Николай Кочин - Князь Святослав
— Вы видите как вооружены их всадники? Как обучены их кони, как ромеи держатся в седле и в стременах, как они одеты в панцири, кони покрыты войлочной попоной, как длинны их пики. А мы с ними сражаемся пешими. Наши на конях как старые бабы на жёрдочке, вот- вот свалятся. Приеду в Киев, заставлю всех сидеть на конях по-ромейски. Наберу новую дружину, обучу её и вернёмся назад… И тогда ромеи не дадут нас обмануть, уж я их не выпущу из рук. И ученики покажут учителям способности руссов к военному делу.
— Да будет так, — согласилась дружина.
Отобрали послов, установили условия, на которых согласились мириться, а если ромеи на тот мир не согласны, бороться до издыхания.
Брезжил рассвет. Когда послы удалились, Святослав Проходил мимо горницы Ирининой служанки. Служанка стояла на коленях и молилась:
«Страшный в правосудии, услышь нас, боже, Спаситель наш, упование всех концов земли и находящихся в море далеко, поставивший горы силою своею, препоясанный могуществом, укрощающий шум морей, шум волн их и мятеж народов…»
Все в доме ромейскому богу молятся. Видать судьба под ромейским богом и нам ходить. Матушку недаром называют мудрой.
Он полюбовался на служанку и ушёл спать под тяжестью дум. А Цимисхий так и не мог уснуть до утра. На рассвете он стоял у шатра и глядел в сторону города. Давно погасли костры и исчезли густые тени. Небо побледнело на востоке. И царила тишина. Все ещё спят. Только он, владыка всех подданных, не спит, опасается варварского князя. Чуждый тонкого воспитания, навоевавшись за день вволю, варварский князь небось дрыхнет себе теперь, как зверь в берлоге, чтобы с утра схватиться опять за меч. Есть ли смысл терять военачальников и отборную конницу в войне с тем, кто не жалеет ни своих подданных, ни свою жизнь и готов её принести в угоду любому обуявшему его порыву храбрости.
Борьба с собой измучила Иоанна. Благоразумие подсказывало: надо немедленно замириться. Идти на личный риск в угоду губительному мнению царедворцев, которые будут сгибать спины также и перед новым василевсом — казалось ему непростительной глупостью. Но надменная гордость полководца не находила путей к тому, чтобы первым заговорить об этом с военачальниками.
В это время доложили о приходе русских послов. Утомление и раздражение разом исчезло. Радость, о которой он постыдился бы признаться самому себе, заполнила его до отказа.
Бодро и уверенно, стараясь придать своей походке как можно больше величия и спокойствия, он вышел к послам. Это были небрежно и грубо одетые, загорелые и сильные дружинники. Цимисхий понимал толк в мужской силе. Каждый такой воин стоит многих. На момент его забрала робость: не слишком ли много запросит Святослав. Этот варвар, который унижал Романию и её послов под стенами Константинополя, не будет просить мира унизительного.
Цимисхий делал вид, что небрежно и нехотя выслушивает доводы Свенельда, а на самом деле изучал на лице старика каждое проявление внутренних движений души. На ядрёном языке греческого простонародья твёрдо излагал старик условия мира. Русские готовы сдать Доростол, оставить Болгарию, возвратить всех пленных, вернуться на своих судах домой. Греки не должны чинить им препятствия, не нападать на них с огненосными кораблями. Согласно всем прежним договорам будут греки впредь считать русских друзьями и пускать русских купцов в столицу. Ромеи также снабдят руссов в дорогу хлебом и прочими припасами. Кроме того, греки попросят своих союзников печенегов не чинить никаких препятствий возвращающимся с войны, где бы то ни было: на море, на суше, на Днепре.
Цимисхий был рад этим условиям. И опять буйная радость вселилась в него. Но он медлил с ответом, чтобы окружающие царедворцы не могли подумать, что он боится дальнейших сражений. Он искал слова, которыми лучше всего выразить согласие. Он знал, что эти слова исторические и их запишет Лев Диакон, в назидание подданным и к изумлению народов. И василевс произнёс:
— Не для славы воюют ромеи и не из любви к походам и кровопролитиям. Благополучие одного подданного дороже нам, чем восторги и хвала чужеземцев нашей державе. Мир и спокойствие всегда царствовали бы на нашей земле, если бы беспокойные соседи не нарушали их. Христианам свойственны смирение и снисходительность. И мы рады приветствовать добрые намерения князя, и в интересах обоих народов заключить обоюдно выгодный мир.
Были выработаны условия и написан договор.
Когда Святославу прочитали этот договор, он долго думал и наконец сказал греческим послам:
— Много я воевал и с кем воевал всех побеждал. А не знал, что значит уступать противнику или просить мира. Очень хотелось бы мне поглядеть на того богатыря, с которым не сумел я сладить…
Послы передали Цимисхию просьбу князя и василевс обещал ему встречу на Дунае.
Глава XLV.
ДОГОВОР НА ДУНАЕ
Иоанн Цимисхий с пышной свитой и большим отрядом воинов ждал Святослава на Дунае. Он заметно волновался, глядя на противоположный берег реки. Там ничего кроме движущихся лодок-однодревок он не смог приметить, что бы походило на церемонный выход великого князя. Наконец, отделилась одна лодка от противоположного берега и поплыла, приближаясь к василевсу. Цимисхий решил, что это посланцы, которые известят о прибытии самого Святослава. Царь оглядел свою блистательную свиту и решил, что наступает великая минута в истории. Два властителя, о которых будут слагаться легенды и поэмы, а историки запечатлеют эту встречу в самых возвышенных выражениях, — два великих властителя вот сейчас встретятся на берегу Дуная. Сладостная и возвышенная минута!
Историки назовут императора «Освободителем народов» от нашествия варваров, охранителем начал христианства и найдут самые лестные слова, самые красноречивые выражения для сопоставления этих двух столь разных правителей. И на фоне русского варвара ещё ярче заблистает всё царственное величие ромейского василевса.
Вечная слава уже достигнута. Придворный историограф Лев Диакон запечатлевает её для истории. Иоанн Цимисхий в сладком изнеможении закрывает глаза и рисует себе предстоящий триумф.
Вот он велел позвать Льва Диакона.
— Тебе предстоит благородная и достопочтенная задача пером беспристрастного историографа передать в века всё величие момента, описать подвиги русских воинов, силу их оружия, отменную опытность наших стратигов, чудесную храбрость моих войск, не умаляя отчаянной храбрости варваров, которые пали жертвой своего безрассудства, своекорыстия, дикости и бессмысленных притязаний.
Лев Диакон с пергаментом в руке согнулся пополам, не решаясь поднять глаза на василевса и боясь поспешить с ответом.
— Каково расценит нашу победу история, скажи мне без лукавства, нередко свойственного даже летописцам? — спросил Цимисхий.
— Умалять силу, ум и храбрость врага, значит отнимать частицу мощи у победителя. Нет славы орлу, поборовшего голубя. Победа твоя, василевс, блистательнее всех прочих, ибо воинственность россов не поддаётся описанию. Народ этот достоин внимания великого историографа. Этот народ, руссы, отважен до безумия, храбр, силен, нападает на всех соседей, о том многие свидетельствуют в истории и даже Иезекииль об этом упоминает в следующих словах: «Се аз навожу на тя Гога и Магога — князя росс» и что этот народ мог быть побеждён только силою твоего оружия, владыка, и никем больше, в этом сказывается и небывалая мудрость василевса и предназначение самого Всевышнего.
Цимисхий был доволен ответом. Движением головы он дал знать, что разговор окончен. Лев Диакон с глубоким поклоном отошёл в хвост свиты. А Цимисхий стал напряжённо разглядывать приближающихся руссов в лодке. Лодка резво подходила к берегу. На ней сидело человек шесть или восемь, в белоснежных холщовых рубахах. Все люди гребли, взмахивая вёслами дружно. И когда лодка подлетела к самому берегу, гребцы затормозили её мгновенно и тут же бросили весла. Ромеи с интересом стали рассматривать прибывших. Василевс велел спросить: когда же прибудет сам князь? Ему ответил Свенельд, что князь прибыл. Тогда Иоанн Цимисхий, да и вся свита на момент как бы застыла в изумлении. Потом все принялись прихорашиваться. Василевс, спохватившись, что его застали врасплох, не успевшим ещё принять величественный вид, поднял голову, приосанился и стал шарить глазами по лодке.
Из лодки поднялся человек, при внимательном его сличении с другими, отличный только тем, что он имел чуб на голове, серьгу в ухе, да более чистую сорочку. Не выходя из лодки, он чуть-чуть поклонился.
Иоанн Цимисхий ответил на приветствие и стал пристально рассматривать. Лев Диакон при этом подался вперёд и принялся записывать. Вот он что записал для истории:
«Святослав переезжал через реку на некоторой скифской лодке и, сидя за веслом, грёб наравне с прочими, без всякого различия. Видом он был таков: среднего роста, не слишком высок, не слишком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритою бородою и с густыми длинными висящими на верхней губе волосами. Голова у него была совсем голая, но только на одной её стороне висел локон волос, означающий знатность рода; шея толстая, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и диким. В одном ухе висела у него золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином посреди их вставленным. Одежда на нём была белая, ничем, кроме чистоты, от других неотличная».
