Льюис Уоллес - Падение Царьграда. Последние дни Иерусалима
Ранним утром молодые люди простились с пастухом и отправились дальше. На кремнистом, усыпанном вулканическими камнями берегу Лотова озера, зелено-синие воды которого с металлическим отблеском отливали цветами радуги, путники увидели уединенное жилище с тростниковой кровлей. Перед раскрытой дверью между коричневых камней шмыгали ярко-зеленые ящерицы и грелись на белом песке, позолоченном утренним солнцем, пестрые саламандры. На пороге сидела за пряжей Сахеприс; она, как истая египтянка, встречала солнечный восход с работой в руках.
Молодые девушки робко остановились перед нею.
Сахеприс пела:
Человек, смирись пред небесами,
Все твое спасение в молитве!
Льются слезы, льется кровь реками,
Слышны вопли, стоны павших в битве.
Грозной тучею спешит сюда с заката
Рать несметная, с орлами легионы…
Иудея ужасом объята…
Из-за крепких стен спешите, жены,
Чтоб спасти детей, бегите в горы,
Там скорей найдете вы спасенье:
Не помогут башни и затворы,
Обречен ваш город разрушенью.
И падет во прах его твердыня,
Рухнет наземь, пламенем объята,
Оскверненная Израиля Святыня.
Горе вам: спешат полки с заката!
Не венцы, не брачные напевы,
Впереди вас ждут: позор, неволя,
Непорочные израильские девы.
Вам плачевней всех досталась доля.
XVI
Была уже полночь, когда наши путники, возвращаясь домой, остановились у Гефсиманского сада и, отправив по дороге в Иерусалим своих мулов с караваном вьючных животных, сами свернули на тропинку, чтобы спуститься по зеленом откосу к Вади-Кедрону, а потом подняться по ступеням рва к городским воротам, что значительно сокращало им дорогу.
Они шли среди ночной тишины под сводом густой, облитой лунным сиянием листвы старых олив, объемистые стволы которых бросали широкую тень на посеребренный луной дерн. Мириам, идя с Филиппом позади других, крепко опиралась на руку юноши, нарочно замедляя шаги. Филипп, в свою очередь, чувствовал, что его благоразумию настал конец, что он бессилен против охвативших его чар любви. Эти дни, проведенные с любимой девушкой среди поэтической идиллии, вне условий обыденной жизни, дали слишком обильную пищу его так долго подавляемой страсти, и теперь, когда он с каждым шагом приближался к той серой, поросшей плесенью и мхом стене, за которой кончался мир свободы, грез и любви, он не имел силы сдержать своих чувств. Когда Мириам остановилась на краю рва, куда уже спустились шедшие впереди их спутники, и грустно устремила на него взгляд бархатистых черных глаз, он страстно заключил ее в свои объятия.
— Поклянись, что любишь меня! Поклянись именем Иеговы! — прошептала Мириам, обдавая лицо Филиппа горячим дыханием.
— Мириам, свет очей моих, воды всей вселенной не зальют пламени моего сердца! Я люблю тебя, как любит Иордан Иерихонскую долину, как кедр вершину Эрмона и как прилив морской манящий свет луны.
— А я, — восторженно воскликнула девушка, — любила и люблю тебя, как любит роза луч восходящего солнца. С того дня, когда ты в первый раз предстал очам моим, ты сделался запястьем моей души, печатью моего сердца.
Поцелуй, такой же жгучий, как солнце Иудеи, скрепил клятвы влюбленной четы.
— Я готов служить твоему отцу, как Иаков служил Лавану, но разве это поможет?! — грустно произнес Филипп, выпуская из объятий трепещущую девушку.
Мириам вопросительно взглянула на него.
— Ведь я беден и родом из Галилеи, — добавил он, потупив голову.
— А разве мой предок, Гиллель, был богаче тебя, когда пришел из Вавилона в Иерусалим?
Филипп безнадежно махнул рукой:
— За тобой ухаживает знатный священник, Элиазар Ганан.
— Не напоминай мне этого ненавистного человека! Пусть Ахав ищет себе развратную Иезавель. Что бы ни случилось, но я клянусь никому никогда не принадлежать, кроме того, кого люблю больше жизни.
Мириам стояла, залитая светом луны: ее покрывало было откинуто, и она подняла кверху правую руку. В ту же минуту изо рва поднялась юркая фигурка остроносого человека и нахально заглянула любопытными, как у хорька, глазами в лицо девушки. Мириам испуганно отшатнулась назад, спеша закуталась покрывалом. Филипп несколько секунд всматривался в непрошеного свидетеля их излияний, припоминая что-то. Шпион ехидно улыбнулся, и по этой улыбке юноша тотчас узнал в нем зилота Ананию, который с таким злорадством собирался сжечь его живьем в доме Абнера. Недолго думая, он схватил неприятеля за шиворот и швырнул в ров. Тот покатился кубарем по мягкому дерну откоса.
— Мерзавец, ты заплатишь мне за это! — послышался его визгливый крик из глубины рва.
XVII
Опомнившись от неприятной неожиданности, потерпевший поднялся на ноги и поплелся, прихрамывая, к дому Каиафы. Здесь у калитки его поджидал слуга храмового военачальника.
— Однако, приятель, долго же ты заставил себя ждать, — промолвил он недовольным тоном, пропуская пришедшего и затворяя за ним калитку. — Иди же скорей к господину, да смотри тихонько: старик-то еще не спит.
Зилот, крадучись, пошел за слугой, который провел его в комнату Элиазар бен-Ганана. Анания остановился у порога и подобострастно скрестил руки. Священник хмуро взглянул на него.
— Ну что же ты стоишь, точно истукан? — сердито произнес он.
— Прости, господин, твоего раба, не по своей воле запоздал он с хорошими вестями, — с низким поклоном ответил Анания.
— Ты сказал, с хорошими вестями? — переспросил военачальник, смягчая суровый тон.
Его хмурое лицо прояснилось, и он приготовился выслушать донесение своего агента.
— Все обстоит благополучно. Благодать Божия осеняет начинание великого дела, задуманного тобою. Господин Гориа бен-Никомед и господин Иуда бен-Ионафан шлют тебе привет, мой повелитель. Они сказали: ступай, Анания, к вождю, избранному Богом Авраама, Исаака и Иакова, и скажи ему, что его верные сподвижники не дремлют. Симон бен-Гиора собирает людей в Акробатене. Нигер в Перее. У него уже триста пращников, да таких, что стоят тысячи. Начальник иродовых стрелков, Сила Вавилонский, поклялся перейти на нашу сторону. Надежные люди посланы в Финикию закупить оружие, другие разосланы по городам и селам возбуждать народ к восстанию. Иоанн ессеянин обещал посодействовать среди своих единоверцев, а из первосвященников Иисус бен-Сапфей вполне нам сочувствует, о зилотах я уже и не говорю. Они все взялись за оружие и с нетерпением ждут, когда ты назначишь час восстания.
— Надо готовиться. Разошли людей по всем дорогам. Пусть в каждом караван-сарае находится разведчик… Ну, больше ничего нет?
Анания принял таинственный вид.
— Если позволишь, господин, говорить твоему рабу…
Он замялся и потупил голову.
— Говори, я слушаю.
— Не гневайся же! Из преданности тебе я не могу не сказать истины. В городе есть люди, посягающие на твою честь. Я подвергся страшному истязанию за то, что видел, как младшая дочь пази обнималась и целовалась.
— Что?
Военачальник поднялся с места и, как громовая туча, надвинулся на Ананию.
— Это истина, господин. Он сбросил меня в ров. Вот смотри, как распухла у меня нога.
— Где… где ты их видел? — заскрипел зубами бен-Ганан.
— У городского рва, что у Вади-Кедрона.
Элиазар расхохотался.
— Дурак! Есть ли на свете животное глупее тебя? Ты принял какую-то блудницу за дочь нази! У городского рва, ночью! Ха-ха-ха! Эдакий дурак.
Анания выпучил глаза и побагровел от справедливого негодования.
— Клянусь Богом живым, что Филипп-галилеянин обнимал Мириам! Это была она, дочь нази. Я видел ее в лицо и отлично узнал. Я слышал своими ушами, как она клялась бездельнику в любви, а тебя называла нечестивым Ахавом. Я видел своими глазами, как она обнимала и целовала этого поганца.
— Слушай, Анания, если ты в течение трех дней не докажешь мне истину твоих слов, то закопаю тебя живым в землю. Пусть черви сожрут тебя вместе с твоей ложью.
— А если докажу?..
— Дам тебе золота по весу черепа ее любовника.
— Приготовь золото, Элиазар бен-Ганан. Анания уверен в истине.
Тяжелый светильник полетел в голову зилота, но он был уже за дверьми.
XVIII
Наступил день свадьбы Иммы.
Вечером в дом Гиллеля явился жених с музыкантами и дружками. В зале вокруг родителей невесты собрались родственники и домочадцы. Имма кланялась отцу и матери в пояс, прося у них прощения за причиненные ею огорчения, благодарила их за труды и заботы о ее воспитании и просила благословить ее. Родители возложили руки на голову дочери и произнесли благословение Иакова, желая ей, чтобы она была благочестива, как Сарра, и любима мужем и почитаема детьми, как Рахиль.
