Перл Бак - Императрица
— Я с тобой навеки, моя нежнейшая и мудрейшая. Я с тобой! Мой ум, мое существо продолжают жить в тебе.
Память, память! Есть, пожалуй, и нечто большее, чем память. Тепло уверенности хлынуло в ее душу и в ее тело. Когда она проснулась, усталость ушла из ее членов и плоти. Та, которую любили, никогда не будет одинокой. Таков был смысл этого сна.
В жизни императрицы произошла странная перемена, и никто не мог понять причину, лишь она знала ее и держала в секрете. Подчиняясь древней мудрости, она превращала поражения в победы. Она больше не сражалась, а уступала, проявляя милость и живой интерес. Так, ко всеобщему изумлению, она стала поощрять молодых китайцев отправляться за границу, чтобы учиться наукам и ремеслам Запада.
— Те, кому от пятнадцати до двадцати пяти лет, — постановила она, — те, у кого хороший ум и доброе здоровье, могут пересечь Четыре моря, если они того желают. Мы оплатим их учебу.
Вызвав к себе Юань Шикая и мятежного китайского ученого Чэнь Тяня, императрица несколько дней держала с ними совет и в итоге постановила, что старые императорские экзамены и система обучения принадлежат прошлому и требуют изменений. Она издала указ, согласно которому молодые люди могли получать образование не только дома, но ездить также в Японию, в Европу и Америку, поскольку под Небом и вокруг Четырех морей все народы — это одна семья.
Это она сделала через год после смерти Жун Лу, летом.
Прежде чем прошел еще один год, она издала указ, запрещающий употребление опиума, но речь шла не о внезапном запрете, — она позаботилась о тех престарелых мужчинах и женщинах, которые привыкли выкуривать на ночь одну-две трубки, чтобы погрузиться в сон. Поэтому закон предусматривал, что в течение десяти лет, год за годом ввоз и изготовление опиума будут прекращены.
В тот же самый год, много размышляя, она увидела, что иностранцы, которых она не хотела называть врагами, однако не могла назвать друзьями, так как они оставались ей чужеродными, никогда не согласятся поступиться теми особыми правами и привилегиями, которые предоставляли всем белым людям, как хорошим, так и плохим, равноправную защиту. Они пойдут на уступки только в том случае, если она постановит, что пытки не должны применяться при любом совершенном преступлении, и она издала указ, который ставил судьей над преступлением закон, а не силу. Расчленение и разрезание должно запретить, равно как и выжигание клейма, и порки, и наказание невинных родственников. Давно еще Жун Лу призывал ее к этому, но тогда она не послушала его. Теперь она пришла к этому сама.
Но кто, спрашивала она себя, займет ее место, когда она умрет? Она не может доверить страну слабому молодому императору, который был ее вечным пленником. Нужно вырастить сильные молодые руки, но где взять'необыкновенного ребенка? Кто, в самом деле, сможет быть достаточно сильным для грядущих времен? Она чувствовала волшебную силу будущего. Человечество, говорила она принцам, может быть, сравняется еще ростом с богами. Ей стал любопытен Запад, который притягивал ее новой, неведомой силой, и она часто повторяла, что будь она моложе, то сама совершила бы путешествие на Запад, посмотрела бы мир.
— Увы, — говорила она горестным голосом, — я очень стара. Мой конец близок.
Когда она так говорила, фрейлины бурно возражали, убеждая ее, что она прекраснее любой женщины, что ее кожа все еще свежа и чиста, чудесные глаза черны и ярки, а губы чувственны. Все это было верно, и она соглашалась со скромностью, оживленной призраком ее прежней веселости, однако даже она не могла жить вечно.
— Десятитысячелетняя, Старый Будда, — отвечали фрейлины. — Десятитысячелетняя.
Но она не обманывалась. Следующим своим указом она назначила лучших своих министров в состав императорской комиссии, которая отправится в страны Запада. Она требовала: _ — Поезжайте в другие страны и посмотрите, какие из них наиболее благополучные, наиболее процветающие, где народ наиболее счастлив, живет в мире и доволен своими правителями. Выберите четыре лучших страны и проведите по году в каждой. В каждой изучите, как правят правители, что подразумевается под конституцией и народным правлением, и привезите домой полное понимание этих вопросов.
У нее появились враги среди собственных подданных. Они говорили, что императрица склоняется перед иностранными завоевателями, что она потеряла гордость, что страна унижена ее смиренностью.
«Мы, китайцы, — писал ей некий китайский ученый, — презираемы как босяки, когда мы проявляем раболепие перед иностранцами, но что можно сказать, если наша императрица сама роняет свое достоинство своей слишком открытой дружбой с женами иностранных послов. Она улыбается и машет платком любой иностранке, которую замечает на улице, когда едет в своем паланкине поклоняться алтарю Неба. Мы слышали, что во дворцах уже появилась иностранная пища, залы обставлены иностранной мебелью, а посольствам позволяют устраивать скандалы».
А другой писал: «В таком возрасте императрице не пристало менять свои привычки и пристрастия. Даже иностранцы задаются вопросом, что за глубокие замыслы она имеет против них».
А еще один писал: «Несомненно, странные новшества во взглядах императрицы связаны только с поисками мира для себя в столь преклонном возрасте».
В ответ на мнения своих судей императрица улыбалась.
— Я знаю, что я делаю, — говорила она. — Я хорошо знаю, что я делаю, и ничто теперь мне не чуждо. О многих вещах я слышала давно, но только теперь обращаю на них внимание. Меня уверяли, но только теперь я верю.
Когда дни траура по Жун Лу закончились, императрица разослала пригласительные эдикты всем иностранным посланникам, их женам и детям на великое пиршество в первый день Нового года. Посланники должны были пироватБ в большом пиршественном зале, а дамы в личном пиршественном зале императрицы. Императорские наложницы должны были принять детей в своих покоях, а служанки и евнухи позаботиться о них!
Никогда раньше императрица не устраивала столь грандиозного пира. Император должен был оставаться вместе с посланниками, а она появится в конце. К столу готовились как восточные, так и западные блюда. На кухнях трудились триста поваров. Были приглашены придворные музыканты, а императорские актеры составили программу из четырех пьес, каждая длительностью в три часа.
Императрица тоже проявила усердие. Она приказала дочери своего» полномочного посла в Европе, молодой красивой девушке, которая должна была присутствовать при дворе в течение двух лет, научить ее приветствиям на английском. Франция, заявила императрица, изучив географические карты, была слишком маленькой страной, чтобы обращать внимание на ее язык. Америка была слишком далекой и грубоватой, но там, кстати, говорили по-английски. Англия управлялась великой женщиной, к которой она всегда испытывала нежность. Поэтому она выбрала язык английской королевы. Действительно, она даже приказала повесить портрет королевы Виктории в своей спальне и, изучив его, заявила, что на лице королевы она обнаружила такие же морщины, как у нее самой.
Как же поразились иностранные посланники, когда императрица приветствовала их на английском языке! Ее внесли в зал в императорском паланкине, который несли двенадцать носильщиков в одинаковой желтой одежде, и император шагнул вперед, чтобы помочь ей. Она вышла, ее рука, сверкая драгоценностями, легла на его плечо. Роскошные золотые одеяния были расшиты яркими голубыми драконами, — шею украшало длинное ожерелье из крупных ровных жемчужин, головной убор был увенчан цветами из рубина и нефрита, кивая головой направо и налево, она прошествовала к трону с прежним своим изяществом. Что она говорила? Один за другим посланники склонялись перед ней, но не до полу, прислушиваясь к словам, которые поначалу трудно было узнать.
— Хао ти диу? — говорила она. — Ха-пи ниу йеа! Те-рин-ка ти![5]
Постепенно гости поняли, что императрица спрашивала, как они поживают, она поздравляла их с Новым годом и приглашала пить чай. Иностранные посланника, высокие чопорные мужчины в строгих костюмах были необычайно тронуты и разразились аплодисментами, которые сначала застали императрицу врасплох и даже смутили ее, поскольку никогда в жизни она не видела, чтобы мужчины хлопали в ладоши. Но разглядывая угловатые иностранные лица, она поняла, что это одобрение ее усердия, и тихо засмеялась, очень довольная собой. Сидя на троне, она заметила министрам и принцам:
— Видите, как легко подружиться даже с этими варварами! Требуется только небольшое усилие со стороны цивилизованных людей.
В прекрасном настроении заканчивался день пиршества. Когда иностранные дамы и их дети были пожалованы подарками, а их слугам были розданы деньги, завернутые в красную бумагу, императрица удалилась в свою спальню. У нее вошло в привычку заново просматривать свои дни и годы, размышляя над своей долгой жизнью и обдумывая будущее своего народа. Ей удался этот день, думала она. Она заложила основу для согласия и дружбы с иностранными державами, которые могли быть как друзьями, так и врагами. Она снова подумала о Виктории, английской королеве, с которой ей хотелось бы встретиться и поговорить о том, как сделать мир единым.
