Страна Печалия - Софронов Вячеслав

На эти слова Марковна редко отвечала, понимая, что вряд ли изменится что в их жизни, пока муж ее сам не поймет, отчего всяческие беды и напасти стали так часто посещать их дом. Но никогда она не винила его за горячность и буйный нрав, принимая таким, каков он есть. И втайне от мужа, молилась за ниспослание ему смирения, надеясь, что с возрастом он утихомирится, и, может быть, тогда действительно заживут они тихо и мирно, как все прочие люди, не имеющие привычки идти всегда против ветра, а старающиеся пересидеть, переждать, когда буря минует их.

Аввакум же, наоборот, словно искал столкновения с иными неодолимыми силами, выстоять против которых зачастую оказывался неспособен. И вряд ли он когда думал о том, что вместе с ним ураган тот может смести не только его самого, но и семью, связанную с ним узами родственными и душевными.

И сейчас, после ссоры с Иваном Струной, Аввакуму хотелось быстрее вернуться в свой необжитый еще дом, почувствовать щекой тепло Анастасии Марковны, рассказать ей обо всем и услышать нехитрые слова утешения, которые подействуют на него благодатно и смогут заглушить ту боль, с которой он жил если не всегда, то, по крайней мере, последние годы, поселившуюся в нем после безобидной, казалось бы, ссоры с прихожанами у себя на родине.

Ближе к Сретенью Аввакум стал замечать, что с диаконом Антоном творится что-то неладное: тот стал часто опаздывать, забывал вовремя развести кадило, приготовить ему, протопопу, облачение для службы, а во время литургии подпевал не в такт и часто путался. Он несколько раз отчитывал диакона, на что тот, потупя глаза, ничего не отвечал, и его веснушчатые щеки еще заметнее бледнели, и верхнее веко глаза начинало подрагивать и дрожать.

Аввакум знал, что диакон был женат, имел двух детей и давно ждал рукоположения в иерейский чин, которое владыка по какой-то причине откладывал. Происходил он из крестьян, читать выучился с малолетства, подпевал на клиросе по благословению деревенского батюшки, где и начал свою службу вначале причетником, а через какой-то срок был произведен в диаконы. Каким-то непонятным образом он попал в Тобольск, где и был принят на службу в Вознесенский храм прежним настоятелем — отцом Аверкием.

Особым рвением в исполнении своих обязанностей он не отличался, книжными познаниями не блистал, но имел способность оказаться в нужный момент в нужном месте, знал в лицо и по именам всех городских клириков и со многими из них водил дружбу. Поначалу Аввакум решил, будто Антон попивает, а потому и запаздывает к началу службы и ведет себя подобным образом. Он пытался принюхиваться к диакону, но ничего похожего на синюшный перегар уловить ему не удавалось.

Чтоб разобраться, что такое творится с диаконом, он навести о нем справки через пономаря Данилу Артемьева, которого и попросил разузнать, что происходит с Антоном Чучериловым. Через пару дней пономарь, когда они остались наедине, поведал протопопу о том, что диакон взял в долг значительную сумму денег у одного из воеводских приказных, будто бы на покупку дома, но в назначенный срок их не отдал. Получалось, Чучерилова могли привлечь к суду и лишить всего имущества, поскольку сумма была нешуточной. После этого Аввакум, уже не скрывая, спросил о том самого Антона, который все подтвердил, мол, так все и было. А под конец признался, что не знает, как ему теперь быть, поскольку долг отдавать нечем.

— Куда ж ты, дурья башка, деньги те дел, если и дом не купил, и отдавать тебе нечего?

—

В избе своей за божницу положил, а уж куда они оттуда подевались, и ума не приложу, — отвечал, как всегда, не глядя в глаза, диакон.

—

Жена или дети взять не могли?

—

Да что вы, батюшка, не в жизнь! Они о том и не знали, хотел их обрадовать и к Пасхе в новый дом ввести…

—

А как же отдавать думал? Коль срок тому уже наступил? — настойчиво выспрашивал его Аввакум, пытаясь выяснить все до конца.

—

Отец мой, у себя в деревне хотел коровку продать, да и ему должны были кое-какой долг вернуть, а не вышло…

—

Отчего ж не вышло? Передумал, что ли?

—

Помер батюшка перед самым Рождеством, и матушка с братьями и сестрами моими одни остались, а им самим теперь коровка, ох как нужна.

—

Понятно, — неопределенно произнес Аввакум. — И что теперь делать думаешь? Где деньги брать станешь?

—

Ума не приложу, хоть в прорубь головой, не знаю, как и быть, — по-детски всхлипнул диакон, и из-под его пушистых ресниц по щеке покатилась едва заметная слеза, которую он тут же поспешно утер испачканным в саже кулаком.

—

Почему же мне сразу обо всем не сказал? — спросил Аввакум, понимая, что это мало чем поможет.

—

Боюсь я вас, батюшка, строги больно…

—

Как же иначе с вами быть, — усмехнулся Аввакум, — только толку в том мало.

Он день или два обдумывал, чем можно помочь диакону, и решил переговорить с тем приказным, у которого Антон Чучерилов занял деньги, а потому ранним утром следующего дня отправился на воеводский двор. Но разговор оказался малоутешительным, поскольку приказной, как оказалось, уже обратился со своим иском не к кому-нибудь, а к архиерейскому дьяку Ивану Васильевичу Струне, говорить с которым Аввакум счел для себя унизительным. С тем он и отправился на службу, которая прошла довольно обыденно, мало чем отличаясь от прочих. Правда, диакон Антон был на этот раз более расторопен, явился без опоздания и признательно посматривал на протопопа, когда подавал ему кадило или святую воду для окропления. Когда служба закончилась и Аввакум, пройдя в ризницу, принялся снимать с себя облачение, то вбежал испуганный пономарь Данила со словами:

—

Иван Васильевич Струна пожаловали, диакона Антона просят.

Аввакум глянул на диакона, который весь сжался и напрягся, готовый, казалось бы, в любой момент расплакаться от свалившегося несчастья, и решил, что настало самое время отплатить Струне той же монетой, что и он ему. Он велел диакону не выходить одному, неторопливо переоделся, подпоясав себя широким кожаным ремнем, взял в руки свой неизменный посох и вышел навстречу нежданному посетителю. Тот стоял посреди храма подбоченившись, а в дверях теснились пришедшие с ним еще несколько человек. Ни слова не говоря, Аввакум прошел мимо Струны к церковному входу и велел пришедшим с ним людям покинуть храм. Те не посмели ослушаться, и с великой неохотой вышли вон. Тогда Аввакум для верности прикрыл дверь на большой кованый крюк. Потом вернулся обратно и без обиняков поинтересовался:

—

Под благословение мое, стало быть, не считаешь нужным подойти?

Дьяк, не ожидавший подобного обращения, с удивлением воззрился на протопопа и огрызнулся:

—

Без тебя знаю, у кого благословения просить. Да и не за этим я пришел. Диакон ваш мне требуется, взыскание на него пришло. Ты, протопоп, видать, и не знаешь, что диакон твой вор, взял у доброго человека деньги немалые, а отдавать не желает. Потому и пришел за ним.

—

Поостерегся бы такие слова в Божьем храме говорить, чай, не на ярмарке, где каждый волен нести чушь разную, что ему на ум взбредет.

—

В храм люди для того и ходят, чтоб душу свою Господу открыть и заповеди Божьи блюсти. Вот мы затем и пришли, чтоб, согласно христианским законам, сыск произвести.

—

Вот и искали бы, где положено, а здесь делать тебе нечего. Пошел вон отсюда! — И протопоп для верности ударил посохом о пол, ожидая, что Струна пойдет на попятную, одумается и покинет храм.

Но тот и не думал отступать, а набычась, снизу вверх глядел на протопопа, потемнев лицом и наливаясь яростью. Видимо, за все время своего служения ему не приходилось встречать подобного отпора, и он решил, что и на сей раз сила и власть на его стороне. Но вот только не учел, что помощники его остались снаружи храма, а Аввакум был на голову выше него и шире в плечах. Да он, судя по всему, не ожидал, что Аввакум посмеет против него, архиерейского служителя, применить силу. Зато Аввакум, которому уже не раз приходилось отстаивать свою правоту перед прихожанами с помощью кулаков и всего, что попадалось под руку, наоборот, был настроен решительно и только ждал момента обуздать зарвавшегося дьяка.