Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
И глянул на Ловчикова, точно на покойника. По лицу опричника разлилась мертвенная бледность. Филипп всё так же спокойно положил голову обратно в мешок и завязал его. Пришлось мешок взять. Со двора обители кромешники уезжали уже молча, опустив свои головы.
Видно, почуяв, что их можно и не бояться, небольшая собачонка вдруг принялась отчаянно лаять, бросаться под ноги лошадям, пытаясь схватить хоть кого-нибудь за сапог. Из-за роста она никак не могла дотянуться до стремени, но на бедолаге сорвали злость за неудавшуюся забаву — собачонка даже не успела взвизгнуть, покатившись разрубленной пополам.
Филипп, уже отвернувшийся к двери, оглянулся, сокрушённо покачал головой. Никому покоя нет на Руси, ни людям, ни даже собакам...
Из Соловецкой обители вернулся князь Василий Темкин, привезя с собой игумена Паисия и ещё нескольких старцев. Но никого из них к Филиппу не допустили, Паисий не стремился повидаться сам, а остальных попросту держали взаперти. Митрополит понял, что царь замыслил большую каверзу с участием соловецких монахов. Это расстроило его больше всего.
Филипп сидел в своей келье, пытаясь читать, но чужие мысли не лезли в голову, слишком тяжелы были свои собственные. Митрополит понимал, что его ждёт, но не желал, чтобы его гибель прошла для Руси впустую. Если уж суждено сложить голову, то надо, чтобы это всколыхнуло, нет, не бояр, те слишком погрязли в своих желаниях нажиться побольше и пристроиться к царю поближе, а хотя бы духовенство. Святые отцы не должны молчать, их голос против беззакония и убийств услышит вся Русь!
Для чего привезли из Соловецкой обители старцев? Никто не сомневался — чтобы свидетельствовать против Филиппа на готовящемся по воле царя суде над митрополитом. Иван Грозный не мог просто заставить Филиппа сложить свой сан, это не Афанасий и тем более не Герман Полев. Государь измыслил хитро — удалить Филиппа с митрополии по навету о его негодном поведении во времена игуменства. Кто такое подтвердит? Паисий? Возможно, но слов одного нынешнего игумена недостаточно, слишком высок авторитет Филиппа среди святителей.
Митрополит вдруг усмехнулся: государь хочет низложения его на Соборе? Пусть так, пусть собираются святители, пусть придут и думские, тем громче будет его голос, тем больше людей услышат и поймут, что тьме, наползающей на Русь, можно сопротивляться. Посмотрим ещё, кто кого! Глаза Филиппа загорелись, он вдруг поверил, что сможет убедить святителей всех вместе выступить против беззакония и убийств, творимых по воле государя, если не усовестить Ивана Васильевича, на это митрополит уже не надеялся, то хотя бы показать, что сопротивление его злой воле есть!
Принялся прикидывать, с кем в первую очередь нужно поговорить. Это, конечно, не Пимен или Левкий, но есть и без них достойные святые отцы. Филипп вспомнил о царском духовнике Евстафии, денно и нощно доносившем о каждом слове, сказанном на митрополичьем дворе. Без сомнения, такое же будет твориться и во время Собора. Надо придумать, как заставить Евстафия остепениться хотя бы на время. Митрополит уже не думал о своей собственной судьбе совсем, главным теперь было показать единодушие Собора против зверств, чинимых опричниками. А вот этого как раз и не было! И митрополит решил, что не станет возражать против суда над ним лично. Пусть на нём откроются глаза у многих, кто ещё боится государя до дрожи в коленях.
Митрополит оглядел сидевших перед ним святителей. Многие, понимая, что сейчас пойдут против собственной совести, попросту прятали глаза. Поначалу Филиппу казалось, что всё задуманное получилось, хотя и с большими оговорками. Собравшиеся на словах были даже готовы высказать государю неприятие его дел, осудить казни и зверства. Но Филипп всё больше понимал, что только на словах, и совсем не был уверен, что на деле окажется так же.
Конечно, он оказался прав. Сначала нашлись святители, донёсшие государю о настроениях Собора, потом, поняв, что Иван Васильевич гневается, многие испугались. Никакого единодушия среди членов Собора уже не было.
Но не было необходимых доказательств вины Филиппа и у государя. Как ни старались князь Темкин с товарищами, соловецкие старцы твердили не то, что нужно! Обвинить Филиппа в измене Иван Васильевич не мог, обвинить в скаредности не получалось. Только другого выхода не было, и он заставил думу принять решение о суде над неугодным митрополитом на основании привезённых Темкиным обвинений.
Нелепость чувствовал и сам царь, судить митрополита дума попросту не имела права, тогда было решено снова созвать Собор и думу одновременно. Вяземский усмехнулся:
— Так даже лучше! Чтоб возражать после было некому...
— Ты, Афанасий, лучше молчи! — вдруг взъярился государь. — А если на том Соборе Филипп победу одержит?! Тогда хоть в Англию беги от его укоров!
Иван Васильевич никому не рассказывал о другой своей боязни — проклятии со стороны митрополита. Уж это проклятье снять будет некому, Пимен Филиппу в подмётки не годится, это царь понимал хорошо. Понимал и другое — теперь им с Филиппом рядом на Москве не быть! Останется тот, кто одержит верх. И приложил все усилия, чтобы окончательно запугать бояр и священников, если уж это не удалось сделать с самим митрополитом.
Полетели многие и многие боярские головы. Государь посоветовал Пимену:
— Объясни святителям, что следом примусь за них...
Намёк был понят, единодушие Собора подорвано окончательно. Пимен сам взялся выступить против Филиппа, а за соловецких старцев ручался, что скажут как надо.
— Дай-то Бог, — вздохнул Иван.
Назавтра, 4 ноября, должен был состояться соборный суд над митрополитом. Обвинения нелепые, никто не верил в то, что Филипп, известный своей порядочностью и праведностью, будучи игуменом, занимался скаредными делами. У многих вертелся на языке вопрос: почему же тогда государь так настаивал на избрании его митрополитом? Но все хорошо понимали, что язык оторвут вместе с вопросом и головой тоже, а потому молчали, втайне сочувствуя митрополиту.
Вот теперь Филипп понял, что он остался один не только против государя с его кромешниками, но и перед своими же святителями. Совсем недавно он взывал:
— Не смотрите на земских, которым дорога их казна и их жизни! Встаньте против беззакония, ведь мы для того и несём свой сан!
Теперь взывать было попросту не к кому, бояре запуганы казнями, святители — угрозой казни.
И всё же Собор пошёл не так, как обещал государю архиепископ Пимен. Уж как старался новгородец, отрабатывая ожидаемый митрополичий сан, как старался! Уже пробормотали что-то невнятное свидетели, привезённые с Соловков. Их держали взаперти на хлебе и воде, ясно давая понять, что ждёт, если произнесут хотя бы одно неверное слово. Игумен Паисий единственный, кто посмел изрыгать хулу, почти глядя в лицо обвиняемому. Услышав его слова, Филипп сначала недоумённо вскинул глаза на своего бывшего помощника. Кто это говорит о скаредности? Паисий, который лучше других знает, сколько сил и своих денег вложил в обитель Филипп? Как расцвёл монастырь при его игуменстве... Как честно служил своей обители ныне опальный митрополит все годы, пока в ней жил...
Чем же его так запутали или обольстили? Наверное, чем-то очень большим. Боится смерти или мучений? Но ложью губит душу, неужто о том забыл? Или всё же обольстили? Мало игуменства, хочется ближе к государю? Неужто из его беды урока не извлёк?
Филипп, казалось, не слышал бесчестных слов, которые произносил Паисий, он лишь смотрел с немым укором грустными, всё понимающими глазами. И от этого соловецкому игумену становилось всё хуже и хуже. Но вместо того чтобы отказаться от своих чёрных слов, Паисий, точно следуя чьей-то злой воле, всё больше и больше клеветал на Филиппа. Только заметив Пимена, впившегося взглядом в игумена, митрополит понял, под чью дудку поёт Паисий, и грустно вздохнул:
— Чадо! Что посеешь, то и пожнёшь!
Конечно, он оказался прав. Паисий не только не получил епископства, но и был сослан в Волоколамский монастырь под жестокий досмотр. Предательство редко награждается добром, обычно — по заслугам!
Когда перед святителями встал вызванный на суд Иона, в душе Филиппа на миг наступил настоящий мрак. Если и этот станет лгать, как Паисий, то в кого же верить?! Но уже через минуту глаза митрополита потеплели и даже засветились, верный Иона вдруг стал в полный голос рассказывать о деяниях Филиппа в Соловецкой обители, о построенных храмах, о щедрых дарах, о его святости!..
И не глядя на Пимена, можно было понять, что тот позеленел. Как и государь. Не хватало только объявления Филиппа святым при жизни! Недовольно поведённая бровь Ивана Васильевича, следом нахмуренные брови Пимена, и вот уже Иону взашей выталкивают из палаты, объявляя едва ли не еретиком! Государь насмешливо посмотрел на митрополита: вот и расправились с единственным твоим защитником! Как теперь запоёшь?
