Дмитрий Балашов - Святая Русь. Книга 1
С него спросят, и почему он держит двух лошадей вместо одной… И не возьмут в толк, что Кафа не Генуя, что держать консулу тут одну верховую лошадь просто смешно! Что и пятисот сонмов консульского жалованья не хватит, ежели все «лишнее» нанимать и покупать самому, не залезая в городскую казну! Что невозможно ограничивать чрезвычайные расходы пятьюстами аспров, когда имеешь дело с Ордой, когда шестьдесят аспров стоит воз дров, когда сто аспров уходит на ежемесячное содержание лошади, когда тощий петух на рынке, и тот стоит шесть аспров! И попробуй тут подносить подарки хану, не истратив более пятисот аспров! Подарки, стоимостью менее двадцати флоринов, — убожество!
И за то, что он держит четвертого, русского, переводчика спросят с него! А как без русского переводчика в Кафе? И за что только не спросят?!
Даже за то, что позволял, за плату, жечь огонь в харчевнях по вечерам, после колокольного звона!
Джанноне дель Беско сидел в канцелярии консульства, уперев локти в стол и глубоко запустив пальцы во взлохмаченные волосы, когда в полутемную мрачную залу вступил служитель и повестил о прибытии Мамая. Он даже не враз понял, о чем идет речь. Мамай? Почему Мамай?! Мамай — это было вчерашнее, от него ведь уже отреклись! Все про него было решено на совете, с ним, почитай, заочно уже расправились…
— Постой! Мамай?! — Джанноне дель Беско встал на ноги, обдернул камзол, пригладил волосы, туже затянул кожаный пояс с подвешенными к нему ножнами кинжала и кошельком. Так! Мамая совет Кафы, в лучших традициях, поручает ему, и посмей он не исполнить решения совета! А ежели когда-нибудь, где-нибудь… Отвечать будет он! Один он! Проклятие!
— Коня! — приказывает консул резко. — Вызвать трубача и стражу! И немедленно собирать совет! Пусть оставят свои давильни! Немедленно вооружайте воинов! Я сам еду к Мамаю! — Джанноне шагнул из-за стола, с презрением, глянув на забытый налоговый реестр, который въедливо проверял час назад, выискивая, что еще можно было бы обложить налогами. И где скрупулезно перечислялось: «…С четырехколесного воза, маджары, с зеленью надлежит брать семь аспров налога; с воза арбузов — десять, воза огурцов — восемнадцать, а с баржи огурцов, сахара — сорок пять аспров; с воза дынь — тридцать, с сахара каштанов — двадцать пять, а с монерия с каштанами — сорок пять». Глаза еще бежали по строчкам: барка осетров… мясная лавка… барка с устрицами… с продавца вина… с хлебника… с воза лука или капусты… воз дров… воз стерлядей… маджара с виноградом… с молочницы: один аспр за три месяца…
Все это разом утратило всякое значение, вытесненное единым жарким вопросом: сколько высочайшая Республика Святого Георгия получит нынче с хана Мамая?
Он вышел, вскочил в седло. В узости улицы увидел синдика Паоло Гаццано, что, отчаянно работая удилами и острыми краями тяжелых дубовых стремян, гнал своего коня, торопясь присоединиться к депутации, назначенной для встречи разбитого повелителя Орды. Почти не ожидая Гаццано, лишь взглянув на окруживших его конных оргузиев, дель Беско натянул удила. Конь понятливо согнул шею и, встряхнув гривою, пошел ровною плывущею иноходью. Таких коней не вдруг обретешь и в Орде! Знал консул, что для этой встречи никого собирать не надобно, сами прискачут!
(Непочтительно подумалось: «Как вороны на падаль!») Даром, что «падаль» была еще жива и совсем не догадывалась о своей близкой участи…
Вступая в шатер Мамая, Джанноне дель Беско почувствовал острый, по ощущению схожий со вкусом сока граната, интерес к этому обреченному властителю, и, пытаясь разглядеть в глубине шатра разбитого полководца, едва не споткнулся о порог. Чуть насмешливо и печально подумалось, что за подобную промашку еще недавно можно было в ханской ставке заплатить головой!
Мамай сидел на войлочных подушках и встретил консула мелким масляным смехом. До того ни разу, кажется, Джанноне не слышал у Мамая такого дробного, чуть угодливого, купеческого хихиканья — точно бы повелитель после измены войска сам уменьшился и опростел. На мгновение даже и убивать его расхотелось.
Точно так же, по-новому, с небывалою прежде угодливостью, кивал Мамай спутникам консула, примчавшим на взмыленных конях и в сей миг в свою очередь вступавшим в походный шатер свергнутого повелителя.
Они уселись. По знаку Джанноне слуги доставали пряники, яблоки, вишни, виноград, изюм, миндаль и конфеты; поставили оплетенную бутыль темного стекла с мальвазией, хлеб и сыр. Мамаевы рабы расставляли кожаные подносы с вареною бараниной и мясом жеребенка.
Джанноне все с тем же непреходящим острым интересом старался понять обреченного татарина и все не понимал, забывая о том, что тайное решение городского магистрата Мамаю неведомо. А тот все сиял улыбками, все угощал, любуя фрязина взором, повторял громко:
— Ты мне друг! Я тебе друг! Теперь помоги мне, а я тебя отблагодарю после, увидишь! — Он сверлил консула сузившимся взором, и только тут в глубине Мамаевых зрачков увидел Джанноне жесткий, настойчивый и недобрый блеск. «Верит ли мне он?» — подумалось с тенью тревоги.
Но Мамай верил. Он только хотел узреть, не стали ли тут его презирать после разгрома, не откачнутся ли фряги от него? (Иного представить себе он не мог.) — Думаешь, я побит? — вопрошал Мамай, осушая очередной кубок. — Судьба — это игра в кости! Тохтамыш перессорит с беками, огланы его предадут! Я подыму буджакских татар, найму железных рыцарей и разобью Тохтамыша!
— Рыцари стоят дорого! — с сомнением покачал головою Беско, силясь понять татарина (неужто он до того доверчив?).
— Казна со мной! — гордо возразил Мамай. — Гляди! — Он приказывал отмыкать сундуки с золотом, драгоценною рухлядью, сосудами, серебром.
Покачиваясь от выпитого вина, сам встал на кривоватые ноги, запуская ладони, черпал горстями скатный жемчуг, пересыпал лалы и яхонты, любуясь их светоносным разноцветьем.
— Гляди! — повторял. — Со мною можно иметь дело! Вот казна! Вот соболя, бобры, куницы! Все тут! — Глубоко заглядывая в глаза фрязину, отмечая жадный блеск при виде сокровищ, удоволенно кивал головой.
— Ты друг мне? Друг? — спрашивал, по-кошачьи мгновениями вспыхивая взглядом. — Дай корабль! Дай людей! Я поплыву в вашу Галату и там стану набирать новое войско! Я попрошу брата моего Муррада дать мне ратную силу!
Заплачу ему вот этими дукатами и серебром урусутов! У меня еще много серебра, гляди! Не думай, Беска, что Мамай беден! Мамай богат! Он — хороший друг, верный друг! И станет еще богаче, когда вернется!
«Не понимает! — думал кафинский консул, кивая, головой и остерегающе посматривая на своих спутников. — Верит! Глупец! Варвар! Жестокий в час успеха и угодливый в поражении! — Джанноне все более успокаивался и уже остраненно, чуть свысока, взглядывал на глупого татарина. Думал, усмехаясь про себя:
— Будет тебе корабль! Тот самый, на котором Харон перевозит души усопших!»
Выслушав угодливые заверения фрягов, проводив консула, Мамай и вовсе повеселел. Он только что отослал сына с дружиною удальцов и грамотами в Литву, к великому князю Ягайле… Он вновь, уже в одиночестве, сыто обозрел сундуки с добром, парчою и шелком, бархатом и тафтой, соболями и куницами, серебром и золотом, древними сосудами, серым и розовым жемчугом, рубинами, ясписами и смарагдами… Оо! Он еще соберет новое войско! Он приведет сюда закованных в латы рыцарей! Он созовет приднестровских татар, приведет литвинов и турок, он будет вновь на коне! Пусть только кафинские фряги помогут ему выбраться отсюда морем, а там — там он и им покажет…
Он всем покажет, сколь тяжела еще и теперь его рука!
Фряги встретили его! Встретили, как повелителя! Кланялись. Поднесли хлеб-соль и вино! И все было хорошо, и все будет славно, и Тохтамыш долго не усидит! Завтра фряги покажут корабль, на котором он поплывет в Галату!
Хороший корабль, крепкий корабль! На нем он увезет сокровища и все начнет сызнова!
Ночью он приблизил к себе одну из жен, ласкал, удовлетворенный, надел ей на руку дорогой индийский браслет с камнем «глаз тигра». И был весел наутро, и весело приказывал увязывать и торочить к седлам коней сундуки и баулы с добром.
Даже и тогда, когда сундуки грузили на корабль, а ему подали лодью с вооруженными фряжскими гребцами, он не понял, не уразумел ничего. На корабль ему так и не дали взойти. Вернее, дали только подняться на борт, и тотчас отрубленную голову Мамая в кожаном мешке сбросили обратно в лодью, а безголовое тело тяжело плюхнулось в воду, и ему вослед попадали, отягощенные камнями, тела его ближайших приверженцев и нукеров. С проигравшим роковую игру власти варваром, который возомнил себя равным государям европейских стран, церемониться не стоило. Так единогласно решили на совете кафинского консула в присутствии епископа католической восточной церкви. Посольство, отправленное к Тохтамышу, загодя знало об этом.
