угодив в ловушку своих же собственных слов!
Высказав все эти обнадеживающие по его мнению слова, он осведомился о причине моего прихода, приказал своему скрибе отыскать мой счет и произвести расчеты относительно различных обменных операций. Я не замедлил высказать ему все хвалебные слова о его партнере в Тивериаде, а он, кивая головой, не переставал постукивать по столу тонким свитком, весьма похожим на письмо.
– Едва не забыл! – неожиданно воскликнул он, протягивая мне свиток папируса. – Тебе прислал его твой александрийский банкир, однако я не стал переправлять его тебе в Тивериаду, чтобы оно не затерялось, поскольку я не знал, как долго ты собираешься там оставаться.
После того как я сорвал печать и развернул свиток, меня охватила паника, потому что я сразу узнал неровный почерк Туллии.
«Туллия приветствует неверного Марка Мецентия!
Неужели нет ни единого мужчины, которому можно доверять, а верность – это всего лишь пустое обещание? Разве ты не говорил мне, что будешь дожидаться в Александрии, пока я не закончу все необходимые дела в Риме и смогу полностью принадлежать тебе? После твоего отъезда Город перестал быть для меня Городом, однако я употребила все возможности, чтобы укрепить свою позицию, и это мне удалось! И что же я слышу, когда исхудавшая и больная после изнурительного путешествия по разнуздавшемуся морю я оказываюсь на берегу? То, что вопреки своему слову ожидать меня, ты отправился в иудейский Иерусалим!
Как только получишь это письмо, немедленно возвращайся! Я остановилась в Дафнийском дворе, который находится неподалеку от порта. Я очень хочу тебя увидеть, однако не собираюсь ждать бесконечно! В Александрии у меня есть и другие друзья!
Если же ты желаешь продолжить свои исследования по иудейской философии, как это мне сказали в Александрии, напиши мне об этом, и я приеду к тебе в Иерусалим. И тогда, поверь мне, все эти увлечения иудаизмом испарятся, словно дым!
Так что поспеши приехать. Я сгораю от нетерпения увидеть тебя».
Каждое слово из этого письма заставляло дрожать все мое существо, и мне пришлось перечитать его с самого начала, чтобы совладать со своими чувствами.
– Когда ты получил этот свиток? – наконец произнес я дрожащим голосом.
Прежде чем ответить, Арисфен сосчитал по пальцам.
– Где-то около двух недель тому назад! Прости, но я не знал, что ты так долго будешь оставаться в Тивериаде!
Я свернул папирус и положил его под тунику поближе к сердцу.
– Не будем трогать счета, – наконец вымолвил я. – Сейчас я не в состоянии заниматься их проверкой.
Банк я покинул в настоящей панике и бегом бросился к своему убежищу в доме Карантеса, стараясь по пути не оглядываться по сторонам, словно скрывался от кого-то. В тот самый момент, когда мне казалось, что я обрел покой и стал смиренным душой, письмо Туллии ударило меня прямо в сердце, и моя слабость вновь одержала верх!
К счастью, Мирины еще не было дома. На какое-то мгновение мной овладело непреодолимое желание передать ей через Карантеса все мои сбережения и изо всех ног броситься в Александрию, чтобы сжать Туллию в своих объятиях. Кончиками пальцев я поглаживал письмо, чувствуя его нервные завитушки, при одной мысли о которых все мое тело горело огнем.
